– Куда?
– Домой. Я в Ленинград, ты к себе. Эвакуироваться надо, и как можно скорее.
– Слушай, – взяла Лену двумя пальцами за подбородок Рузиля и твердо сказала, – нам с тобой ехать некуда, война повсюду, поняла? Наша с тобой война, слышишь, да? Давай, раз уж остались здесь, будем воевать, чего делать? Значит, ну, это, доля такая.
– Ааа, – вскочила на ноги Лена и повернулась к двери, – если у вас так принято – терпеть, то я здесь оставаться не намерена.
– Ох, знаешь, что?! Терпение у нас покорностью называется. Называлось, да. Это испокон веков так было принято, что слово татарского мужчины – закон. А жена – за ним, за мужем, за своим мужчиной. И да, если надо было терпеть, татарские женщины терпели. И это многому их научило, потому, что за терпением была семья, дом, хозяйство. Без хорошей жены, покорной, терпеливой и заботливой, не будет хорошего мужа! И да, мы не могли говорить мужчине все, что хотим, потому что так нельзя! Он главный! Но сейчас не так! Вернее, не совсем так. Сейчас и мужчина, и женщина – равны. Татарской деревни, нищей, больше нет! Авыл – это наш дом, и мы будем его поднимать, как и нашу республику! Мы теперь образование получаем! – Выдала девушка и выдохнула, раскрасневшись. – Ай, ну, давай, чего, иди, – закрутила глобус на деревянном, письменном столе напротив окна Рузиля, – мир большой, беги куда хочешь. Когда на мою землю нападают, я дома сидеть не буду, дура что ли совсем?
Лена остановилась у двери и села на полосатый домотканый половичок. Абсолютно белые стены рабочего и домашнего жилья доктора Хлебникова. Письменный стол слева напротив окна с медицинскими приборами в правом углу. Шкаф, до отказа забитый книгами и всего одна электрическая лампочка над письменным столом рядом с кроватью, за которым и спала Рузиля. Ее, Лену, ждала кромешная тьма ночью и ослепляющий, белый цвет стен днем. Невыносимый контраст двух параллельных миров, как не сойти с ума? Она не могла остаться, но понимала, что отъезд, пока Рузиля, ее друг и ангел–хранитель здесь, Лена не простит никогда. Перед отвагой татарки трусить казалось невероятным невежеством.
– И чего ты предлагаешь?
– Ничего, – крутя глобус, пожав плечами, ответила Рузиля, – хочешь уезжать – можешь ехать. Но я не пойду, прости. Не могу. По маме, конечно, соскучилась, но когда враг у ворот, позорно бежать – это неправильно.
– Девочки, голубки, вы чего, воздушная тревога же была! – Под вой сирен доктор Хлебников ворвался в комнату и, схватив некоторые книги, кинулся на выход. – Скорее же, ну!
Взвалив Рузилю на спину, Лена кинулась в подвал дома с черными котами, испуганно пригнувшись от сотрясшей здание взрывной волны.
***
В темном, пахнущем сыростью помещении, девушки открыли глаза. Здесь едва уместились трое, благо жители дома либо уже съехали, либо просто не успели укрыться от падающих снарядов.
– Ты, это.… Прости за дуру, – проговорила Рузиля, обняв Лену за плечи, когда взрыв прекратились и сирена затихла, – я резкая иногда бываю, грубая.
– Да, ничего, – шмыгнула носом Лена, – просто мне страшно очень, Рузиля. Очень–очень. Мне никогда так страшно не было.
– Да, мне тоже, – согласно кивнула татарка и обняла Лену за шею, – ну, ты, это, курыкма, я тебя, если что, прикрою. Ладно, уж, прорвемся.
– Милые дамы, кажется, пора подниматься наверх, сие господа со снарядами улетели, – сообщил густым баритоном доктор, поправляя очки, под вечно удивленным взглядом. Он проговаривал, в буквальном смысле, каждое слово по отдельности, будто бы читал новости или выступал перед зрителями в театре, на большой сцене под шум аплодисментов.
***
К вечеру в Риге объявили о создании рабочих и комсомольских батальонов. Им предстояло рыть окопы и строить баррикады на ключевых позициях обороны города, прежде всего, у моста. Враги шли с востока, и казалось уже неизбежным их появление в столице Латвии. Оставалась лишь надеяться на мужество и героизм защитников города.
Лена замечала, как изменилась Рига: от паники ничего не осталось. Ровными колоннами шли отряды рабочих, ездили «полуторки», слышался шум стучащих молотков и крики строителей баррикад. Сигналы воздушной тревоги стали обыденностью, их не перестали бояться, просто начали привыкать. У пунктов выдачи питания стояли огромные очереди, и, что удивительно, по-прежнему работала телефонная связь.
– Алло, будьте добры, телеграфистку, Ирину Ракицкую, – крикнула Лена в трубку на телефонной станции, – мама, мамочка!
– Лена! – Отчаянно воскликнула мама. – Доча, ты где?! Мы обыскались тебя, родная ты наша!
– Мамочка, я в Риге, со мной все хорошо! – С трудом сдерживая слезы, ответила Лена. – Мама, я пока не могу приехать. Я.… Не приеду, мамочка. Прости меня.
–Но… Леночка, почему? – Упавшим голосом прошептала мама.
–Это… Трусость, мама. Прости меня. Дай Бог, свидимся, – Лена подняла голову, когда над городом раскатом пронесся вой сирены, – мамочка, я люблю тебя, слышишь?! Прости!
– А, Лена, стой, Лена! – Кричала мама, но девушка уже бросила трубку и, выбежав со станции, прыгнула за ближайший кирпичный угол, закрыв голову руками. Привыкла. Тело уже не тряслось. Неужели.… Привыкла?
***
Той же ночью дом покинул профессор Хлебников. Он отплывал в Ленинград.
– На балкон лучше не выходить, это нынче опасно, – бормотал он, укладывая пожитки в небольшой, коричнево–серый чемодан. – Если ночью будет совсем невмоготу, страшно, то зажигайте керосиновые лампы, – доктор указал на протянутую вдоль стены веревку, на которой висели передвижные фонарики. – Но помните, – поднял вверх указательный палец мужчина, – керосина у вас кот наплакал. И самое главное, – подошел к шкафу и погладил книги по корешкам доктор Хлебников, – самое главное, храните в себе людей, человека, а они, книги, вам в этом помогут. Кстати, у вашей подруги было сотрясение мозга, поэтому ей категорически противопоказан физический труд. По крайней мере, пока. А у вас, милая голубка, переутомление, вызванное стрессом. Постарайтесь чаще отдыхать, хотя, – махнул отчаянно рукой мужчина, – эх, война. Ну, прощайте, милые дамы, – доктор Хлебников открыл дверь. – Читайте книги, друзья и берегите себя. В тяжелые времена спасает не честь и мужество, а совесть и здравый рассудок, который прививается чтением качественной литературы.
– Профессор! – Вдруг вспомнила Лена и вытащила из–под одеяла сложенное в конверт письмо. – В Ленинграде, будьте добры, передайте это на Рубинштейна, 2. Если вам не составит труда.
– Ну, конечно, разумеется. Будьте здоровы и счастливы, – кивнул профессор и закрыл за собой дверь.
Лена еще долго смотрела на темноту дверного глазка, а затем, опустившись, присела на коврик. Безумно хотелось снова заплакать, но девушка сдержалась, когда ее взгляд упал на спящую подругу. Осторожно, чтобы не разбудить, Ракицкая подошла к Рузиле, и аккуратно поцеловав в лоб, прикрыла одеялом.
***
Лена тихо, осторожно шагала по зимнему, мрачному Ленинграду. Ей навстречу попадались люди, с авоськами, санями, на которых везли других людей, уже мертвых. Лена шла в больших папиных валенках, укутавшись в шаль, и страшно дрожала от холода в своем сером платье из шелка.
«Мамочка!» – прошептала она, подбираясь к дому, который становился все дальше, пока упавший снаряд не уничтожил его, разнеся на кусочки. От ужаса открыв рот, Лена опустилась на колени, схватившись руками за голову. Кто–то тряс ее за плечи с невероятной силой, а она продолжала оставаться на холодной земле, пока звонкая пощечина не вернула ее в действительность.
– Дура что ли совсем?! – Крикнула Рузиля, хватая Лену за подбородок. Комнату доктора Хлебникова затянуло дымом, разрывалась сирена воздушной тревоги города, а часть помещения уже завалило грудой обломков.
– Я уснула… – вскакивая, прошептала Лена, продолжая сонно оглядываться по сторонам.
– Ай, дура да инде, иди в подвал, бегом! – Схватив ее за воротник, Рузиля вытолкнула Лену за дверь
***
Жителей в доме Черных котов было действительно немного. Примерно 10 человек: в верхней одежде, с чемоданами они бежали в подвал, укрываясь от ударов авиации. Лене показалось, что налетов стало гораздо больше. Это могло означать только одно: враг подошел к Риге совсем близко.
– Рузечка, прости меня, пожалуйста, – прошептала вполголоса виновато Лена, – я больше так не буду.
– Ай, да иди ты, – Рузиля повернулась на другой бок и шмыгнула носом, – сижу тут с вами, а могла бы дома, с мамой. Эниемне сагындым, – всхлипнула девушка и, закрыв лицо руками, тихо зарыдала.
– Ребята, – подползла к ним высокая, светловолосая девушка в оборванной, брезентовой мужской рубахе и серых штанах, – вы как? – Спросила она, протягивая подругам кусочки темного шоколада. – Угощайтесь, берите, не украла, – добавила девушка с едва заметным акцентом.
– Спасибо, – приняла подарок Лена, протягивая кусочек Рузиле.
– Не буду я, – проворчала та, но спустя мгновение забрала шоколад.
– Обиделась, – произнесла девушка, улыбнувшись и поправив русые волосы, – ну, ничего, бывает. Я Лигита. Фамилию произносить не буду, она сложная, клянусь остатками своей морали.
– Елена. А это Рузиля.
– А, товарищ комсорг! – Весело воскликнула Лигита, улыбнувшись темными глазами, и пихнула татарку в бок. – Знаем такую, ай–бай, – ехидно рассмеялась она, – огонь девка.
– На казылык порежу, я вам не девка, – улеглась на спину Рузиля, утерев слезы, – чего не уехала–то?
– Дом сгорел на Кунгу. Куда мне ехать? – Поджав губы, ответила Лигита. – Родилась здесь и помирать тут буду. Ну, как повезет. В общем так, милые бабы. Враг в Риге будет не сегодня-завтра. Поэтому нужно решать: вы с нами или без нас? Комсомольская рота готовит подрыв моста, послезавтра. Это немного задержит нападающих. До этого надо активно таскать булыжники к переправе и рыть там окопы. Согласны участвовать в этом? Если да, то завтра утром начинаем.
– Но мы уже записались рыть окопы у другого моста, – растерянно произнесла Лена, оглядываясь на Рузилю. Та лишь обреченно пожала плечами.
