Мужество быть собой

Очень часто, на самом деле, в ситуациях, когда ребенка воспитывает «брошенный» родитель, наблюдается манипулирование ребенка и родителя друг другом. То есть они, по большому счету, друг другу врут. Родитель – ребенку, а ребенок – родителю. И каждый из них при этом испытывает определенное чувство вины, его совесть неспокойна. Мама винит себя за свою историю, потому что о том, как она родила ребенка, с которым осталась одна, она знает все подробно. Причем она знает это на эмоционально-биологическом уровне, а ребенок знает историю своего рождения с ее слов, ему могут чего-то недоговаривать. А недоговаривать женщина может о том, что они с отцом ребенка не могут

«встретиться» из-за чувства вины. Совесть все время напоминает им обоим об их истории встречи, она не дает им сделать шаг навстречу любви. Поэтому, когда мужчина уходит или даже раньше, женщина может начать думать, что ребенок ей очень мешает. А ребенок это чувствует, но сказать маме открыто, что ему жаль, что он ей мешал, ему страшно и больно, потому что он берет часть вины за несложившуюся мамину жизнь на себя. Ребенок понимает, что его наличие неким образом помешало маме принять какое-то решение – уйти от отца или остаться с ним.

Конфликты и тревога за будущее все равно делают свое дело. Женщина думает о том, с чем она останется, с каким доходом. Будет ли она в безопасности? Что ей скажут теперь родители? Они же ее о чем-то предупреждали, наверное, а она все это проигнорировала и родила ребенка. И ребенок теперь ей мешает, а сказать ему, признаться в том, что он в тот момент оказался лишним, ей, будучи мамой, стыдно.

Мама все время добивается от ребенка того, чтобы он признал, как ей было тяжело, когда она его родила и растила, особенно когда папа ушел. Она хочет за это получить компенсацию. А ребенок не понимает, какую компенсацию он должен дать матери, потому что он же не просил ее рожать себя. Не просил, а жизнь получил. Ему тоже надо признать для себя, что его рождение, с одной стороны, это дар (он получил жизнь). С другой же стороны, своим появлением на свет он сильно вмешался в возможности родителя и что-то нарушил в его жизни. Если ребенок не соглашается с этим фактом своего рождения, с обстоятельствами, с доходами и возможностями мамы, а говорит ей: «Ты же сама! Я не просил меня рожать», ей будет больно это слышать, потому что родитель, как бы там ни было, дал ребенку самое ценное – жизнь. С другой стороны, родителю стыдно признаться, что на самом деле ребенок действительно не просил его рожать, и что этот выбор родитель сделал сам. Отсюда вытекают манипуляции в поведении, в отношениях, потому что в них нет тепла и принятия, а все время есть лишь претензии: «Ты не так сделал, не так позвонил, не то сказал, не так посмотрел». И этот процесс бесконечный.

Единственный способ его уравновесить для ребенка – прийти со склоненной головой к родителю (маме или папе) и сказать: «Мне жаль, что я тебе мешал. Я ничего не могу исправить. А за жизнь я тебе очень благодарен. За то, что я живу, я готов тебе поклониться. За то, что ты родил(а) меня даже в той сложной для тебя жизненной ситуации». После этих слов эмоционально вина уходит и открывается любовь. Отношения между ребенком и матерью, ребенком и отцом или ребенком и обоими родителями начнут постепенно восстанавливаться. Бывает, что сразу раз – и обнялись. А бывает, требуется время и еще какое-то признание. Ребенок должен «поклониться» родителям за полученную жизнь.

Если он никак не соглашается этого сделать, тогда он все время протестует против того, что получил. А родитель, в свою очередь, продолжает требовать компенсации: «Дай мне, и все. Потому что ты мне должен. Я тебя родил, я тебя вырастил, дай. Мне было трудно. Я бы мог прожить по-другому, если бы тебя не было». И это то, что называется манипуляцией.

Есть еще один нюанс в ситуации, когда родитель слишком холодно ведет себя по отношению к ребенку. Нельзя всегда все списывать на второго партнера, типа, это из-за него (нее) или потому что он (она) ушел (ушла). Здесь есть важный системный аспект, связанный с тем, какое детство пережил в свое время родитель. Обычно родители устраивают своему ребенку такое же детство, какое было у них самих. Если взрослого человека в детстве оставили, то, будучи родителем, он сделает все, чтобы оставить своего ребенка. Неважно где – в больнице, у бабушки, в детском саду. Если родитель не решил свою детскую травматичную ситуацию, то он устроит своему ребенку то же самое, что было у него.

Второй вариант – когда родители дают задания детям: «Сделай то», «Сделай это», и ребенок не может им отказать. Меня часто спрашивают, должны ли дети участвовать в домашних делах, и я всегда отвечаю, что если бы дети знали, что их рожают для того, чтобы они ходили в магазин, мыли полы, посуду и убирались дома, то они бы точно никогда не согласились появиться. Потому что на самом деле все это взрослые обязанности. Ребенок может вообще ничего этого не делать. Родитель должен все делать сам. Тогда меня спрашивают: «А как же он научится? Я-то научился, потому что меня…» А теперь вспоминаем самое начало моего рассказа, про импринтинг. Ребенок увидел! Он запомнил! Ему этого достаточно! Когда у него возникнет необходимость помыть посуду, в первый раз он это сделает коряво, во второй раз сделает лучше, в третий раз получится совсем хорошо. А если он так и не научится, то купит себе посудомоечную машину и так решит вопрос мытья посуды для себя одним разом.

Все возражения, которые сейчас у вас возникли в голове при чтении этих строк – это опять он, страх родителя! «Если ребенка не научить, то он никогда не будет делать».

Другая ситуация – ленивый ребенок. Почему ребенок ленится? Ленивый ребенок – это разочарованный ребенок. Если его будут каждый день заставлять мыть посуду, он разочаруется, потому что посчитает, что родился только для того, чтобы мыть посуду для родителей. Тогда он будет злиться, обижаться и лениться. Родитель будет его заставлять, а он будет все время «нагло» забывать что-то сделать. Когда у ребенка с родителем конфликт, он точно не хочет ему помогать. Здесь нужно смотреть на то, как родитель обращался с ребенком в возрасте до 5 лет. Когда взрослый мыл посуду, давал ли он ребенку подойти и попробовать помыть, когда тот об этом просил? Некоторые дети в 3–5 лет забираются на кухню и начинают мыть чашки, тарелки, а мамы им говорят: «Уйди отсюда! Воды налил!» А потом уже подросшему ребенку они предлагают: «Иди сюда, мой посуду» и удивляются, когда он реагирует так: «Иди, мама, на фиг. Я помню детскую историю, когда я тебе предлагал помочь. Не хочу я мыть посуду. Сейчас получу по башке за то, что помыл не так, мокро стало везде, тряпку не так выжал, тарелки не так положил». Ребенок говорит себе: «Да я лучше получу за то, что не помыл посуду, чем за то, что неправильно ее помыл. Мне лучше узнать, что я ленивый, чем узнать, что я неспособный». Потому что, если человек ленивый, – это просто вина, а вот если он неспособный – это уже стыдно.

«Я же вижу, как мама моет – тоже не очень хорошо, – думает ребенок. – Со мной не сравнить. Я бы помыл лучше, но помогать не буду». Такой внутренний диалог – это уже обида. Если родитель хочет, чтобы ребенок из обиды пришел и сказал: «Давай я тебе помогу» – это как минимум странно. Из обиды никто не придет и не попросит никогда. Не то что ребенок – даже взрослый сознательно не скажет: «Слушай, давай я тебе чем-нибудь помогу». Обиженные взрослые будут жить по разным комнатам, каждый будет мыть только свою тарелку, свою чашку и ходить только для себя в магазин.

Дети, конечно, лишены такой экономической свободы, у них нет возможности самому себе что-то купить, поэтому они не могут родителю отказать. Они зависят от взрослых. Если у ребенка нет желания помочь родителю, когда ему так тяжело, нужно искать причину прежде всего, в самом родителе. Как он так сделал, как так организовал свою жизнь, что ему стало тяжело? Почему у него не хватает ума и любви на то, чтобы ребенок не имел этой заботы, потому что эта забота – не его? Это не его забота, помыта ли посуда, куплены ли продукты и убрано ли дома. Это не его забота.

Недавно я с одной девочкой-подростком работал в Тюмени. Привели ее ко мне и рассказывают, что у нее есть своя комната, но она ничего в ней не делает: не убирает, не складывает вещи, пол не моет, цветы не поливает. Я начинаю девочку расспрашивать: «Слушай, а это правда твоя комната?» Она говорит: «Я в этой комнате только сплю, потому что к родителям привозят внучку, и она живет в моей комнате. Приезжает старшая сестра – живет в моей комнате. Все в ней живут, а порядок должна наводить я. Вот им всем!» Все взрослые считают, что это ее комната. А живет в ней каждый, кто приезжает в квартиру, а гости там почти каждый день. Все норовят пожить именно в этой комнате, а потом говорят: «А что это у тебя беспорядок? Иди и наведи порядок!» А девочка отвечает: «А где моя комната?» Это же относится к вариантам, когда у ребенка «его стол», «его стул», «его шкаф», «его вещи». Когда у родителей заканчиваются аргументы, они начинают давить на то, что «у мальчика должен быть порядок везде», «у девочки должно быть все красиво и чисто». А вот это уже работают установки. Не факт. Не факт, что у мальчика должен быть порядок, а у девочки – красота и чистота. Когда ребенка каждый день не будут «тыкать носом» в то, что он не прибрал на столе (в комнате, в шкафу, на полке), в конечном итоге он поймет, что это его стол (комната, шкаф, полка), его ответственность и его обязанность – наведение чистоты и порядка.

Когда решен вопрос вины и невиновности в отношениях между детьми и родителями, встает вопрос свободы и несвободы или созависимости и автономности. По сути, воспитание ребенка – это воспитание его автономности. Когда ребенок растет, ему нужно получить все, что могли дать ему родители: знания, опыт, поддержку, любовь. Чтобы с этим полученным богатством он смог отправиться в самостоятельную жизнь. Это то, к чему родители прикладывают большие усилия. Почему? Потому, что автономный ребенок – это человек, который в состоянии обеспечить себя и поддержать родителей в старости.

Что же происходит, когда ребенок не уходит? Почему он не уходит? И почему он не растет? Почему он не может найти работу? Почему он не может построить отношения? Что ему мешает пойти вверх по карьерной лестнице, устроиться на хорошую, отвечающую его интересам, достойную работу? Что же ему не дает все это осуществить?

Если взять, например, работу с детьми-сиротами, то для них адаптация в социуме – очень сложная вещь, поскольку им не хватает зрелости. У них нет опыта передачи в семье каких-то навыков, чувств, они не видели, как родители общаются друг с другом, как работают, как построен их уклад жизни. Такие дети вырастают и выходят в якобы самостоятельную жизнь, но не могут никуда устроиться, задержаться на одном месте работы надолго. И отношения у них тоже порой не очень хорошо складываются, потому что они не видели родительского примера. Не было у них этого периода, когда они могли увидеть, как формируются, развиваются и строятся отношения между взрослыми людьми.

Или другая ситуация – когда ребенок не уходит в автономность при живых родителях. Скорее всего, он видел скандалы, конфликты, когда отец, например, оскорблял и унижал мать, или оба родителя дрались. Еще хуже, когда мать прикрывалась ребенком, как щитом, при нападках или при отражении атак отца. Ребенок в этом положении чувствует себя ужасно. Когда он вырастает, с одной стороны он будет чувствовать вину перед родителями, обоими или одним из них, за то, что он им мешал и не давал строить счастливую жизнь. С другой стороны, он будет злиться на то, что его жизнь ничего для родителей не стоила. Они могли забыть о том, что происходящее между ними несло для него большую опасность. И в-третьих, он будет думать, как бы оттуда (из семьи) побыстрее сбежать.

Многие дети рано уходят из дома. Как они уходят? Некоторые сбегают в ранний брак, в 18–19 лет создают свою первую семью. Очень часто этот брак оказывается неустойчивым, потому что он не про любовь и не про желание создать семью. Он про желание сбежать из своей семьи, в которой было просто невыносимо жить. При такой ситуации, когда спрашиваешь человека, у которого что-то не складывается в жизни, в отношениях, в карьере, в зарабатывании денег: «Как у тебя дела с родителями? В каких ты отношениях с ними?», он отвечает: «Я уже давно от них уехал, я с ними не живу. У меня практически нет ничего общего с ними». Но когда делаешь расстановку, то видишь, что ребенок, оказывается, стоит к будущему спиной, потому что он контролирует происходящее в родительской семье. Таким образом он продолжает созависимо жить в прошлом родителей. Он всячески убеждает себя, что может уйти спокойно и строить будущее, но на самом-то деле это ему не под силу, потому что он остается в семье. Остается не физически – психологически. Его система безопасности работает на то, чтобы обслуживать безопасность родительской семьи. То есть жить в прошлом. Все время думать о том, что и как происходит с родителями.

В расстановочной практике были примеры, когда женщина в 38 лет не могла уйти и создать свою семью. Все, что она могла себе позволить – это ходить на работу и немедленно возвращаться домой. С работы она несколько раз в день звонила домой, чтобы убедиться, что с мамой все в порядке. А что значит «все в порядке»? Если взять ее системную историю, то мать живет с отчимом, отец давным-давно ушел из семьи, оставив троих детей. У самой матери история еще интереснее: ее отец пил и от пьянки умер, оставив после себя четверых детей. Все дети тоже умерли.

Я не уточнил одной маленькой детали: дед женщины, участвовавшей в расстановках, повесился. И все его дети, кроме матери этой женщины, тоже повесились. Выпивали изрядно и в итоге вешались. И только ее мать чудом осталась жива, потому что и она уже совершала несколько попыток суицида, но ее случайно заставали либо дети, либо отчим и вытаскивали из петли. Мать держали в больнице под наблюдением, потому что по-другому никак нельзя было ее контролировать. Вот вам системные переплетения.

Другой пример: родители развелись, мама через какое-то непродолжительное время вышла замуж за другого мужчину, папа женился на другой женщине и уехал за границу. Ребенок ждал, что его позовут или скажут ему: «Приди, посмотри, как мы живем». Но его никто не звал, а он очень хотел, поэтому у него никак не получалось уйти в самостоятельную жизнь. Ведь для того, чтобы уйти от родителей, нужно сначала к ним прийти.

Если ребенок по какой-то причине оказался с родителями в раннем детском конфликте, если он испытывает чувство вины как ребенок, то он не уйдет от родителей, потому что ему нужно, чтобы ему сказали:

«Все хорошо, все в порядке, можешь смело идти по жизни дальше». В противном случае его чувство вины и чувство страха как ребенка не дадут двинуться вперед. Никто из родителей не сказал, что они его любят, он никогда не обнимался с ними, они не прижимали его к своей груди, и поэтому ему очень тяжело выходить в жизнь, не имея вот этого потенциала любви, родительского тепла, защищенности для того, чтобы спокойно заниматься своими делами.

Прежде всего эти дела нужно найти, а еще ответственно к ним отнестись и выполнить. С тем же самым образованием: нужно его сначала получить, а потом идти работать по специальности. Очень много конфликтов возникает на почве того, что родители навязывают ребенку профессию, а он сопротивляется. Когда ребенку не хватает сил противостоять родителям, а затем возникает много всяких жизненных перипетий, в конечном итоге ребенок не оканчивает образовательное учреждение, бросает его, идет работать не по той специальности, о которой мечтал. И, даже если карьера у него складывается более-менее благополучно, вопрос о получении диплома встает остро, потому что с него требуют образование. Он говорит: «А зачем мне это надо? Я не хочу». Когда мама ломала ребенку представление об образовании, все, что она говорила: «Главное, чтобы ему на хлеб с маслом хватало». Сейчас, когда он, ребенок, уже работает, ему трудно переместиться в зону зарплаты, где на хлеб можно не только масло положить, но еще и чуть-чуть мяса или икры, или рыбы. Он на самом-то деле будет все время держаться за работу, где на хлеб с маслом и хватает.

Для того чтобы ребенок ушел в автономию, ушел в самостоятельную жизнь, он должен чувствовать любовь родителей, доверие к нему. Он должен знать, что в трудную минуту он может вернуться домой и сказать: «Я ошибся, у меня не получается, мне нужна передышка», и дома его примут. Кстати, в Библии на эту тему есть сюжет – возвращение блудного сына. Там речь идет о ребенке, который вышел из дома в самостоятельную жизнь, и когда у него что-то не сложилось, он вернулся домой. И отец всем говорит: «Не ругайте его, он ДОМОЙ вернулся». То есть дом – это безопасное место. Дом – это там, где ребенка должны принять в любое время, в любом возрасте, при любых обстоятельствах. Он должен почувствовать, что его не упрекнут, что ему дадут кров на какое-то время, что его накормят, что дадут возможность разобраться с тем, что с ним происходит. И тогда он сможет пойти дальше. Двигаясь дальше, конечно же, он решает какие-то свои глобальные жизненные вопросы, потому что знает, на кого опереться. Он знает, что у него есть безопасное место, куда он всегда может прийти. Именно тогда он чувствует себя автономным. Если он не уверен, что родители и дом, в котором они живут, могут быть таким местом, то, скорее всего, он будет топтаться на месте, созависимо оставаться дома (физически, душевно или просто своими мыслями, воспоминаниями), и будет считаться, что он живет с родителями. Даже если он с ними не живет.

Связи

В русском языке есть выражение «в тесноте, да не в обиде». На мой взгляд, оно означает способность не раздражаться и помнить обо всех. Это наша культура и традиции. Но так получилось, что годы репрессий, раскулачиваний, Вторая мировая война, перестройка и развал СССР привели к тому, что эта способность не раздражаться и не забывать никого в какой-то форме была утрачена, поскольку страх, стыд, вина, ответственность легли в основу многих конфликтов. Связи были потеряны. Так складывалась история.

В 2018 году мы провели онлайн-марафон «Родители и дети». Одним из заданий на налаживание связи участников со своим родом было составление генограммы рода со стороны отца и со стороны матери. Генограмма восстанавливает связь времен, связь социального положения рода, показывает, каким он был по материнской и отцовской линиям.

Суть этого задания состоит в том, что люди соприкасаются с прошлым, видят историю своего поля, своего рода.

Для того чтобы идти вперед, нужно перестать оглядываться назад. В генограмме есть такие факты, истории, процессы, моменты, события, люди, которые могут вызывать тревогу, печаль, сожаление, досаду, может быть, даже гнев или стыд. Все эти чувства продолжают жить с каждым участником системы, если он никак не признает историю того или иного члена семьи, системы.

В этом задании мы работали с системой безопасности участников марафона. Знание своей родовой истории, хотя бы в том объеме, который у них есть сегодня, признание известных и отсутствующих событий, ложатся в основу для встречи с так называемым трансгенерационным страхом. Трансгенерация – это передача информации. Люди очень часто неосознанно боятся каких-то событий, не всегда понимая, откуда этот страх появился. Почему в роду мамы или папы происходят те или иные события, и что им, детям, делать? Почему возникают конфликты, почему происходят разводы, почему появляются любовные треугольники, почему одних людей помнят и восхваляют, превозносят, а о других совсем ничего не говорят? Это незаметно. Таким процессом, скрыто-открытым, ложатся в копилку истории их поля. Люди эту историю передают, если не в историческом контексте, то есть не повествуя о том, какой был человек, то через свои эмоциональные переживания или интерпретации того, какими были люди до них – бабушки, дедушки, прабабушки, прадедушки, что про них известно. Даже если про них ничего не известно, то все равно в системе возникает так называемая вина. Системная совесть очень четко отслеживает порядок в системе, определяет поведение, социальное положение и уровень реализации каждого участника. При этом, если в системе существует так называемый глубинный системный страх, то вряд ли человек решится быть активным, действовать, зарабатывать, проявлять себя на максимум. Вероятнее всего, он будет вести малозаметный образ жизни. Если он будет куда-то двигаться, то у него возникнет много трудностей, и под влиянием таких ситуаций человек будет на какое-то время останавливаться, замирать и только потом действовать дальше.

Вспоминаю одну расстановку. Ко мне пришла женщина и говорит:

«Знаешь, в моей семье есть очень интересная история. У нас люди очень трудолюбивые, работают много, с интересом, с азартом, с задором, радуются результатам своего труда. Но в какой-то момент они все бросают и начинают пить. Просто пить, кутить, гулять, пока дела не придут в упадок. Как только все приходит в упадок, через какой-то промежуток времени люди снова включаются и начинают трудиться, много чего делать».

Я ей говорю: «Давай сделаем расстановку, посмотрим, что же это за синдром такой, каким образом он разрушает твою семейную систему. Как у тебя у самой складывается?»

Она говорит: «Я тоже начинаю работать, создаю какое-то дело, дохожу до определенного уровня дохода, и у меня пропадает интерес, я ничего не делаю».

В расстановке мы выяснили, что это история ее прадеда по отцовской линии, который жил в районе центра Москвы и был очень успешным, крепким хозяйственником. Когда пришла революция, он оказался в рядах кулаков, зажиточных крестьян, соответственно, врагов народа, и его сослали в Сибирь. Сослали далеко, в Иркутскую область. Он, взяв с собой чемоданчик с инструментами, снова создал там крепкое хозяйство: много работал, построил дом, купил скотину, взял землю, снова начал нанимать людей, которые помогали ему вести хозяйство. Потом его опять репрессировали по доносу и сослали под Новосибирск. Но он не растерялся, как говорится, и начал все заново: обзавелся домом, скотиной, участком земли, где выращивал хлеб и другие культуры. И уже тогда, опять по доносу, его признали врагом народа, причем закоренелым, и расстреляли.

Поскольку сейчас у нас расстрелы не практикуются, то дети, внуки и правнуки мужчины, зная эту историю, осуждая при этом своего предка за то, что он был слишком жизнелюбивым и не мог жить «не высовываясь», много работали. Но как только доходили до определенного уровня, у них срабатывал страх настолько, что они бросали работу и начинали пить. Что удивительно, они и в жены выбирали себе ветки с похожим страхом, с похожей трансгенерационной системой передачи информации. Хозяйства приходили в упадок на какое-то время, а затем их с новыми силами, с новой энергией и новым желанием восстанавливали до определенного уровня – и опять люди уходили в загул.

Таким образом они неосознанно повторяли историю деда. В расстановке женщина с принятием и уважением признала его историю, его жизнестойкость, признала, что на нем очень много держалось, и что он, несмотря на угрозы, все-таки продолжал жить. Он делал все, чтобы жить дальше. Это признание помогло женщине преклониться перед судьбой деда. Она согласилась с тем, что он просто хотел жить по силам, по возможностям, по своим идеям. Для него было смыслом жизни создание крепкого хозяйства, на котором бы выросли его дети, внуки, правнуки. Его жизнь была про жизнь, а вот жизнь последующих поколений больше была про смерть. Глубинный страх действовал таким образом, что люди как бы и не жили, а незаметно умирали. После расстановки у женщины много чего поменялось в отношении денег, собственного дела. Я знаю, что она открыла успешный бизнес.

Что идет за трансгенерационным страхом? Некоторые авторы называли его «травматизмом от ветра пушечных ядер». Это когда какие-то события пролетают мимо человека, попадают в других, а он все время думает, как ему повезло, что он не попал под этот пушечный выстрел судьбы. И появляется процесс обиды – вины, вины – обиды, что ему повезло, а «им» нет. С помощью генограммы этот момент «обиды—вины» и «справедливости – несправедливости» можно отследить.

Многие люди, глядя на генограмму, рассуждают о судьбах ее участников с точки зрения «справедливо – несправедливо». Трудно оценить, что справедливо, а что – нет. Вокруг людей происходят различные события, никто не может их предсказать, хотя очень многие пытаются это сделать. Происходят неудачи, болезни, несчастные случаи, появляются злокачественные образования, погибают дети при родах, происходят землетрясения, пожары, бури, прорывы плотин, теракты и так далее. Все это уносит жизни участников систем. И, конечно же, большинство людей рассматривает эту ситуацию с позиции «справедливо – несправедливо», «обидно – необидно», «виноват – невиноват». А в чем же они виноваты? За что же им такое испытание? Первая оценка таких процессов – это оценка несправедливости. Отсюда возникает много стыда, страха, вины и других конфликтов, потому что им, дескать, не повезло: с ними это произошло, а со мной не произошло. Особенно в ближайших трех поколениях. Почему деда репрессировали? Почему кто-то пришел и ограбил? Почему пожар возник? Почему дети больными рождались? Почему столько детей умерло? Почему была война? За что прадеда расстреляли? Почему дети оказались виноваты в том, что их отца раскулачили? За что им такая судьба? Почему дед убил бабку? Какое он имел на это право? Много вопросов возникает по истории рода, поэтому всем участникам рода хочется справедливости, чтобы все жили долго, достойно, в радости и счастье. Но так не всегда получается. Жизнь человеческая устроена таким образом, что не может у всех все быть одинаково счастливым и содержательным. Поэтому очень важно, встречаясь с этими связями и страхами, признавать место судьбы. По-другому, кроме как формулой «такая судьба», многие вещи не объяснить. Трудно бывает объяснить, почему человек оказался в том или ином месте и как это связано с его системой. Но если посмотреть на генограмму, то, в принципе, какие-то тенденции или закономерности можно отследить: что происходит с людьми одного и того же имени; что происходит с людьми, у которых повторяются какие-то события в жизни; в каком возрасте мужчины начинают пить, заболевают или уходят; в каком возрасте что-то случается с женщинами рода; в каких жизненных обстоятельствах это происходит. На подобные вопросы, конечно, можно найти ответы, когда есть возможность выяснить подробную информацию по генограмме. Но даже, если человек выяснит столько, сколько сможет, то дальше наступает момент принятия истории. Самое, наверное, трудное – это отказаться от идеи справедливости,