Украсть у президента

Он подцепил вилкой полосатый кружок. Женя неуверенно засмеялась.

– Это сыр, Глеб. Называется чечил. Я запекла его в духовке на решетке. Поэтому он полосатый.

– Красиво, – оценил Глеб.

Он был рад, что всё обошлось и с Женей снова не случилась истерика. И ещё ему хотелось её отвлечь. Рассказать ей что-нибудь нейтральное. Чтобы она только слушала, как можно меньше говорила сама, и чтобы ей не приходилось вспоминать в очередной раз какое–нибудь слово, которое вертится на языке, но никак ей не даётся.

– Можно куда-нибудь поехать, – сказал Глеб, ловко орудуя ножом и вилкой. – В эти выходные. За город. А?

Он посмотрел на Женю весёлым взглядом человека, предвкушающего близкий отдых.

– На тех же лошадях покататься. Я тут знаю одно место …

Долька помидора соскользнула с вилки и упала на светлые брюки Глеба.

– Вот, чёрт! – всполошился Глеб.

– Водой! – посоветовала Женя. – Скорее!

Глеб вскочил из-за стола и направился в ванную комнату.

Зазвонил телефон. Женя сняла трубку.

– Алло? – сказала она осторожно.

– Доброе утро! – мужской голос.

– Доброе утро, – отозвалась Женя, ощущая зарождающуюся панику.

– Это Женя?

– Д-да.

– Как дела, Женечка? – добавилось игривости в мужском голосе.

– Нормально, – смогла сказать она, хотя паника разрасталась и вот-вот должна была накрыть её с головой.

Она не знала, с кем говорит, она не помнила, кому принадлежит этот голос, пыталась лихорадочно вспомнить, но не получалось.

– А у брата вашего как дела? – прямо-таки излучал доброжелательность голос незнакомца.

– Тоже нормально, – пробормотала Женя. – А вы кто?

– Я Горецкий.

– Как, простите? – морщила лоб Женя.

– Го-рец-кий.

И это ей не помогло. За фамилией не возникал образ. Ничего знакомого. Она была готова заплакать от бессилия.

– Мы с вами знакомы? – в отчаянии спросила Женя.

– Да.

Да! Какой кошмар! Она его не помнит!

– Заочно, – продолжал мужской голос.

Стоп.

– Заочно? – недоверчиво переспросила Женя.

– Да, – засмеялся этот неведомый ей Горецкий. – Мне о вас рассказывал ваш брат.

– То есть мы с вами никогда раньше не виделись?

– Нет.

Уф-ф-ф!

– Но очень бы хотелось, – доверительно сообщил Горецкий. – Глеб сейчас дома?

– Дома! Да! – поспешно ответила Женя, испытывая неимоверное облегчение оттого, что Горецкий – не её знакомый, которого она не может вспомнить, а знакомый её брата, и как же хорошо, что всё так удачно разрешилось в итоге.

– А можно мне с ним поговорить?

– Конечно, – с готовностью отозвалась Женя. – Глеб! Тебя к телефону!

Пришёл Глеб. На штанине расплывалось мокрое пятно и Глеб хмурился. Взял телефонную трубку.

– Алло! Илья? Привет–привет! Да нормально всё у меня. Работаем потихоньку … Ну, давай. Конечно. Встретимся … О-о-хо-хо! Не смеши меня, Ильюша! «Консультации»! Тоже мне нашёл светило! Но чем смогу – помогу. Да. Давай. Буду ждать звонка. Был рад услышать … Пока.

Положил трубку на рычаг. Женя нервно мяла в руках полотенце.

– Что-то случилось? – спросил Глеб.

– Неприятное чувство, – хмурилась Женя. – Я каждый раз, когда слышу в телефонной трубке голос, не понимаю – я этого человека знаю или я его не знаю.

– Горецкого ты не знаешь, – успокоил её Глеб. – Но познакомишься. Он сегодня в гости к нам приедет. Вечером. Приготовишь нам чего-нибудь?

– А вот хоть как сейчас, – кивнула на тарелки Женя. – Просто, вкусно и сытно.

– Согласен! – одобрил Глеб. – Часикам к шести, ладно?

* * *

Олега Харитоновича Калюжного Корнышев еще ни разу не видел в генеральском мундире. В Питере, откуда они оба были родом и где под началом Калюжного служил Корнышев, Калюжный ещё был полковником. Потом его перевели служить в Москву, уже через месяц присвоили генеральское звание, ещё через полтора месяца новоиспечённый генерал перетянул за собой в столицу Корнышева, и тут обнаружилось, что кителей им не носить, потому что даже в случившийся вскоре профессиональный праздник они ни парадной формы не надевали, ни наград, и даже ни в каких торжественных мероприятиях не участвовали, словно и не для них был этот праздник. И местом службы им определили неприметный особнячок в лабиринте переулков старой Москвы: никакой вывески, старая, в потёках масляной краски, входная дверь, пыльные окна, в которых угадываются казённого вида занавески, и припаркованные у особнячка заурядные «жигули» да «нексии», не способные привлечь внимания случайного прохожего.

В этот особнячок прямо из аэропорта и приехали Корнышев с Горецким.

Вошли в здание, миновали вторую входную дверь, более основательную и прочную, чем наружная, прошли через рамку металлоискателя, и тут же были остановлены двумя охранниками, потому что металлоискатель возмущённо запищал. Из вещей, которые были у Корнышева и Горецкого, охранники позволили пронести бумажники, ключи и часы, но изъяли мобильные телефоны, диктофон и видеокамеру.

– Камера нужна для Олега Харитоновича, – предупредил Корнышев.

– Я доставлю её в кабинет лично, – ответил на это охранник.

Он сопровождал Корнышева и Горецкого на второй этаж и лично завёл их в кабинет к генералу. Калюжный уже знал о визите. Успели позвонить снизу. Маленький и круглый, как Колобок, он выкатился из-за стола, сунул для приветствия каждому из гостей свою пухлую ладошку, охранника выпроводил жестом, предварительно забрав видеокамеру, и только когда они остались втроём, спросил, взвесив камеру на руке:

– Здесь этот ваш Иванов-Ведьмакин?

– Так точно! – ответил Корнышев.

Калюжный подключил видеокамеру к телевизору и был он в этот момент похож на мужичка, главу многочисленного семейства, который своих чад и домочадцев выпроводил, наконец, из дома и сейчас заряжает кассету с порнофильмом, которую давно хотел посмотреть, да всё никак не удавалось.

На экране появился Иванов. Он сидел на привинченном к полу стуле и затравленно смотрел в объектив видеокамеры. Обездвижевший Калюжный молча всматривался в измождённое лицо человека на экране, потом повернул голову, посмотрел на своих гостей и сказал негромко:

– Ведьмакин! Это он! Помню его, конечно. Но как изменился! А?

Похоже было, что увиденное его потрясло. Корнышев и Горецкий благоразумно промолчали.

– Какой цветущий был мужик! – покачал головой Калюжный. – Я на совещании его видел, – сделал неопределённый жест рукой, куда-то вверх показывая. – И там он в перерыве анекдоты так травил … смеялся, – почему-то вспомнилось Калюжному.

Наверное, не мог представить, чтобы вот этот человек, что на экране, умел смеяться. Ведь не засмеётся сейчас. Не получится.

– Но это он! – сказал Калюжный. – Конечно, он!

Распрямился и отступил от экрана.

– Рассказывайте! – потребовал. – Что он там вам наговорил?

– Ничего, – ответил Корнышев.

– То есть как – ничего? – неприятно удивился Калюжный.

– Его фамилия Иванов, – ровным голосом сообщил Корнышев. – Звать его Виталий Сергеевич. Он шофер по профессии. КАМАЗ водит. Приговорён к пожизненному заключению за убийство двух человек, которых он знать не знал и которые неизвестно откуда взялись.

– А фамилию Ведьмакин вы ему называли?

– Так точно. И даже удостоверение ему показывали. Никакой реакции.

– Придуривается! – зло засопел Калюжный.

– Нет, товарищ генерал, не похоже, – подал голос Горецкий. – С головой у него что-то.

– Всё забыл? – недоверчиво глянул генерал.

– Так точно!

– Вспомнит, – сказал Калюжный. – Я ему память верну гарантированно.

– У меня есть к кому обратиться, – скромно сообщил Горецкий. – Можно проконсультироваться.

– Со стороны никого не привлекать! – нахмурился Калюжный.

– Я ведь не предлагаю Ведьмакина этого посторонним показывать, – осторожно сказал Горецкий. – Я просто поговорю со знающими людьми. Обрисую симптоматику. Попрошу совета. Мало ли с кем такое несчастье может приключиться. Всё будет обезличенно, Олег Харитонович. Чистая теория. Никакой конкретики.

Калюжный вопросительно посмотрел на Корнышева. Тот правильно истолковал генеральский взгляд.

– Я тоже думаю, что надо советоваться со специалистами, товарищ генерал, – сказал Корнышев. – Мы ведь попробовали с наскока … Инфаркт … Реанимация …

– Да, я помню, – хмурился генерал.

– Никакого результата, – сказал Корнышев. – А ведь должен был запеть. Не запел. Значит, всё серьёзно. Значит, в мозгах у него там сплошной туман. Но в любом случае его оттуда надо вытаскивать.

– К нам?

– Да. Вывозить в Москву. И уже тут его потихонечку крутить.

– Ты уже продумал, как его оттуда вытаскивать?

– Конечно, – подтвердил Корнышев. – Осуждённый Иванов должен быть этапирован в следственный изолятор ФСБ для проведения следственных действий в связи со вновь открывшимися обстоятельствами.

Калюжный задумался, словно оценивал озвученную Корнышевым формулировку.

– Ладно, – сказал после паузы. – Давайте его перетаскивать в Москву.

Посмотрел на экран, где сутулил плечи Иванов, который на самом деле был Ведьмакиным. Покачал головой, вздохнул.

– Какие фортеля нам жизнь подбрасывает! – сказал, будто всё ещё не веря. – Вот человек! – кивнул на экран. – Двадцать пять миллиардов долларов держал в руках! А по нему не скажешь!

* * *

Гостей было двое. Дверь открывал Глеб, первым он увидел приветливо улыбавшегося Горецкого, а уже потом за спиной приятеля обнаружил незнакомого человека. Горецкий перехватил взгляд Глеба и поспешно сказал:

– Мой товарищ. Его Слава зовут. Мы вместе ехали. Не возражаешь?

– Прошу, – пригласил Глеб.

Они вошли в квартиру, Горецкий стиснул руку Глеба, хотел произнести что-то приветственно-шутливое, как вдруг к гостям вышла Женя – нарядная, благоухающая, кроткая – и сказала негромко:

– Здравствуйте.

Несмотря на свой возраст, она сейчас выглядела школьницей. Ей бы фартучек школьный, да косички заплести – вылитая старшеклассница накануне выпускного вечера. Глебу бросилось в глаза, какое лицо сделалось у пришедшего с Горецким гостя. Смотрел на Женю не отрываясь. Глеб даже взревновал.

– Знакомьтесь, – сказал он, чувствуя некоторую неловкость. – Моя сестра, Евгения.

– Так вот вы какая, Евгения! – улыбался Горецкий, предлагая той улыбкой дружить и знакомиться ближе. – Что же ты, Глебушка, всё время сестру от нас прятал? Сколько учился с тобой – хоть бы ты познакомил. Глядишь, и семейная жизнь моя была бы какая другая …

– Женя не жила в Москве, – сухо сообщил Глеб.

Ему не столько досаждала бесцеремонная говорливость Горецкого, сколько жадно-внимательный взгляд его спутника.

Горецкий обнаружил состояние Глеба, о чём-то догадался, засмеялся и дружески похлопал Глеба по плечу. Глеб усмехнулся.

– Прошу, – пригласил он. – Вы прямо с работы? Поужинаем? У нас всё готово.

На кухне был накрыт стол. Облепленные укропом аккуратные шарики молодой картошки, тушёная капуста с мясом, копчёности, салаты и полосатые кружочки сыра. Из спиртного была только водка. Когда сели за стол и Глеб стал разливать водку по рюмкам, Горецкий посмотрел вопросительно на Женю.

– Она не пьёт, – сообщил Глеб.

– А за встречу? – удивился Горецкий.

Глеб глянул строго.

– Понял! – сказал догадливый Горецкий и даже руки поднял – сдаюсь, мол, извиняйте.

Корнышев за столом оказался лицом к лицу с Женей, и хотя старательно изображал свой к ней неинтерес, скользил якобы заинтересованным взглядом по стенам кухни, было заметно, что это неискренне. Глеб думал, что хотя бы Женя этого не замечает, но он ошибался. Она вдруг звякнула нервно вилкой о тарелку, подняла на Корнышева глаза и спросила:

– Мы с вами можем быть знакомы?

Корнышев растерялся. Горецкий замер, не понимая, что происходит. И Глебу пришлось вмешаться.

– Женя хочет знать, могла ли она когда-то раньше видеть вас, – сказал он.

– Да, – подтвердила Женя и судорожно вздохнула. – Вы так на меня посмотрели … Как будто я должна вас знать … Будто мы были раньше знакомы … Но я не помню вас …

Горецкий посмотрел на Глеба. Глеб старательно прятал глаза.

– Нет, я вижу вас впервые, – сказал Корнышев. – Просто когда я учился в школе, у нас в классе была девочка, чем-то напоминающая вас. Я, когда вас сейчас увидел, сразу стал вспоминать, где я видел похожее лицо. В школе …

Хмурый Глеб поднял свою рюмку.

– Давайте за встречу, – предложил он, чтобы побыстрее сгладилась неловкость ситуации.

– Нет, за твою сестру, – перебил Горецкий.

Глеб поднял глаза, увидел устрёмленный на Женю взгляд Корнышева, и сказал:

– Хорошо, давайте выпьем за Женю.

Выпив водку, Горецкий подцепил с тарелки и отправил в рот дольку помидора, потом воткнул вилку с полосатый кружок сыра и тоном всезнайки сказал:

– Сыр халлуми.

Глеб усмехнулся и посмотрел на Женю.

– Этот сыр называется чечил, Илья.

– Он называется халлуми, – с невозмутимым видом повторил Горецкий. – Я ел такой на Кипре. Киприоты жарят его на решетке, поэтому он получается такой полосатый.

Глеб посмотрел на него задумчиво.

– Ты был на Кипре? – спросил он.

– Был, – подтвердил Горецкий. – Дважды. Дорого и жарко. В Турции лучше. Женечка, вы в Турции были?

– Нет, – покачала головой Женя. – Не доводилось.

– Не может быть! – уверенно сказал Горецкий. – Каждый россиянин уже хотя бы раз отдыхал в Турции! Это же сейчас как раньше были Сочи! Женя, вы меня обманываете!

Женя смущённо улыбнулась.

– А хотите, поедем вместе? – предложил Горецкий. – Я и вы! А?

И снова Женя смущённо улыбнулась, не зная, как ей на это реагировать. Чтобы отвлечь от неё внимание гостей, Глеб снова наполнил рюмки. Он подумал даже, что неплохо было бы под каким-нибудь предлогом выпроводить Женю. Посидит ещё за столом минут двадцать, а потом пускай себе идёт. Не нужно ей этих потрясений в виде бесцеремонных гостей. Теряется она. Ей неуютно. И это ещё гости не знают про проблемы. Только ещё соприкоснулись, только она спросила у приятеля Горецкого, кто он такой и не могла ли она его знать раньше, да и то они по счастью пока не поняли ничего, а уж если Женя себя во всей красе проявит и дело до истерики дойдёт – тут гости насмотрятся, мало не покажется.

– Значит, за нашу с вами совместную поездку, Женя! – предложил тост Горецкий. – А всё-таки жалко, что вы с нами не пьёте, – вдруг озаботился он. – Может быть, совсем чуть-чуть?

Женя посмотрела на Глеба, словно прося у него защиты. И он понял, что сейчас очень удобный момент. Вот сейчас её и надо выпроваживать.

– Ты всё так же себя неважно чувствуешь? – спросил участливо Глеб. – Может, пойдёшь отдохнёшь?

Женя с готовностью кивнула. Кажется, она испытывала облегчение оттого, что ей не нужно будет здесь присутствовать.

– Да, хорошо бы, – сказала она, глядя с благодарностью на Глеба.

– Не-е-ет, так не пойдёт! – возмутился Горецкий. – Только что я вас увидел и вы уже лишаете меня своего общества!

Но Женя уже поднялась из-за стола. Её ничто тут не могло удержать. И напоследок, прежде чем уйти, она спросила:

– Глеб! А что такое достоевский?

Тишина изумления повисла над столом и стало слышно, как далеко внизу, под окнами, шумят расшалившиеся дети.

Корнышев смотрел на Женю. Горецкий смотрел на Глеба. Глеб смотрел в стол и медленно багровел, словно вдруг разглядел в столешнице нечто неприличное.

– Достоевский, Женя – это такое писатель, – неестественно ровным голосом сказал Глеб.

– Понятно, – смутилась Женя.

И только теперь гости поняли, что всё это – не шутка.

Женя вышла из кухни. Глеб поднял глаза. Гости молча смотрели на него.

– Она больна, – сухо произнёс Глеб. – Прошу прощения за то, что сразу вас не предупредил.

* * *

Когда остались втроём, можно было переходить к разговору о делах, ради которых приехал Горецкий, и посмурневший Глеб уже не притрагивался к водке, но Горецкий хотел, чтобы беседа текла как бы сама собой, вроде бы ничего серьёзного, просто собрались старые приятели с единственной целью пображничать, и дело только в этом, а разговоры – это между прочим, только чтобы за столом не молчать. Горецкий лично разлил водку по рюмкам, скосил глаза на хмурого Глеба, но демонстративно не заметил его хмурости и сказал беспечно:

– А я только сегодня в Москву прилетел. Получается, что с корабля на бал. Давай, Глеб, выпьем. За то, что не отказываешь. За то, что к тебе в любой момент можно завалиться и водки попить.

Он старательно пытался вытащить Глеба из трясины расстроенных чувств, но это было так прямолинейно и так всё на виду, что Глеб решил, что надо всё проговорить до конца и тем самым закрыть тему, чтобы не оставалось поводов для домыслов и чтобы не случалось больше неловких ситуаций.

– Женя попала в автокатастрофу, – сказал он, посмотрел на Горецкого и улыбка на лице Ильи мгновенно испарилась. – Катастрофа была страшная. Её приятель, который был за рулём, погиб. Сама же она была в коме несколько дней. Выкарабкалась чудом, но её собирали буквально по кусочкам, у неё сейчас всё тело в швах. Первое время после того, как она пришла в себя, она никого не узнавала. Помнила только отдельные слова. Ей давали в руку ручку, предлагали написать своё имя – она не могла этого сделать. Сейчас в это трудно поверить, но тогда это был не человек, а эмбрион. Она тогда и она сейчас – это небо и земля. Но какие-то проблемы сохраняются. Она всегда мучается, когда ко мне кто-то приходит. Пытается угадать, видела раньше этого человека и должна ли помнить его имя. Я не знаю, восстановится ли она когда-нибудь полностью.

– Черепно-мозговая травма? – спросил Горецкий.

– Да, – кивнул Глеб. – Ушиб головного мозга тяжёлой степени.

– И тем не менее прогресс впечатляет, – оценил Горецкий. – Девушке повезло, что у неё такой братец.

Глеб сделал движение рукой, желая показать, что не об этом сейчас речь, но Горецкий продолжил настойчиво:

– Глеб! Я на сто процентов уверен, что без тебя бы она не поднялась. Ты и сам понимаешь, что если бы не твои знания и не твой опыт – она была бы сейчас в куда более плачевном состоянии …

– Ладно, закончим, – предложил со вздохом Глеб. – Давай к делам перейдём.

– А я как раз о делах, Глеб. За твоим советом пришёл. Очень похожая история. У пациента амнезия с полным замещением личностной самоидентификации. Он – это не он, а кто-то другой. А себя настоящего он совершенно не помнит.

– Была травма? – вопросительно посмотрел Глеб.

– Да, – на всякий случай подтвердил Горецкий.

– Физическая? Психическая?

– Я не в курсе, – осторожничал Горецкий.

– Но ты его историю болезни видел?

Горецкий нервно забарабанил пальцами по столу.

– Там какая-то путаная история, Глеб, – сказал он. – Может, ему и вправду настучали по голове. Или в его жизни произошло что-то такое ужасное, что крыша поехала. Или, может, накачали его чем-то …

Глеб поднял голову и их с Горецким взгляды встретились. Потом Глеб перевёл взгляд на Корнышева. Тот смотрел на него выжидательно.

–Тогда это уголовщина, – сказал Глеб.

– Именно! – с неожиданной для Глеба готовностью подтвердил Горецкий.

– Илья, ты меня извини, но я вряд ли смогу тебе помочь.

– Почему? – спокойно спросил Горецкий.

– Когда к хирургу домой приходит человек со свежей огнестрельной раной и просит частным образом и без огласки извлечь пулю …

– Ты же не хирург. И я без пули, – попытался перевести разговор в шутливую тональность Горецкий.

– Это та же уголовщина! – твёрдо повторил Глеб.

– Уголовщина, – снова подтвердил Горецкий. – Поэтому мы этим делом и занимаемся.

– «Мы» – это кто? – уточнил Глеб и взгляд его стал отстранённо–недоверчивым. – Ваша клиника?

– Я ведь не в клинике, Глеб. Уже давно, – сказал Горецкий. – Я хотя и по специальности вроде бы, но уже совсем по другому ведомству. Которое всякими такими странными историями и занимается.

Тут многоопытный Корнышев продемонстрировал Глебу своё служебное удостоверение. Глеб вчитался в текст, посмотрел на своих гостей озадаченно, и стало ясно, что эффект достигнут.

– Наш пациент напрочь отказывается вспоминать свою прежнюю жизнь, – ковал горячее железо Горецкий. – Я действительно не знаю, вследствие чего это всё. Но есть подозрение, что психотропы.

– Я по этой тематике не работал, – сообщил Глеб.

– Я в курсе, – кивнул Горецкий. – Я к тебе за другим пришёл. Ты ведь у нас дока по восстановительной терапии. Ты мозги вправляешь, как хороший хирург вправляет кости. У тебя есть опыт и есть наглядные результаты твоей работы. Вон она, Женька, – Горецкий показал рукой вслед ушедшей Жене. – Ты из неё человека сделал. Получается у тебя. Есть надежда. Я знаю, что ты мне скажешь. Что надо знать первопричину. Что разбившийся мотоциклист с ушибом головного мозга и мамаша, свихнувшаяся после смерти своего любимого чада – это совершенно разные случаи и курс лечения у каждого будет свой. Но вот привозят к тебе пациента, а у него ни истории болезни нет, ничего – ну на улице его подобрали, допустим. И что – его не будут лечить? Ведь всё равно лечим, Глеб. Всё равно вытаскиваем. Ищем подходы, ищем способы.

Глеб смотрел задумчиво.

– Раз ты меня к своему пациенту не повёз, значит, показывать мне его не собираешься, – высказал он предположение.

Горецкий развел руками – ты же и сам, мол, всё понимаешь, такие условия работы, все под начальством ходим и не нам свои порядки устанавливать.

– Тогда хотя бы на словах, – сказал Глеб. – Симуляция исключена?

– Практически стопроцентно, – кивнул Горецкий.

– Основная версия – психотропы?

– Да.

– Клинические проявления?

– Он абсолютно адекватен, Глеб. Если только не знать, что он не тот человек, за которого себя выдает.

– Он полностью идентифицирует себя с этим вымышленным?

– Да.

– Этот вымышленный хоть каким-то боком соприкасается с ним прежним?

– Нет. Две разные биографии.

– И никаких пересечений?

– Нет.

– Ты хочешь вернуть его в его прежнюю жизнь?

– Да.

– А он сам этого хочет?

– Да! – твёрдо сказал Горецкий.

– Ты уверен?

– Ему в нынешней жизни так плохо, Глеб, что он бы с радостью превратился в себя прежнего. Но он не знает про себя прежнего. А мы пока не знаем, как ему помочь.

– Но его настоящая биография тебе известна, – предположил Глеб.

– Да.

– В подробностях?

– Практически да.

– Можно попробовать, – сказал Глеб. – Моя Женя была совсем плоха. Ничего не помнила. Чистый лист бумаги. Куцая биография новорождённого. Ни событий, ни лиц, ни имён. Но со временем всё восстановилось. Откуда-то всплыло. Значит, всё это не пропало, а где-то хранилось. Ей надо было помочь. Заставить вспомнить.

– Ты сам ею занимался? – спросил Горецкий.

– Да.

– Как ты возвращал ей память?

– Я рассказывал ей то, что она сама когда-то знала, но забыла. Рассказывал случаи из её собственной жизни. То, что знал. Рассказывал о её знакомых. О ком знал. В общем, ей нужно было рассказывать всё то, что знала она прежняя. Наверное, многое со временем она вспомнила бы сама. А я просто помогал ей пройти этот путь быстрее.

– Нет, это невозможно! – вырвалось у Горецкого. – Я имею ввиду случай с нашим пациентом. Там есть такие подробности … В его прежней жизни … Что лучше бы ему это не вспомнилось.

– Он и так вряд ли вспомнит всё стопроцентно, – сказал Глеб. – Но набор эпизодов, которые всплывут в его памяти, будет хаотичным. Ты не сможешь это контролировать. Ему вспомнится то, что вспомнится. В произвольной последовательности. И ты должен будешь рассказывать ему о нём самом всё. Без изъятий. Если хочешь получить какой-то результат. Потому что ты не можешь предугадать, что из рассказанного тобой поможет ему что-то вспомнить, а что – нет. И потом … Ты ведь ему про его жизнь будешь рассказывать не столько для того, чтобы он что-то для тебя вспомнил, а в первую очередь для того, чтобы он снова стал тем, прежним. Человек помнит себя, вспоминая какие-то эпизоды из своей жизни. Вспоминает эпизоды и понимает, кто он есть. Так ты верни ему эти эпизоды для начала. Верни ему память.

* * *

За окном было темно. Женя смотрела в окно и видела лишь редкие пятна света в окнах дома напротив. Разобщённые и одинокие полуночники, такие же, как она, мучимые бессонницей и несчастные. Так ей казалось. Какая ещё может быть причина, по которой люди не спят? Тихая грусть и одиночество.

Пискнул мобильник. SМS–сообщение.

ДОСТОЕВСКИЙ ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ

СТРАНИЦА ТРИСТА ДВЕНАДЦАТЬ

Достоевский. Это писатель. Сказал Глеб. А она его спросила. У неё в памяти тогда всплыло это слово и она спросила, что такое достоевский. Сама тогда не поняла, откуда это слово ей знакомо. А теперь вот с этим текстом всё ей вспомнилось. Такой текст уже был. Было такое SМS-сообщение. Ночью. Она спала. Пришёл этот текст. Она проснулась, прочитала и забыла. Как забывается почти всё, увиденное или услышанное в краткий миг пробуждения, длящегося одну или две недолгие секунды. Пробудился и тут же заснул. И наутро уже не помнишь. Если тебе не напомнят.