Список гостей
Он произносит это с ухмылкой, но я вижу, что он слегка прищурился, как будто его «Гиннесс» пошел не в то горло. Мне всегда было жаль, что у Уилла такой отец. Неудивительно, что Уилл всегда так хотел себя проявить. Я знаю, что он предпочел бы вообще забыть о школе. Как и я.
– Тогда школа казалась такой мрачной, – вспоминает Ангус. – Но теперь, оглядываясь назад, – черт его знает, что это обо мне говорит, – я думаю, что в каком-то смысле это было самое важное время в моей жизни. В смысле, я бы точно не отправил туда своих детей – без обид, Уилл, – но не все было так уж плохо. Да?
– Ну не знаю, – отвечает Феми с сомнением. – Учителя меня часто выделяли. Хреновы расисты. – Он изображает беззаботность, но я знаю, что ему не легко было быть единственным темнокожим в классе.
– А мне нравилось, – говорит Дункан, и когда все на него смотрят, добавляет: – Честно! Теперь я понимаю, как важно это все было, понимаете? Я бы ни на что не променял те годы. Они нас сблизили.
– Короче, – вмешивается Уилл, – вернемся к настоящему. Я бы сказал, что у нас все сложилось удачно, согласны?
У него так точно все хорошо. Другие парни тоже не пропали в жизни. Феми – хирург, Ангус работает в строительной фирме отца, Дункан – венчурный инвестор, что бы это ни значило, а Пит рекламщик, что, пожалуй, никак не помогает его наркозависимости.
– А ты чем сейчас занимаешься, Джонно? – спрашивает Пит, поворачиваясь ко мне. – Ты раньше был инструктором по скалолазанию, да?
Я киваю.
– В туристическом центре, – поясняю я. – И не только по скалолазанию. Походы, палатки…
– Ага, – перебивает меня Дункан. – Знаешь, я тут думал устроить мальчишескую вылазку и хотел с тобой это обсудить. Ты там договоришься о скидке?
– Я бы с радостью, – отвечаю я, думая о том, что такому богачу, как Дункан, и в помине не нужны никакие скидки. – Но я там больше не работаю.
– Что?
– Ага. Я открыл бизнес по продаже виски. Уже скоро выйдет первая партия. Может, через полгодика или типа того.
– И ты договорился с поставщиками? – спрашивает Ангус. В его голосе слышится разочарование. Наверное, такое не вписывалось в его представление о тупом Джонно. Я каким-то образом умудрился избежать рутинной офисной работы и при этом подняться.
– Да, – киваю я. – Все хорошо.
– «Уэйтроуз»? – спрашивает Дункан. – «Сейнсбери»?
– И все остальные.
– В этом деле серьезная конкуренция, – замечает Ангус.
– Да, – соглашаюсь я. – Куча проверенных марок, а еще знаменитостей – даже у этого бойца есть, Конора Макгрегора. Но мы хотели сделать что-то более, не знаю, домашнее, что ли. Как те новые марки джина.
– Нам повезло, что мы будем подавать его завтра, – говорит Уилл. – Джонно привез с собой. Мы и сегодня вечером попробуем. Напомни, как назвали марку? Я помню, что звучало хорошо.
– «Восставший из ада», – напоминаю я. Вообще, названием я очень горжусь. Оно отличается от всех этих старинных марок. И я немного бешусь, что Уилл забыл, – только вчера же показывал ему бутылки. Но ладно, парень завтра женится. Ему и так есть, о чем поразмыслить.
– Кто бы мог подумать? – удивляется Феми. – Мы все стали приличными людьми. А вышли из такого-то места. Опять же, без обид насчет твоего отца, Уилл. Но эта школа была как будто из другого века. Нам повезло, что живыми выбрались – каждый семестр по четыре человека уходило, если я не ошибаюсь.
Я бы никогда не смог уйти. Мои родные так обрадовались, что я получил спортивную стипендию и теперь пойду в дорогую школу – закрытую школу. И это откроет для меня столько возможностей, так они считали.
– Да, – соглашается Пит. – Помните того парня, который на спор выпил этиловый спирт в кабинете химии? Его пришлось везти в больницу. А потом у нескольких ребят случились нервные срывы…
– Вот черт, – взволнованно перебивает Дункан. – А еще тот наркоша, который умер. Выживают сильнейшие! – он ухмыляется каждому из нас. – Мы те, кто прошел через ад, верно, парни? И все мы снова собрались в эти выходные!
– Да, – говорит Феми. – Но посмотрите на это. – Он наклоняет голову и показывает лысеющий затылок. – Мы уже постарели и стали скучными.
– За себя говори, чувак! – негодует Дункан. – Уверен, что мы еще можем зажечь, если потребуется.
– Только не на моей свадьбе, – предупреждает Уилл, но с улыбкой.
– Особенно на твоей свадьбе, – поправляет его Дункан.
– Я так и думал, что ты первый женишься, – говорит Феми Уиллу. – Учитывая твою популярность у женщин.
– А я наоборот думал, что ты никогда не женишься, – вмешивается Ангус, пытаясь подольститься, как и всегда. – Ты слишком популярный. Зачем тебе остепеняться?
– А помнишь ту девчонку, с которой ты спал? – спрашивает Пит. – Из местной компашки? И ту ее фотку топлес на полароид? Боже.
– Да, просто бесценная, – поддакивает Ангус. – До сих пор иногда думаю об этой фотке.
– Ага, потому что тебе никто не дает, – говорит Дункан.
Уилл ему подмигивает.
– В любом случае, учитывая, что мы все снова вместе – даже старые и скучные, как ты прекрасно выразился, Феми, – думаю, это заслуживает тоста.
– Я бы за это выпил, – соглашается Дункан, поднимая банку.
– И я, – присоединяется Пит.
– За выживших, – предлагает Уилл.
– За выживших! – повторяем мы. И на мгновение, когда я смотрю на остальных, они, правда, выглядят по-другому. Солнечный свет омолодил их как фильтр. С этого ракурса не видно ни лысины Феми, ни брюшка Ангуса, а Пит не выглядит как оборотень. И, если такое вообще возможно, даже Уилл стал выглядеть еще лучше, ярче. У меня вдруг возникло ощущение, что мы снова там, сидим на крыше спортивного зала, и ничего плохого еще не случилось. Я бы многое отдал, чтобы вернуться в то время.
– Так, – говорит Уилл, допивая остатки своего «Гиннесса». – Я лучше пойду вниз. Чарли с Ханной скоро приедут. Джулс хочет встретить их на пристани.
Наверное, как только все соберутся, праздник начнется по-настоящему. Но мне бы хотелось на пару минут задержаться в том мгновении, когда мы с Уиллом одни сидели на солнце – до того, как пришли остальные. В последнее время мы с ним почти не виделись. И все же именно он знает обо мне больше всех на свете. А я больше всех знаю о нем.
Оливия. Подружка невесты
Моя комната, видимо, раньше принадлежала прислуге. Довольно быстро я вычислила, что нахожусь прямо под спальней Джулс и Уилла. Прошлой ночью было слышно все. Разумеется, я старалась не слушать. Но чем больше я усердствовала, тем отчетливее в ушах отдавался каждый звук, каждый стон, каждый вздох. Словно они хотели, чтобы их слышали.
Сегодня утром они тоже этим занимались, но, по крайней мере, тогда я смогла сбежать из «Каприза». Нас всех просили не гулять по острову ночью. Но если сегодня будет то же самое, я ни за что здесь не останусь. Лучше уж рискнуть и утонуть в торфяном болоте или свалиться с утеса.
Я играюсь с телефоном, включая и выключая режим «В самолете», чтобы увидеть, произойдет ли что-нибудь с надписью «Нет сигнала», но ни черта не меняется. Да я и сомневаюсь, что мне кто-нибудь писал. Я потеряла связь со всеми своими друзьями. Не то чтобы наши дороги разошлись. Скорее я просто исчезла из их жизни после того, как бросила университет. Сначала они присылали мне сообщения.
Надеюсь, у тебя все хорошо, солнце
Позвони, если хочешь поговорить, Лив
Скоро увидимся, да?
Мы по тебе скучаем! ♥
Что случилось????
Внезапно я чувствую, что не могу дышать. Я тянусь к прикроватному столику. Там лезвие бритвы: такое маленькое, но такое острое. Я стягиваю джинсы и прижимаю бритву к внутренней стороне бедра, ближе к белью, вдавливаю его в кожу до тех пор, пока не идет кровь. Бордовая кровь на фоне бледной кожи. Это не такой уж большой разрез; я делала и побольше. Но боль фокусируется в одной точке, там, где металл пронзает кожу, и на мгновение кроме этого ничего не существует.
Дышать становится немного легче. Может, я сделаю еще один…
В дверь стучат. Я роняю лезвие и быстро натягиваю джинсы.
– Кто там? – спрашиваю я.
– Это я, – отвечает Джулс, открывая дверь прежде, чем я разрешаю ей войти – это так в стиле Джулс. Слава богу, что я реагирую молниеносно. – Нужно посмотреть на тебя в платье подружки невесты. У нас еще есть немного времени перед тем, как приедут Чарли с Ханной. Джонно забыл свой чертов костюм, так что я хочу убедиться, что хотя бы кто-то из ближнего круга будет выглядеть подобающе.
– Я уже его мерила, – отмахиваюсь я. – Оно хорошо сидит.
Ложь. Понятия не имею, подходит оно мне или нет. Я должна была прийти в магазин, чтобы его померить. Но я находила отговорки каждый раз, когда Джулс пыталась меня туда затащить: в конце концов она сдалась и купила платье сама, но с условием, что я сразу же его померю и скажу, в пору ли оно. Я сказала, что все хорошо, но не смогла заставить себя его надеть. Оно так и лежит в большой вычурной коробке с того момента, как Джулс его привезла.
– Ты-то, может, и померила, – говорит Джулс. – Но я хочу посмотреть. – Внезапно она мне улыбается, будто вспомнила, что так принято. – Можем пойти в нашу спальню, если хочешь, – она произносит это таким тоном, будто это какая-то немыслимая привилегия.
– Нет, спасибо, – отвечаю. – Я лучше останусь здесь…
– Пошли, – настаивает она. – У нас там большое зеркало.
Тогда я понимаю, что выбора у меня нет. Иду к шкафу и достаю большую сине-зеленую коробку. Джулс поджимает губы. Я знаю, ее бесит то, что я еще не повесила платье.
Когда я росла с Джулс, мне иногда казалось, что у меня две мамы, или одна, но такая же, как у всех остальных – властная, строгая и так далее. Сама-то мама такой никогда не была, в отличие от Джулс.
Я следую за ней в спальню. Несмотря на то, что Джулс ужасно чистоплотная, даже несмотря на то, что окно открыто, чтобы проветрить комнату, здесь пахнет телами, мужским лосьоном после бритья и, думаю (не хочу думать), сексом. Мне кажется неправильным находиться здесь, в их личном пространстве.
Джулс закрывает дверь и поворачивается ко мне, скрестив руки на груди.
– Ну давай, – подгоняет она.
Кажется, что выбора у меня все равно нет. Джулс умеет внушить это чувство неизбежности. Я раздеваюсь до белья, крепко сжав ноги на тот случай, если на внутренней стороне бедра все еще идет кровь. Если Джулс увидит, совру и скажу, что у меня месячные. На коже выступают мурашки от легкого ветерка из окна. Я чувствую, как она на меня смотрит; мне бы хотелось, чтобы она оставила меня одну.
– Ты похудела, – критически замечает она. В ее тоне слышится забота, но она кажется наигранной. Я знаю, что она скорее всего завидует. Как-то раз она напилась и жаловалась мне, как ее в школе обзывали «толстухой». Она всегда отвешивает комментарии по поводу моего веса, как будто она не знает, что я всегда была худой, еще с самого детства. Но можно ненавидеть свое тело и когда ты худая. Чувствовать, будто оно от тебя что-то скрывает. Чувствовать, будто оно тебя подводит.
Но Джулс права. Я похудела. Сейчас я могу носить самые маленькие свои джинсы, и даже они с меня сваливаются. Я не пыталась похудеть, ничего такого. Но та пустота, которую я чувствую, когда не ем… она соответствует моему состоянию. Она кажется правильной.
Джулс вытаскивает платье из коробки.
– Оливия! – рассерженно вопит она. – Оно что, все время было в коробке? Ты посмотри на заломы! Этот шелк такой тонкий… я думала, ты отнесешься к платью чуть бережнее. – Ее голос звучит так, будто она разговаривает с ребенком. Думаю, именно так ей и кажется. Но я больше не ребенок.
– Прости, – отвечаю. – Я забыла.
Ложь.
– Что ж, слава богу я взяла отпариватель. Но потребуется целая вечность, чтобы привести платье в порядок. Займешься этим потом. А сейчас просто надень его.
Она заставляет меня вытянуть руки, как маленькую, и натягивает платье через голову. Когда она это делает, я замечаю маленькую ярко-розовую отметину на внутренней стороне ее запястья. Думаю, это ожог. Он выглядит свежим, и я удивляюсь, как она его получила: обычно Джулс так осторожна, она не бывает настолько неуклюжей, чтобы обжечься. Но прежде, чем я успеваю рассмотреть ожог получше, она хватает меня за плечи и ведет к зеркалу, чтобы мы обе посмотрели, как я выгляжу в платье. Оно нежно-розового цвета, который я сама бы никогда не выбрала, потому что так я выгляжу еще бледнее. Почти такого же цвета, как этот шикарный маникюр, который Джулс заставила меня сделать в Лондоне неделю назад. Джулс была недовольна состоянием моих ногтей: она сказала маникюрше, чтобы та «сделала с ними все возможное». Теперь, когда я смотрю на свои руки, мне хочется рассмеяться: розовый блестящий лак в стиле жеманной принцессы шикарно сочетается с моей искусанной, кровоточащей кутикулой.
Джулс делает шаг назад, скрестив руки и сузив глаза.
– Оно немного висит. Боже, уверена, что это самый маленький размер. Ради всего святого, Оливия, лучше бы ты мне сказала, что тебе велико, – я бы отдала его ушить. Но… – она хмурится, неспешно выписывая вокруг меня круги. Я снова чувствую холодок и дрожу. – Не знаю, может, так оно тоже ничего. Пожалуй, это может сойти за стиль.
Я изучаю себя в зеркале. Фасон платья совсем не вульгарный: неглубокий круглый вырез, в стиле девяностых годов. Я даже сама могла такое выбрать, если бы оно было другого цвета. Джулс права: выглядит не ужасно. Но сквозь ткань просвечивают мои черные трусы и соски.
– Не переживай, – успокаивает Джулс, будто прочитав мои мысли. – Я взяла тебе бюстгальтер без бретелек. А еще купила телесные стринги – знала, что сама ты такое не возьмешь.
Супер. Так я буду чувствовать себя не такой чертовски голой, это точно.
Это так странно – стоять вот так вместе перед зеркалом, Джулс позади, и мы обе смотрим на мое отражение. Между нами есть очевидные различия. Во-первых, у нас совершенно разные фигуры, и у меня нос изящнее – мамин нос, – а у Джулс волосы лучше моих, такие густые и блестящие. Но когда мы стоим вот так, я вижу, что мы похожи больше, чем может показаться с первого взгляда. Форма лиц у нас обеих мамина. Сразу видно, что мы сестры, или почти сразу.
Интересно, замечает ли это Джулс, это сходство между нами. У нее такое странное и напряженное выражение лица.
– Ох, Оливия, – вздыхает она. А потом – я вижу, как это происходит в зеркале перед нами, до того, как чувствую, – она тянется и берет мою руку. Я застываю. На Джулс это совсем не похоже: она не очень-то любит физический контакт и проявление эмоций.
– Слушай, – говорит она, – я знаю, что мы не всегда ладим. Но я правда горжусь, что ты моя подружка невесты. Ты ведь это знаешь, правда?
– Да, – отвечаю я. Но это похоже на какое-то карканье.
Джулс сжимает мою руку – для нее это словно горячее объятие.
– Мама сказала, что ты рассталась с тем парнем? Знаешь, Оливия, в твоем возрасте это похоже на конец света. Но потом ты встретишь того, кто правда тебе подойдет, и почувствуешь разницу. Это как мы с Уиллом…
– Все в порядке, – заверяю я. – Все хорошо.
Ложь. Я не хочу говорить об этом ни с кем. Особенно с Джулс. Уж она точно не поймет, если я ей скажу, что не могу вспомнить, зачем я вообще когда-то красилась, надевала красивое нижнее белье, покупала новую одежду или ходила стричься. Как будто все это делал кто-то другой.
Внезапно я чувствую себя очень странно. Что-то вроде обморока и тошноты. Я слегка покачиваюсь, и Джулс ловит меня, ее руки крепко сжимают мои плечи.
– Все хорошо, – повторяю я до того, как она спросит, что со мной. Я наклоняюсь и расстегиваю дорогущие серые шелковые туфли, которые Джулс мне выбрала. Из-за украшенных пряжек это занимает целую вечность, потому что мои руки вдруг стали неуклюжими и непослушными. Затем я стягиваю платье через голову так резко, что Джулс резко вдыхает, будто думает, что оно может порваться. Я не воспользовалась ее перчатками.
– Оливия! – возмущается она. – Что за чертовщина с тобой творится?
– Прости, – отвечаю я. Но шевелится только мой рот, никаких звуков из него так и не выходит.
– Слушай, – говорит она, – только на пару дней ты можешь хотя бы попытаться, хорошо? Это моя свадьба, Ливви. Я так старалась, чтобы она была идеальной. Я купила тебе это платье, и я хочу, чтобы ты его надела, потому что ты мне там нужна как подружка невесты. Для меня это важно. И для тебя это тоже должно быть важно. Разве ты этого не чувствуешь?
Я киваю.
– Да. Да, чувствую, – а потом, потому что мне кажется, что она ждет продолжения, я добавляю. – Все в порядке. Я не знаю, что… что на меня нашло. Теперь я в норме.
Ложь.
Джулс. Невеста
Я толкаю дверь в мамину комнату и оказываюсь в облаке духов «Шалимар», возможно, с примесью сигаретного дыма. Надеюсь, здесь она не курила. Мама сидит перед зеркалом в своем шелковом кимоно, деловито очерчивая губы своим фирменным ярко-красным цветом.
– Боже мой, какое убийственное выражение лица. Чего ты хочешь, дорогая?
Дорогая.
Какая извращенная жестокость чувствуется в этом слове.
Мой тон спокоен и взвешен. Сегодня я веду себя лучше всех.
– Оливия будет хорошо себя завтра вести, правда?
Мама устало вздыхает. Потом отпивает из бокала напротив нее. Выглядит подозрительно похоже на мартини. Класс, она уже начинает с крепких напитков.
– Я выбрала ее подружкой невесты, – говорю я. – У меня был выбор еще из двадцати человек. – Это не совсем правда. – Но она ведет себя так, будто это непосильная ноша. Я почти ни о чем ее не просила. Она даже не пришла на девичник, хотя для нее была свободная комната в доме. Это выглядело так странно…
– Я могла прийти вместо нее, дорогая.
Я смотрю на нее. Мне бы и в голову не пришло, что она хотела пойти. Кроме того, я бы ни за что на свете не пригласила свою мать на девичник. Тогда бы он превратился в скучную посиделку.
– Слушай, – снова начинаю я, – это все неважно. Это уже в прошлом. Но она может хотя бы попытаться выглядеть так, будто счастлива за меня?
– У нее был тяжелый период, – говорит мама.
– Ты имеешь в виду то, что ее бросил парень, или что там с ней произошло? Они встречались всего пару месяцев, если верить ее «Инстаграму». Вот это я понимаю, великая романтическая история! – несмотря на все мои благие намерения, в голос прокралась нотка раздражения.
Маме сейчас более важно как можно четче прорисовать свои губы.
– Но дорогая, – говорит она, закончив. – Если подумать, вы с красавчиком Уиллом тоже не так уж и долго были вместе.
– Это совсем другое дело, – раздраженно отвечаю я. – Оливии девятнадцать. Она еще подросток. Подростки думают, что любят, хотя на самом деле это просто гормоны играют. Я тоже думала, что влюблена, когда была в ее возрасте.
Я вспоминаю Чарли в восемнадцать лет: глубокий коричневый загар, белая линия, иногда видимая под его шортами. Мне пришло в голову, что мама не знала – или не хотела знать – о моих юношеских любовных историях. Она была слишком занята своей личной жизнью. И слава богу. Вряд ли хоть какой-нибудь подросток хочет пристального родительского внимания. И все же я не могу не понимать, что все это лишь доказывает, что с Оливией они гораздо ближе, чем когда-либо были мы.
– Когда твой отец меня бросил, – говорит мама, – вспомни, что мне было примерно столько же. И у меня был новорожденный ребенок…
– Я знаю, мам, – заверяю я так терпеливо, как только могу. Я слышала историю о том, как мое рождение разрушило то, что вероятно стало бы удачной карьерой моей матери.
– Ты знаешь, каково мне пришлось? – спрашивает она. Ну вот, началось: все по старому сценарию. – Пытаться устроить карьеру и ухаживать за малышом? Пытаться заработать и хоть чего-то добиться? И все ради того, чтобы элементарно прокормить нас.
«Тебе необязательно было продолжать пытаться стать актрисой», – думаю я. – «Если ты действительно пыталась прокормить нас, то это не самый разумный способ. Нам необязательно было тратить весь твой мизерный доход на квартиру в центре Шафтсбери-авеню и голодать из-за этого. Я не виновата, что ты не думала головой, когда была подростком, и из-за этого залетела».
Как обычно, ничего из этого я не говорю вслух.
– Мы говорили об Оливии, – говорю я вместо этого.
– Нууу, – протягивает мама. – Давай скажем так, Оливия пережила немного больше, чем просто неудачные отношения.
Она рассматривает свои блестящие ногти – тоже ярко-красные, как будто она окунула пальцы в кровь.
«Ну конечно, – думаю я. – Это же Оливия, так что у нее все по-особенному». Осторожнее, Джулс. Не будь злой. Веди себя хорошо.
– А что тогда? – спрашиваю я. – Что еще случилось?
– Я не в праве говорить. – Это как-то на удивление тактично, учитывая характер моей матери. – И к тому же – в этом мы с Оливией похожи – у нее высокий уровень эмпатии. Мы не можем просто… задушить наши чувства и сделать вид, как некоторые люди.
Я знаю, что в каком-то смысле это правда. Знаю, что Оливия правда принимает все близко к сердцу, причем слишком близко. Она всегда возвращалась домой из школы с царапинами от игр и синяками из-за того, что постоянно во что-то врезалась. Она кусает ногти, у нее выпадают волосы, она слишком загоняется. Она «ранимая». Но еще она избалованная.
И я не могу не чувствовать скрытой нападки в мамином комментарии про «некоторых людей». Просто то, что остальные не выставляют все на всеобщее обозрение, просто то, что мы нашли способ управлять своими чувствами, – не значит, что их нет.
Дыши, Джулс.
Я вспоминаю, как странно смотрела на меня Оливия, когда я ей сказала, что счастлива видеть ее в качестве подружки невесты. Я не могла не ощутить боль, когда, примеряя платье, она выскользнула из своей одежды и открыла свое стройное тело без растяжек. Я знаю, она чувствовала, что я на нее смотрю. Она, конечно, слишком худая и слишком бледная. И все же она бесспорно выглядела великолепно. Как одна из тех героиновых моделей девяностых: Кейт Мосс, развалившаяся на кровати со сверкающей гирляндой позади нее. Глядя на нее, я разрывалась между двумя чувствами, которые всегда испытываю, когда речь заходит об Оливии: глубокой, почти болезненной нежностью и постыдной, тайной завистью.
Пожалуй, я не всегда относилась к ней настолько тепло, насколько могла бы. Теперь она стала старше, немного поумнела – и в последнее время, особенно после моей помолвки, стала заметно спокойнее. Но когда Оливия была моложе, она таскалась за мной, как радостный щенок. Я слишком привыкла к ее проявлениям безответной привязанности. Даже несмотря на мою зависть.
Мама внезапно поворачивается ко мне. Ее лицо становится очень серьезным, что совсем на нее не похоже.
– Послушай, у нее были тяжелые времена, Джулс. Ты не знаешь и половины. Бедная девочка так много всего пережила.
Бедная девочка. Тогда я это чувствую. Я думала, что уже привыкла. И со стыдом понимаю, что все не так: за грудной клеткой я ощущаю маленький укол ревности.
Я делаю глубокий вдох. Напоминаю себе, что вот она я, выхожу замуж. Если у нас с Уиллом будут дети, их детство не будет похоже на мое – мама со своей вереницей любовников, все эти актеры вечно «на пороге серьезного прорыва». Кто-то находил мне укромный уголочек, прямо на верхней одежде, чтобы я могла поспать на бесконечных тусовках в Сохо, потому что мне было всего шесть, а всех моих одноклассников родители уже несколько часов назад уложили в кроватку.
Мама отворачивается к зеркалу. Она щурится на свое отражение, собирает волосы, скручивает их на затылке.
– Надо хорошо выглядеть для новоприбывших, – говорит она. – Ну разве они не красавцы, все эти друзья Уилла?
О боже.
Оливия и понятия не имеет, как хорошо ей жилось, как ей повезло. У нее все было нормально. Когда ее отец, Роб, был дома, мама становилась этакой образцовой матерью: готовила обед, отправляла ее спать в восемь вечера, у Оливии была комната с кучей игрушек. В конце концов маме надоело играть в счастливую семью. Но уже после того, как у Оливии случилось полноценное, счастливое детство. Уже после того, как я начала ненавидеть эту малявку за то, что у нее есть все, в чем она даже не отдает себе отчет.
Меня так и подмывает что-нибудь сломать. Я хватаю свечу «Сир Трюдон» с туалетного столика, сжимаю ее и представляю, каково это – смотреть, как она разлетается вдребезги. Я больше так не делаю – теперь у меня все под контролем. Я точно не хочу, чтобы Уилл увидел эту мою сторону. Но в кругу семьи я понимаю, что деградирую, что позволяю всей этой мелочности, зависти и боли вернуться, пока не становлюсь подростком-Джулс, которая расписывает план, чтобы сбежать. Я должна быть сильнее этого. Я проложила свой путь. Я построила все сама – нечто стабильное и сильное. И эти выходные это только подтверждают. Мой победный марш.