Ты убит, Стас Шутов
Я все смотрел и смотрел на нее. Растрепанные волосы цвета сильно застиранной черной футболки доходили до плеч; чертами лица Тома напоминала куколку: лучистые карие глаза, пухлые щеки и крутой лоб. А вот одежда была как будто мальчишеская: шорты, кроссовки, футболка, сверху ― рубашка.
Тома бросилась ко мне первая, крепко обняла меня и радостно воскликнула:
– Стас! Стас!
Мне всегда нравилось, как по-особенному она произносит мое имя: растягивает последние две буквы, будто не хочет с этим именем расставаться. И со мной. От таких мыслей всегда становилось теплее.
От волос Томы пахло ванилью. Я неловко обнял ее в ответ, даже немного отстранился, делая вид, что мне неприятны девчачьи нежности. Хотя, когда она только открыла калитку, мне безумно хотелось броситься к ней первым, поднять в воздух и даже поцеловать в макушку. Но я знал: это не по-мальчишески. Нельзя так себя вести с девчонками. Да и вдруг засмеет? Я не выносил, когда надо мной смеются.
– У меня такие новости, ты сейчас обалдеешь! ― воскликнула Тома.
И я понял, что наше лето будет куда лучше, чем я спланировал. Что же у нее за новости? Может, она придумала новую классную игру? Я весь обратился в слух.
– Представляешь, мама перевезла меня сюда! Насовсем! ― щебетала Тома. ― Я теперь буду жить у бабушки! Не только летом и на выходных, а всегда!
Я даже сначала подумал, что это шутка. Но посмотрев в большие честные глаза Томы, я понял: все правда! Я чуть из штанов не выпрыгнул! Вот он, лучший день в моей жизни! У нас с Томой теперь будет не только целое лето, а гораздо больше.
Томина мама и отчим много работали, в Москве некому было за ней следить, ее решили перевезти к бабушке с дедушкой насовсем. Бабушка Томы работала дома, готовила выпечку на заказ, и тут Тома всегда была бы под присмотром.
Томка впустила меня, и вместе мы поднялись к ней в комнату. Я поздоровался с Умкой – Томкиным кроликом. Томка дала мне яблоко. Я откусывал куски и протягивал Умке. Кролик смешно дергал усами и благодарно принимал угощение.
– А в школу мы что, вместе пойдем? – осенило меня.
– Вместе! Здорово, правда? ― Тома улыбнулась.
– Не то слово!
Томка всегда ассоциировалась у меня с летом. С солнцем, ягодами, пикниками, запахом травы и малины. С чердачной пылью и морковкой, с кострами и печеными яблоками. Но чтобы Томка – и школа? Это было удивительно. И… волшебно. Ведь не так давно был звездопад, и я полночи смотрел на него в окно. Каждой падающей звезде я мог бы загадать разные желания. Например, чтобы папа поменьше работал. И чтобы мы, наконец, сходили на рыбалку: папа все время рыбачил с дядей Андреем и дядей Мишей, а вот меня никак не брал. Мама говорила: «Не мешай папе, папа устал и хочет отдохнуть с друзьями». Но он же обещал! И вот я мог бы загадать рыбалку, а еще ― новый велик. И кровать-машину, и гоночный трек. Каждой падающей звезде – свое желание. Но у всех звезд я просил одно и то же, самое заветное.
И желание сбылось!
…В то последнее предшкольное лето мы с Томой сделали много совместных фотографий. Спустя годы я часто смотрел альбом с грустью. Какая же она всегда была хорошенькая, Томка. Жаль, не любила платья. Зато ее глаза всегда сияли и смеялись, вообще, она была такой солнечной… После того дня я уже никогда не видел ее такой. Солнце у нее внутри будто кто-то погасил. Я на тех фотографиях тоже выглядел счастливым. Позже мне не раз хотелось вновь вернуться в яркое беззаботное детство.
Интересно, смотрела ли спустя годы Томка эти снимки? Думала ли о том же?
2
Наше лето, как всегда, наполняли маленькие традиции и ритуалы: совместные обеды то у меня, то у Томы, строительство городов из еды на тарелках, просмотр фильмов, игры в пиратов в корыте-корабле на Томином огороде. Походы в магазин за любимыми «Скиттлс». Пикники, костры и шалаши. У Томы на чердаке было много старой одежды и диковин, из всего этого мы делали костюмы и ставили сценки из любимого кино. Часто играли с Умкой, которую я обожал, постоянно приносил ей то яблоки, то морковку. Мне и самому хотелось кролика, и я долго выпрашивал у родителей такой подарок. Увы, они были непреклонны, считая, что от животных дома будет одна грязь.
В конце дня мы с Томой играли в «брось в окошко». Придумала это, конечно же, Тома, и у нас обоих игра была любимой. Вечером, проводив Тому до дома, я ждал, когда она высунется из окна. Тома широко-широко улыбалась, «отлепляла» улыбку от губ и бросала мне. Я ловил улыбку и «наклеивал» себе на рот, а затем смеялся в кулак и бросал Томе смех. Улыбки и смех чередовались.
В окошко ― улыбку, из окошка ― смех.
Я не смог забыть эту простую игру, даже когда вырос.
Когда Тома уезжала в Москву, я становился несносным и капризным. Я злился, тосковал, а еще ― остро хотел оказаться в другом месте. Я пока не знал, что это тяжелое чувство называется ревностью. Да, я ревновал Тому к ее московской жизни. К четырнадцатому этажу, на котором располагалась ее квартира, к двору-колодцу и детской площадке в виде огромного корабля, к двум балконам, на которых она проводила много часов. Тома была нужна мне. Она, больше никто, каждую минуту. Она стала моим воздухом, хоть сам я боялся себе в этом признаться.
3
В школе все немного изменилось: я стал общаться с мальчишками из своего класса, а у Томы появились подруги. И все же, хотя в моей новой компании совсем не было девчонок, я привел туда Тому. Ведь она была необычной девчонкой: никогда не плакала, не обижалась, не задавалась, не капризничала. Она охотно принимала правила любых игр, поддерживала любую идею. И ребята приняли ее.
Как-то я гулял с Томой и парочкой одноклассников: мы носились по гаражам и бросали вниз самодельные петарды. Их сделал Толик ― из скрученного в цилиндр картона, наполненного счищенной со спичек серой и запаянного клеем. Петарды отлично помещались в маленькие пакеты из-под сока. Зажег фитиль ― бросай вниз! Хлопки выходили мощными! Старшие ребята, гоняющие мяч у одного из гаражей, заинтересовались изобретением Толика. Они подошли, попросили посмотреть и тоже попробовать. Так все и подружились. В моей старой компании было четверо ребят вместе с Томой, новых ― тоже четверо. С одной стороны, я был рад: чем больше компания, тем веселее. С другой… старшие никак не принимали Тому. Они как раз считали, что девчонкам в таких играх не место.
Глеб, лидер старших ребят, сказал об этом прямо. Вожаком своей компании он стал после того, как обнаружил на свалке огромную гору использованных шин и сделал ее одним из постоянных мест тусовки. Глеб считал, что Томе тяжело в компании мальчишек. Она не может бегать, прыгать наравне со всеми.
– И еще, ― добавил он, ― она девчонка, а все девчонки ненадежные. Может разболтать взрослым про то, что мы делаем.
– Да, она еще и мелкая по росту, ― ответил я. ― Но я же ей всегда помогаю. Вон, я кирпичи в прошлый раз за двоих таскал, за себя и за нее. А главное, Тома никогда нас не сдаст. Она ― свой парень.
Глеб покачал головой.
– Это не дело. Она либо с нами на равных, либо не с нами.
Я начал закипать.
– На что ты намекаешь?
– Я хочу, чтобы Тома ушла. Ей с нами не место, пусть общается с девчонками.
– Тогда уйду и я, ― сказал я с угрозой. ― А со мной и Толик.
Глеб колебался. Ведь именно Толик, гений пиротехники, умел делать классные взрывающиеся штуки из всего, что попадется под руку, ― например, из коробка спичек, ниппеля и велосипедной спицы. Да и Костя один с чужими ребятами не останется, тоже уйдет. А значит, снова старшие будут лишь уныло гонять мяч у гаража.
– Хорошо, ― поразмыслив, нехотя сдался Глеб. ― Только пусть шевелится быстрее. А если когда-нибудь она нас все же сдаст ― мало не покажется.
Я поручился за Тому и подумал, что вопрос закрыт. Оказалось, нет.
Однажды я заболел и выпал из жизни компании почти на неделю. Выздоровев, я сразу направился гулять и первым делом зашел за Томой. Время было раннее, остальные должны были собраться позже, и какое-то время мы с Томой гуляли вдвоем.
– Пойдем, наши уже, наверное, собрались, ― сказал я, посмотрев на часы.
Тома сразу помрачнела.
– Что случилось? ― спросил я, но она лишь дернула плечом.
– Ничего. Просто… не хочу ко всем. Может, вдвоем погуляем?
Я сразу понял: что-то произошло, пока меня не было. Я тщетно попытался расколоть Тому, небрежно спросив:
– Ну, раз ничего не случилось, тогда чего нам вдвоем таскаться, как потерянным?
Говоря, я внимательно наблюдал за реакцией Томы. Она помрачнела сильнее, но спорить не стала и в компанию пошла. В тот день все шло своим чередом, с Томой все держались как обычно. Но на следующий день мне удалось выяснить правду у Кости. Тот признался, что, пока я болел, Глеб просто прогнал Тому.
– Как прогнал? ― ужаснулся я, и Костя рассказал подробности.
Это случилось на пустыре, на той самой свалке. Все играли в царя горы, лазали по шинам и сталкивали друг друга вниз. Тома умудрилась спихнуть Глеба и завладеть горой. Тот разозлился и стал стаскивать ее, причем с такой яростью и грубостью, будто боролся за свою жизнь. Тома, разозлившись, тоже стала бороться в полную силу. Вскоре Тома и Глеб уже дрались прямо на шинной горе. Тома победила и в очередной раз столкнула противника вниз! Другие, наблюдая за этой сценой, захлопали, отчего Глеб еще сильнее разозлился. Он велел Томе убираться, кричал, оскорблял ее. Остальные не вмешивались, чтобы не попасть под горячую руку. А потом Глеб бросил в Тому камень. Следом ― еще один. Тогда Тома развернулась и с достоинством удалилась. Конечно же, она даже не заревела! Но больше в компании без меня она не появлялась.
Я ужасно рассердился. Да как так? Тома победила Глеба в честной схватке, а он не смог признать поражение перед девчонкой! Я задумался, что делать дальше. Заставить Глеба извиниться ― явно недостаточно. Я не подал виду, что знаю правду, но пошел навстречу Томе: теперь иногда мы гуляли вдвоем. Только в такие минуты Тома казалась расслабленной и счастливой.
Однажды мы прогуливались по заброшенному поселку ― хозяева прекратили строительство после кризиса в девяностых. Многие недостроенные дома уже опутывал плющ, на крышах пробивались молодые деревья. Пошел дождь. Мы с Томой спрятались в одном из подвалов. Место нам понравилось и запомнилось.
В конце концов я придумал план мести Глебу. Я решил одним махом убить двух зайцев: и наказать обидчика, и устроить революцию. И тогда я почувствую себя в компании свободно и безопасно. Оставалось только дождаться особого случая.
Весной в конце третьего класса в школе вспыхнула эпидемия ветрянки, начался карантин. Глеб и еще двое старших из компании заболели ― и выпали на две недели. Мне этого времени более чем хватило.
Для начала я решил пополнить компанию новыми ребятами из класса. А потом позвал всех в тот самый подвал и объявил его базой. Вскоре у базы появилось название ― Бункер. Я пошел дальше и открыто объявил себя лидером. Спорить никто не стал. Все понимали: новое место нашел я, значит, у меня больше прав.
Когда Глеб и другие старшие, наконец, выздоровели, они, конечно же, возмутились. Но в драке, в которую переросла ссора, победила моя сторона. Глеб и его друзья с позором ушли. Но часть старших, принявших новые правила, остались в компании.
Власть вскружила мне голову. Мне захотелось создать собственный боевой отряд! После того как мы с Томой посмотрели боевик про отважных ребят из отряда «Степные койоты», вход в Бункер украсила надпись красной краской:
Осторожно! Степные койоты
Через несколько дней я купил на блошином рынке старые значки и провел торжественную церемонию посвящения. Весь отряд выстроился по линейке, я по очереди приколол каждому к груди значок, пожал руку и поздравил. Одарив значком Тому, я заглянул ей в глаза. В них читалась гордость.
Я так и не признался, что устроил революцию только ради нее. Я небрежно объяснил все своим желанием стать лидером. Тома поверила. У меня всегда хорошо получалось прятать от нее настоящие чувства. Пусть и дальше считает, что для меня она ― просто «свой парень». Впрочем, свои истинные чувства к Томе я и сам тогда не осознавал. Они были глубокими и непонятными, но светлыми и теплыми.
Там, где Тома, был мой мир. Стоило оказаться с ней рядом ― и мир будто становился необъятным. Где бы мы с Томой не находились: в тесной кабине брошенного грузовика, в рабочей каморке Егорыча, пропахшей ромашкой и книжной пылью, в шалаше, в яме, в кустах сирени, в Бункере ― любое тесное пространство вокруг вдруг раздвигало границы и казалось мне бесконечным из-за этой девчонки.
Повзрослев, я не раз бывал в любимых местах из детства ― пытался вернуться в воспоминания. Но снова и снова я поражался тому, как все изменилось, каким стало маленьким и… ничтожным. Я чувствовал себя Алисой в Стране чудес, которая съела пирожок и выросла.
А потом думал: а вдруг изменился мир не вокруг, а в моей голове?
Спецшкола. Месяц 4
Стасу снился сон.
Они с Томой, двенадцатилетние, шли по лесу. Стоял ноябрь, было жутко холодно. Губы у Томки совсем посинели, Стас и сам не мог унять дрожь. Ног он уже не чувствовал. Выдохнул ― изо рта пошел пар. А вдалеке, у ручья, который не замерзал даже зимой, горел костер и смеялась незнакомая компания. Подойти? Хоть немного погреться?
– Стас, а может, ну его? ― сказала вдруг Тома и со странным выражением посмотрела на Стаса.
– Но ты же сама туда хотела? ― удивился он.
Это правда, подойти предложила Тома. Самому Стасу идея почему-то по духу не пришлась, как ни хотелось протянуть к спасительному огню онемевшие пальцы.
– Я знаю другое теплое место. ― Теперь Тома смотрела на него загадочно. ― И там никого не будет. Кроме нас.
– Правда? И что это за место?
– Новое «наше вместе». Пойдем, пойдем! ― Тома сделала шаг в противоположную от костра сторону. ― Тебе там понравится. Но я не могу сказать, если скажу ― оно пропадет. Надо увидеть.
Стас пошел за Томой. Она шагала вперед, по сухим веткам, рукой отодвигая в сторону еловые лапы. Интересно, куда все-таки?
– Там будет другой костер? ― допытывался Стас.
– Нет.
– Но там будет тепло?
– Ага.
– Может, какой-нибудь домик?
– Да ты все равно не угадаешь. Там будет очень круто, обещаю. И тепло-тепло.
Казалось, лес бесконечен. Стас и Тома шли целую вечность, и с каждым шагом становилось холоднее. И вдруг они каким-то образом оказались у того самого незамерзающего ручья, хотя шли в другую сторону. Послышался шум воды ― ручей вывел друзей к основанию водопада. Стас задрал голову. Какой же высокий! Откуда он? Стас и Тома каждый день играли в войнушку в этом лесу, но никогда не натыкались на это место.
Тома подошла к водопаду очень близко и обернулась.
– Ну? Ты идешь? ― показала она на водную стену. ― Надо только пройти.
Тома быстро вошла в воду и скрылась. Стас собрался с духом. И так было жутко холодно, а когда он пройдет через водопад, станет еще холоднее. Что Тома придумала?
И все же Стас решился ― и вошел в водную стену. Удар обрушившихся потоков был жутким. Ледяная вода вышибла из легких воздух. Стас покачнулся, не смог устоять на ногах и… проснулся от того, что кто-то с силой выплеснул ему воду в лицо.
Стас подскочил, жадно глотнул воздуха и услышал отвратительный смех над ухом.
– Подъем, Барби! Построение, ― пропел Резак и, поставив на тумбочку пустой стакан, вышел из комнаты.
Стас обтерся одеялом и осмотрелся. Все спали. До подъема еще пятнадцать минут. Эх, Стас мог бы досмотреть сон и узнать, наконец, куда вела его Тома…
Разочарование было горьким. Сон про лес снился ему часто, но обычно напоминал кошмар: снова и снова Стас проживал ужас того дня у костра. Свой судный день. Но сегодня сон был светлым, добрым. Тома каким-то чудом изменила ход времени, перенесла его в альтернативную жизнь… ту, где вообще не было чертового костра. Интересно, как все у них сложилось бы? Наверняка сейчас Стас не торчал бы в дыре под названием «школа для трудных подростков» и не терпел бы, стиснув зубы, новые и новые выходки Резака.
Стас откинулся на подушку. С волос все еще текла вода; постель намокала. Он закрыл глаза. Куда же они с Томой шли? Что за новое «наше вместе»?
Из громкоговорителя донеслась песня ― «Крылатые качели». Ненавистная. Ее всегда включали на подъем.
Стасу понадобилось три недели, чтобы поверить в то, что исправительная школа ― не сон, а его нахождение тут ― не ошибка. Этот отдельный мир был устроен совершенно не так, как привычная Стасу жизнь. Постепенно он все же подружился с Колей. И новый друг, приехавший сюда чуть раньше и успевший освоиться, постепенно рассказал обо всех порядках.
Взрослые тут делились на смотрящих, режимников, санитаров и садовников. Смотрящие – это педагоги, те, кто непосредственно «перевоспитывал» подопечных. Режимники – охрана, здоровенные лбы в форме, лениво разгуливающие по территории с резиновыми дубинками наперевес. Режимники пресекали побеги, следили за порядком. Дубинки пускали в ход редко ― ими усмиряли особо буйных. Последних отправляли в карцер ― отдельное здание прямо у забора, с унылыми, крохотными темными комнатами. На воспитанников режимники смотрели, как на тараканов, – свысока и с презрением, в разговоры не вступали. На глаза им лучше было не попадаться. Но с некоторыми, по слухам, удавалось договориться за деньги, сигареты или выпивку. Тогда их отношение к тебе будет чуть лучше, на многое закроют глаза. Например, если увидят, как ты шатаешься по территории после отбоя.
– Говорят, кое-кто и сбежать поможет, ― рассказывал Коля. ― За сотарик килорублей. Но я такого не помню, если и было, то не при мне. Да и где взять такие деньжищи?
Санитары – это медработники. А садовниками называли весь персонал, который к охранной и воспитательной деятельности отношения не имел, например, повара, слесари, сантехники. При этом настоящих садовников в штате и не было, их обязанности выполняли сами воспитанники. Например, стригли газоны. Чтобы сделать это занятие увлекательнее, инвентарь каждый раз был разный: косы, ножницы, даже лопаты. Некоторых смотрящих отличало богатое воображение ― и тогда траву не стригли, а выщипывали руками. «Труд изгоняет дурь!» – таков был негласный лозунг школы. С припиской: «Чем труд нелепее, тем больше дури выходит».
Воспитание трудом делало свое дело. Стас чувствовал, что тупеет, забывает сам себя, становится частью послушного стада. Зато времени и сил на мрачные мысли почти не оставалось.
Резак и его лбы устроились в школе хорошо. Их многие боялись. Обычно они сутками играли в карты в беседке: от трудочасов отлынивали, а свои задачи передавали новичкам, в качестве вознаграждения обещая не бить.
Стас не числился у Резака в любимчиках: держался слишком амебно, на выходки не реагировал. При встрече с Резаком Стас лишь презрительно сжимал губы, а Резак любил тех, кого можно довести до истерики и слез. Над такими он знатно издевался ― идей у него было много. Он ставил любимчиков на колени. Заставлял пить из лужи, вслух оскорблять самих себя или есть друг у друга из рук. Связывал скотчем и запирал где-нибудь на много часов. А любимая забава Резака начиналась после отбоя: он сажал людей на пол и, прижав их ладони ножками стула, садился на него, читал или копался в телефоне. Для некоторых аттракцион заканчивался переломами.
Было у Стаса и Резака что-то общее… Иногда Стасу казалось, что, глядя на этого парня, он будто рассматривает свои старые фотографии. Шутки, угрозы, издевательства, мерзкий смех ― все это он позволял и себе. Осознавать это было отвратительно.
Новые приятели Стаса, как ни странно, тоже не ходили у Резака в любимчиках. А ведь словно по какой-то иронии, вся эта компания друзей по несчастью жутко напоминала Стасу «мушкетеров». Его любимые игрушки из прошлого.
Помимо Коли Стас стал общаться с Васяем ― тем самым онанистом, который так подробно рассказал свою историю на пятом групповом сеансе у психолога.
– Ну вы это, не ссыте, я только на сеньорин. Сеньоры меня не вдохновляют, ― успокоил будущих друзей Васяй в день знакомства.
А еще Стас подружился с Мироном.
Мирон был низким и щуплым, с русыми волосами и веснушками, которые покрывали не только лицо, но и все тело. В прежней жизни он постоянно ссорился с родителями, а после очередной ссоры украл папину тачку и все деньги. На этой тачке он ездил по городу, швыряя деньги в окно, а затем нырнул в ней в городской пруд. А все потому, что не хотел поступать по родительской указке на банковское дело.
– Я вообще это, ну, руками люблю, ― смущенно сказал Мирон, когда они со Стасом знакомились. ― Ковать люблю… ― Он как будто оправдывался. ― Хотел пойти учиться ковать оградки, лестницы, декор всякий. А папа сказал, будешь банкиром. И вот…
Мирон был из тех, кому в спецшколе нравилось: тут не было навязывающих свое мнение снобов-родителей, зато была ковка.
Ребята были веселыми, недалекими, добрыми. Коля походил на Шляпу, Васяй своим лошадиным лицом ― на одного из друзей Шляпы, которого Стас за эту черту внешности прозвал Ишаком. А Мирон напоминал третьего из «мушкетеров» ― мелкого Пятачка. Даже голос был такой же писклявый.
Хоть Стас и не был любимчиком, Резак все равно его как-то выделял. Как будто пытался найти в нем слабое место, ударить побольнее, унизить. Иначе как «Барби» или «животное» Резак к Стасу не обращался. При каждом удобном случае пристраивался рядом, понижал голос и в красках расписывал, в какую позу поставит его маму и как будет мучить его сестру. Один раз Резак придумал какую-то очередную «забаву» и приказал Стасу сесть на пол. Тот отказался. Его толпой затащили в туалет, набросили сверху одеяло и избили.
Стас продолжал все это терпеть. Он будто что-то выключил в себе. Дни проходили, оставляя на языке привкус горечи, от которой никак не избавиться.
Иногда казалось, еще чуть-чуть ― и он сорвется, просто размажет лицо Резака о кафельный пол. В такие моменты Стас чувствовал на груди прохладное прикосновение иконки, некогда подаренной Томой, а мягкий голос в голове шептал: «Не нужно, Стас, это не выход». Стас выдыхал. Закрывал глаза. Говорил самому себе: «Терпи, ты это заслужил». Считал до пяти. Его отпускало.
От реальности он прятался в мыслях: думал о маме и Янке, о Томе и Егоре. Интересно, как там Тома? С Егором Стас часто созванивался, но друг не приезжал ― встречи разрешались только с членами семьи. Раз за разом Стас задавал Егору вопросы о Томе, ему хотелось знать все подробности, но друг увиливал, отвечал коротко: у нее все хорошо, ходит в школу, улыбается. Казалось, он что-то скрывает.
Тома улыбается, надо же… А ведь она столько времени не улыбалась, и виной этому был Стас. Он уже забыл, какая у нее улыбка. Представляя лицо Томы, Стас всегда видел лишь огромные глаза, блестящие от слез и вины, полуоткрытый в испуге рот и изжеванные в кровь губы. Вот бы увидеть, какая она сейчас. Стать невидимкой, сбежать на один день в родной город и посмотреть на Тому хотя бы издалека. За это Стас продал бы душу дьяволу.
– Счастлива ли она? Смеется? Танцует? Шутит? ― он заваливал Егора вопросами. Стасу было важно знать, что его заточение проходит не зря. Егор отвечал утвердительно. Да, Тома теперь счастлива. Стас превратил ее жизнь в ад, но теперь в этом аду прошел дождь. Он потушил пожары, а сквозь пепел медленно прорастают цветы.
«Забыла ли она меня?» ― этот вопрос Стас так и не задал. Он боялся ответа.
Когда-то Тома единственная во всем мире вызывала в нем бурю противоречивых чувств: от смертельной ненависти до нежного желания оберегать и любить вечно. Что осталось от всей этой бури сейчас?
Определенно, он больше ни в чем ее не винил. Его маленькой Янке исполнилось одиннадцать. В судный день Томе было двенадцать, всего на год больше, чем сестре сейчас. И, глядя на Янку, Стас не понимал, чего он тогда хотел от Томы? Они оба были глупыми детьми. Их сильно напугали. А ведь страх порой парализует разум, испуганный человек иногда вообще не способен думать и поступать здраво. Особенно ― ребенок…
А светлые чувства к Томе? Они как раз никуда не исчезли, но описать их Стас не мог. Он совсем запутался в себе. Ему было плохо без Томы и плохо с Томой. Он не понимал себя и не видел никакого выхода. Неужели нормальной жизни у него больше не будет? Сейчас казалось именно так: он чувствовал себя пустой банкой из-под кока-колы, смятой и выброшенной в мусорку.
А вскоре произошло кое-что, от чего стало еще хуже.
После душа, натянув штаны, Стас почувствовал, как кто-то подошел сзади, а затем шнурок от иконки сдавил шею. Он резко обернулся и увидел ухмыляющегося Резака.
– Что за цацки, Барби?
– Не твое дело, ― буркнул Стас.
– Подарок от мамы? Или девушки?
Стас нахмурился. Ухмылка Резака стала еще гаже.