Морские досуги №7 (Женские)
Какая сука по палубе босиком ходит?
Подходил к концу первый год службы. Позади уже было много всего. Тревоги, учения, занятия, вахты – все стало привычным. Уже и первый отпуск на родину прошел. Служба идет своим чередом, а душа требует приключений. Корабли, стоящие у причалов и уходящие в морские походы, тревожат мою романтическую натуру. Я уже достала всех своими просьбами взять меня в море. И это случилось!!! Мой начальник УС, каптри Розовский Роман Романович, грозный и неприступный, как морская крепость, отбыл в очередной отпуск и на мое счастье замещать его остался флагманский связист Короляк В.И., добрейшей души человек. Нытьем своим о желании сходить в море я достала и его.
И вот в одно прекраснейшее августовское утро выходного дня раздался звонок в дверь. Открыв дверь, увидела рассыльного. Он сказал, что меня вызывает к себе срочно Короляк. Быстро натянув форму, я ринулась на Узел связи. Хитро улыбаясь, Василь Иваныч спросил: «Ну, что, в море не перехотела сходить?». Сердце замерло. Потом бешено заколотилось. От счастья, что называется в зобу дыханье сперло, сказать ничего не могла, только мотала головой. Нет, нет, не передумала, конечно, возьмите меня в море, мне очень надо. Василь Иваныч рассмеялся и повел меня на дивизион МПКашек.
На борту МПК я уселась тихо в каюте в уголок, боялась, что меня выгонят… И совершенно правильно боялась. На мою беду на дивизион прибыл начштаба Мартиросян и обнаружил на корабле безобразие в виде меня. Досталось всем. Корабль ушел в море без меня. Горю моему не было предела, я весь день пролежала на своей коечке, глядя в потолок.
Наступил следующий день, утро было ранним и таким же солнечным, как вчерашнее, когда затрезвонил дверной звонок. Опять рассыльный: Вас Короляк вызывает. Видя мою расстроенную физиономию, Василь Иваныч хохочет и вдруг говорит: «Уехал Мартиросян в отпуск, «Альбатросы» в море на стрельбы уходят, бегом, нас ждут». Я по-прежнему еще не верю в удачу, но ноги уже несут меня на дивизион МПКашек. Я мчусь вместе с Василием Ивановичем по пирсу, волосы назад, пилотка в руке, нам орут с корабля: Быстрее, быстрее… Я на ходу снимаю босоножки, тяжело бежать на каблуках и последние метры по пирсу и по кораблям бегу босиком. Влетаем на борт и почти сразу корабль отходит. Уфффф…
«Альбатрос» идет по Авачинской бухте, рассекая водную гладь, и я понимаю, что обратно он уже не повернет и – ура, ура, ура, сбылась моя мечта. Мне освободил свою каюту замполит, охреневший, что его лишила личного пространства непонятно откуда взявшаяся девица, принесли робу, не могла же я в платье ходить по кораблю, я нарядилась и стала самым что ни на есть настоящим моряком. Вот только незадача, обуви моего размера не нашлось, а в босоножках не походишь по трапам и палубе. А посмотреть, что творится за пределами каюты очень хотелось.
И я начала свой поход по кораблю…ага, все суетятся, каждый занят своим делом, моряки удивлены и ошарашены моим присутствием, провожают удивленными взглядами. Выхожу на палубу, шлеп, шлеп, шлеп… Корабль на полном ходу проходит линию мысов, за кораблем прыгают косатки, провожают в море, слева по борту остались скалы Три Брата. Там где- то за ними, на том берегу, наш ЗКП. Красота такая, захватывает дух…
Ветер соленый в лицо. Налюбовавшись красотами, я ухожу с палубы. А на палубу выходит командир корабля, меня он еще не видел, наша встреча состоялась позже. И позади себя я слышу крик: «Какая сука босиком по палубе ходит?». На палубе остались отпечатки моих ног. А сука в это время стояла за дверями и тряслась от мысли, что ее на хрен выкинут за борт…
Не выкинули. А заставили нести службу, как и все. На борту кроме меня из так сказать посторонних были еще флагманский связист и зам. командующего флотилией. А тем временем мы уже вышли в океан и пошли к квадрату, где должны были проходить стрельбы. Штормило на 3–4 балла, корабль качало, меня тошнило. А служить надо. Напросилась. Внизу, в радиорубке, было душно и шатко. Связисты уступили мне место, я попыталась связаться с нашим УС на берегу, но они упорно не отвечали, как потом выяснилось – они ушам своим не верили. Женский голос с корабля – такого быть не может, и не отвечали. Напрасно взывала я к ним. Качка изматывала мою еще не совсем моряцкую душу и я ретировалась в каюту. В горизонтальном положении было полегче. Но лежать мне не дали, рассыльный постучал в дверь и сказал, что командир зовет на мостик. Я поднялась наверх, там был весь командный состав, со мной познакомились, и велели искать какую-то торпеду. Мы были уже в заданном квадрате и корабли проводили стрельбы. А мы должны были искать торпеды. Все стояли и смотрели в море. Смотрела и я. И думала: «Ну, что мужики за козлы-то такие. Хоть бы показали как выглядит их торпеда, я то уж тогда бы точно ее нашла.»
Хочу сказать, что на мостике болтало еще сильнее, чем внизу. Но надо было стойко переносить тяготы и лишения. Я терпела качку и думала: «А если война… надо терпеть». Потом был обед, где командир сделал запись в бортовом журнале о том, что со времен Великой Отечественной Войны, в море на борту военного корабля впервые находится женщина. Все поаплодировали и принялись за еду. Отсутствием аппетита никто не страдал, несмотря на качку. Кроме меня. Я не могла смотреть на еду и делала вид, что не хочу есть. Еле дождалась окончания обеда и опять удрала в каюту.
В море мы находились двое суток, к концу первых мы зашли в бухту Водопадную, к нам пришел катер и забрал замкомандующего и Василия Ивановича. Василь Иваныч, глядя на мое позеленевшее лицо, уговаривал уйти с ними, но я не могла. Я ведь так долго просилась в море. Как я могла уйти так быстро? На третий день наш «Альбатрос» вернулся в базу. Я ступила на пирс, шла по берегу, почему-то под ногами все качалось, и коечка моя в общежитии, куда я упала без сил, тоже качалась. Вечером пришли наши ребята-связисты и позвали с собой в увольнение. И я, такая вся морячка, важная, сопли пузырями, им говорю: «Никуда я не пойду, мы только сегодня В БАЗУ вернулись…» Ну, о чем мне, настоящей морячке, было с ними, береговыми, говорить??? Вот то-то же.
Про трудности и лишения воинской службы
ЧАСТЬ 1. МО-ЛО-КО-КИ-ПИТ…
О том, что служба на флоте весела и непредсказуема, я вам уже рассказывала. Но Уставом воинской службы строго определены трудности и лишения и рекомендовано людям военным, красивым, здоровенным и не очень, их стойко преодолевать. К преодолению трудностей я была морально готова. И физически.
Прибыла я на Краснознаменный Тихоокеанский подкованной, у меня уже было две специальности по связи, но Родина решила, что свой долг я должна ей отдать в качестве радистки. Азбуку Морзе я не знала. Но как говорится на службе: «Не можешь – научим, не хочешь – заставим». По- флотским понятиям я была дрищом, потому разговор со мной был коротким: Выучить азбуку за три дня, другим вариантом было – сокращаться на палубе (мыть пол). Я была чертовски юна и хороша собой, позволить себе мыть пол в присутствии множества потенциальных женихов я не могла. Три дня и три ночи я напевала во все горло и про себя…Ку-да-ты-пошла…Я-на-гор-ку- шла….Петя-петушок…Мо-локо-кипит… Вот такой был мой репертуар. Мне даже ночью снилась морзянка. И я таки ее выучила.
Но, надо было еще наращивать скорость по приему и передаче. Радиокласс был жутко холодный, он не отапливался и на улице, казалось, было теплее, чем в нем. Я сидела, такая несчастная, но стойко переносящая трудности и лишения, в шинельке и рукавичках, в холодном классе, прижимаясь к теплому боку радиостанции и слушала-слушала-слушала писк в эфире и писала всякие там букво-циферки. Для утешения своего и придания значимости, я представляла, что я радистка Кэт и сейчас нахожусь в тылу врага. От меня зависит судьба Родины. Похоже, что я была не очень самоотверженная и не совсем осознала всю значимость, поэтому на каком-то часу приемо-передачи суперсекретной информации, радистку сморил сон, я поклевала-поклевала носом и позорно уснула рядом с теплым приемником.
Сквозь сон я услышала какой-то грохот, ничего не понимающая, сонная, я вскочила на ноги и прямо перед собой увидела начальника штаба бригады Мартиросяна, за каким то хреном решившего обойти свои владения. Выпучив на него свои сонные глаза, видимо я думала этим его ввести в заблуждение, я все-таки четко отрапортовала кто я и что тут делаю. Самый лучший из армян, грозный Мартиросян, улыбнулся, похлопал меня по плечу, сказал: «Молодец, занимайся». И ушел. Я, вся такая офигевшая, рухнула на табурет. Морзянку я выучила, скорость нарастила, приняла присягу и начала с чувством, толком и расстановкой отдавать долг Родине-матери. Трудности меня, однако, подстерегали на долгом пути службы еще не единожды, но это уже были совсем другие истории.
ЧАСТЬ 2. ПЕДАС…
Я отдавала Родине долг уже месяца три, позади была присяга, и первые учения и даже похороны Леонида Ильича… Вполне самостоятельный матрос первого года службы Пшеничко заступила на вахту на радиостанцию на 12 часов. Утром пробежаться по снежку до Узла связи было легко и приятно. Но погода на полуострове непредсказуема и капризна. Зимы на Камчатке теплые, но очень снежные, кто жил на полуострове, тот знает, что если началась пурга, то конца и края ей не видать, это может продолжаться от 3 дней и дольше. Заметало снегом все, что заметалось. Отвахтив свои полсуток, в 21 час, я сдала вахту и собралась домой. А погодка преподнесла сюрприз, с обеда разбушевалась пурга. Снегом замело почти все здания на территории части. Моряков в такую погоду не выпускали за пределы команды. Не видно было даже свою протянутую вперед руку.
Дежурил по узлу связи мичман Педас, прозванный моряками пидарасом, полностью соответствовавший своей фамилии, противный и злой. Ребята просили его оставить меня ночевать на Узле связи, в канцелярии, но Педас был неумолим, нагло глядя на меня, сказал: «Она не на танцульки приехала!», и еще что-то там про трудности и лишения… Устав за много лет службы читал. И помнил. Я же была гордой птицей, схватила свою шинельку и, глотая слезы, вылетела на улицу.
Как я преодолела сугроб, который намело прямо у двери, в два с половиной метра, я сама до сих пор не понимаю, я перевалилась через него и поползла (идти было невозможно) в сторону общежития. Жилище наше находилось на территории части, всего в трехстах метрах от узла связи и по хорошей погоде ходу то 5–8 минут, но при такой пурге я ползла домой 2 часа. Мело так, что было непонятно где небо, где земля, я карабкалась на сугробы, потом сваливалась с них и упорно пыталась двигаться вперед. Меня отметало обратно, с левого боку от себя я слышала уханье и глухое ворчание океана и понимала, что ползти надо вдоль этих звуков. Забравшись на очередной сугроб, я рухнула вниз и напоролась щекой на сухие бодылья, торчащие из- под снега. Наконец-то, размазывая сопли, слюни, слезы и кровь по своим юным девичьим щекам, я доползла до нашего стойбища. А его-то и не было! Одна труба торчала из-под снега. И все.
Поревев еще немного рядом с трубой, я определила место нахождения двери, и, поминая недобрым словом Педаса, теперь-то окончательно убедившись, что фамилия его совершенно правильно переиначена моряками, стала копать руками снег. Откопав дверь до середины, я стала тарабанить в нее, погребенные под снегом Галка и Тонька толкали дверь изнутри, наконец отжали ее, и я рухнула кулем вниз к их ногам. Галка, увидев моя физиономию, решила, что меня убили. Потом они меня отпоили чаем, мы еще долго ругали Педаса пидорасом… и наконец уснули. Три дня бушевала пурга, через три дня все стихло, пришли моряки, эдакие Чипы и Дейлы, откопали нас и извлекли на свет Божий. Галка рассказывала на Узле Связи всем как ей меня было жалко, когда я плакала, как обиженное дитя, все жалели меня и ненавидели Педаса.
Жизнь на флоте есть!
Она весела и непредсказуема!
Служба моя в Камчатской военной флотилии была веселой… Конечно, всякие там лишения, трудности, как велено было Уставом, преодолевались, закалялся характер, с каждым днем я становилась все мужественнее и мужественнее. Ну, а со временем, видимо, когда мужественней было стать уже некуда, я покинула флот. Но это будет потом, а пока…
Мне Военно-Морским Флотом было выдано обмундирование: красивое синее платюшко с настоящими золотыми пуговками с якорями, которое мной совершенно не по Уставу было укорочено и ушито и на погибель молодых моряков еще и сделан разрез сзади. В войну, меня, наверно бы расстреляли за такое кощунственное отношение в форме, но мне повезло – я родилась гораздо позже. Выдали мне и беретку, но мне очччччень-приочччень хотелось пилотку, такую мичманскую, такую с белыми кантиками и золотой кокардой, и я таки добыла ее и в первый свой отпуск в ней и поехала. Кстати, храню ее до сих пор, как и первый свой тельник. Выдали обувку, черную шинельку, которая мной была перекроена на современный лад и каракулевую шапочку с кокардой в центре. Выглядела я, как мне тогда казалось, просто отпадно. Ходила по гарнизону я исключительно в шинельке, за что неоднократно испытывала на себе злобные взгляды трех с половиной теток, которые пришли на бригаду служить еще до меня и, нарушая Устав воинской службы, ходили в гражданской, цивильной верхней одежде, под которой скрывали форменное обмундирование.
Но с моим приходом на бригаду и поданным мною примером, начальство приказало этим трем с половиной теткам тоже переодеться в шинели. Любить меня женская часть бригады отказалась. Но зато!!!! Вся оставшаяся Бригада Кораблей Охраны Водного Района, то есть ее мужская часть, а она была подавляющей, свернула шеи в мою сторону, мне было 19 лет, я была такой юной, дерзкой, чертовски хорошенькой и веселой, что моряки стали состязаться в праве обладания хотя бы моего взгляда. Боеготовность была подорвана окончательно. По очереди моряки бегали к моей подружке, которая служила со мной, но была старше меня и замужем, и выпытывали у нее, кто из них мне более симпатичен и передавали через нее стихи, посвященные мне… Ко мне напрямую подходить боялись. Вечерами мы с ней это обсуждали и хохотали. С завыванием читывали произведения влюбленных Пушкиных и Есениных, как то: «…Пришла на Узел Связи к нам девчонка, красивыми, мечты моей глазами…» или «..В причудливых изгибах талия, или не талия…но что же..? Вокруг народ безмолвно замер. Что за предмет, на что похож?»… Не всем был дан поэтический дар и тогда влюбленные, но бесталанные, обращались за помощью к талантливому художнику, музыканту и поэту Узла Связи Лешке, в народе поэту Бочкину.
Как-то в Петропавловск-Камчатский приехал балет Большого театра, я сообщила всем нашим узлосвязовским, что иду на спектакль "Лебединое озеро". В увольнение попросились все, кто был не на вахте и стали канючить у начальника УС Розовского о предоставлении увольнения с выходом в город. Все как один оказались ценителями классического балета!
Шествие наше в увольнение было замечательным, я и еще 20 моряков позади меня строем, в театр и обратно. Из театра возвращались впечатленные, я под впечатлением от балета, а моряки – под впечатлением от прекрасной жизни. Вернувшись в расположение части, матросики побрели в казарму, а я пошла в общежитие. Воскресный вечер прошел тихо и мирно с моими соседками Галкой и Тонькой, а утром в дверь загрохотал рассыльный. Тревога!!! Ошарашенная я вскочила и начала метаться, никак не могла понять с чего начинать и за что хвататься, а морская львица украинка Галка, похрапывая (за спиной уже 8 лет службы), спала на своей койке. Я одевалась и кричала: «Галка! Галка!! Вставай! Тревога же!!!» Она поднялась, посмотрела на меня, сказала: «Какая на х… тревога? Спи давай!» И рухнула на кровать. Война войной… Я тихо присела на свою койку. Но, подумав всего 2 минуты, рванула на службу. Это ведь она львица, а я-то всего лишь карась
Стихи
Мой причал
Спит полуостров на краю Земли,Плывущий в самом тихом океане.Седые спят вулканы, дремлют у причалов кораблиСтальные глыбы в утреннем тумане.Сорвалась чайка с мачты, в бирюзовую умчалась дальРасправив крылья над волной,Бесстрашно, одержимо, как IkarusИ делает луч солнца тонкой сталь,На миг над кораблем взметнулся алый парус.Мой парус – светлая моя мечта,И чаек резкий крик, и уплывающий за дымку берег,Я твой навек моряк, моя достигнутая высота,Спешу к тебе всегда, в тебя одну как в сказку с детства верю.Там мой причал. Серебряные кораблиУходят в море, чтобы снова к берегу вернутьсяИ разорвать как нить грань океана и земли,И вновь в грохочущие волны окунуться.…А за бортом опять волна волну догналаВот так и жизнь моя:То штиль, то легкий бриз, то небывалый шторм.И на ресницах чуть дрожит, и по щеке дорожкой пробежалаСлеза соленая, как брызги океанских волн…Июль, 2004 г.Морской странник
Я спою, моряк, тебе песнюПро морские дали и сушиЯ дарю тебе эту песню,Я в нее вложу свою душу.В ней есть все: плеск волн, крики чаек,Мачты скрип, звон рынды, ты слышишь?Ты давно этого не замечаешь,Хоть живешь этим, этим и дышишь.
В бурном яростном море…
В бурном яростном море корабль погибал,Его страшно бросало с волны на волну.Экипаж был растерян, капитан понимал,Что корабль обречен и пойдет он ко дну.Среди грохота волн, стона бешеных чаек,Сотни глаз ожидали решения сделки.Кэп – не просто моряк, он спасет, он все знает,Не впервые мы с кэпом в такой переделке.И казалось, что нет никакого спасеньяУ команды нет сил, лишь остался куражКэп в последний момент принимает решенье,И за борт полетел драгоценный багаж.…Тишина и покой. Над потрепанным бригомЧайки весело кружат с оглушительным криком.На корабль из воды любопытные смотрят медузы.Да, был прав капитан, экипаж был спасен,Пусть ценою такого бесценного груза.Жизнь – корабль, но на нем все гораздо сложней,И, спасаясь нередко в житейском бушующем море,Мы за борт добродетель, как груду ненужных камнейВыгружаем, надеясь – она не нужна будет вскоре.Но наступит пора, мы, конечно, не ждали бедыЦенный груз, он нам нужен, но где-то в пути он остался,И бросаемся к борту и тащим багаж из воды,Но… увы, уже поздно, подмоченным груз оказался.Апрель, 2004 г.О Камчатке которой были отданы мои юные годы…
Пусть он не так красив,И в общем-то суров!Пусть серый он, но это же не Сочи!Но он прекрасен, что ни говориВулканами сверкает днем, огнями – ночью.И взгляд не отвести от тех вершин,А слово-то всего одно – Камчатка!Но разве можно жить здесь без души!И не отдать всю душу без остатка!Камчатка… Край вулканов, затерянный полуостров на краю земли… Здесь я стала моряком! Этот полуостров, когда-то казавшийся мне недосягаемым, в один осенний дождливый день, когда я, совсем юная девчонка, прилетела на него, вдруг стал родным, близким… И неважно, какое время было на дворе: лето, порой холодное и хмурое, осень, то цветная, то дождливая, зима, снежная, вьюжная, но теплая и ослепительно белая, или грязная весна, когда лужи, лужи, и не ходит транспорт и надо бежать на службу по колено в грязи… Камчатка завладела моим сердцем с первого взгляда. Потому, что у нее есть ОКЕАН. Он всегда рядом, он живой, и я точно знаю, что я вернусь к нему…
Марина Пшеничко (Триго)Неисправимый романтик. С 15 лет мечтала стать адмиралом и упорно шла к цели стать моряком, обязательно военным. Спорт, музыка, стихи, рассказы, рисование – интересно все, все получается. В 19 лет ушла на службу в ВМФ, проходила службу на Камчатской военной флотилии Краснознаменного Тихоокеанского Флота. Камчатка и океан – любимые места на этой Земле. 6 лет жила в Испании на Канарских островах. Теперь и Атлантика – её большая любовь. https://www.proza.ru/avtor/marina110263
Елена Стригунова
Собачья вахта
– Маш, иди надень портки, последний раз говорю… Посмотри назад!
Я будто не слышу. Меня обидели за вахту три раза, из них незаслуженно – три раза. Я сижу на руле, а рулю я на восток, домой. Туда и смотрю, не отрываясь.
Восходит солнце, и очередной раз я говорю ему – лишь бы ты восходило… Какая библейская благость на небе, какая тишина сиренево-золотистая… как спокойно. Не буду думать ни о чём плохом.
– Ты не Фёдор Конюхов, случайно? – не отстает мой муж. – Что молчишь-то? Может, ты в одиночном плавании, а я не понял?
– Знаешь что, Вов, я с тобой не разговариваю… вот так. Я тебя не трогаю, и ты меня больше не трогай. Грубиян… капитан фигов… – последние слова я говорю уже совсем тихо. Вернее, я их думаю.
– Сейчас тебе будет, Машка… Сейчас так врежет, что тапочки слетят… А ну, иди оденься! – он вытесняет меня от штурвала, и я засчитываю четвёртую обиду.
– Ещё раз крикнешь на меня, – начинаю я пугать… но замолкаю на полуслове. Я увидела, что там творится, на юго-западе… Батюшки-светы…
* * *Собачью вахту мало кто любит – а я так просто жду её! Собачья вахта – до четырёх утра. Самое для меня чудесное время в море – конечно, при условии белых ночей и нежной погоды. Ощущение покоя – густое, ароматное, вкусное состояние единения с природой. Метаморфозы света и цвета, таинство рассвета. Короче говоря, есть чему удивиться и поучиться… есть что порифмовать.
Я сегодня уже много кем побывала – и бестолковкой, и ослом упрямым два раза. И разбудила-то я его не вовремя, и чашку с кофе на карту поставила, в прямом смысле… И это не важно – неет! – что не разбудила я его специально, чтоб поспал он подольше хотя бы на десять минут, и что кофе этот – ему… Как сюрприз! Откуда, мол, Маша, умница-разумница, у нас кофе?! Весь же выпили еще два дня назад? Для меня спрятала?! Ай да девочка! Ага, размечталась… И с картой этой ничего не случилось – ни качки, ни поворотов… ведь ни капельки не пролилось! Обидно. Ничего, всплывёт, как говорится.
Нас мало в этот раз, четверо всего, поэтому вахта на двоих. Это не впервой, дело привычное. Женька, боцман, мучается с юнгообразным Ванькой, а мой муж – со мной. Поделили женщин и детей по-справедливому. Я и сама согласилась так поделиться, мне Ваньку жалко, пусть лучше я потерплю, всё- таки мой муж… пусть на меня и кричит. У Ваньки пока организм неокрепший.
* * *Хотя вспомнила сейчас эпизод один… злорадно. Мы швартовались на форту пару лет назад после ночного перехода, Ванька тогда совсем мелкий был. Его заслали носовой закрепить – конечно, он спрыгнул на берег, как взрослый, ногой уперся в камень, одной рукой подтягивает, глазами зрителей посторонних ищет…
– Давай, шкет, проводи лодочку, не отвлекайся, – для начала тихонько и педагогично сказал мой муж. – Тебя ж, дармоеда, вроде всю ночь макаронами кормили-накормить не могли, всё зря? не в коня корм? Метра три еще выбирай.
Ванька сначала одной рукой, потом двумя… Жилы на лбу вздулись. – Константиныч… может я выбрал уже? Я щас якорь выдерну, боюсь… – Малахольные. Фонд малахольных, а не лодка. А ну давай! Не позорься, в отца и сына и святую деву в райских кущах… И меня не позорь, а то плотва смеётся…
Ванька сделал оскал волчонка и всем телом рванул… и с гулким шумом и шелестом огромная ветка тополя, держащая изо всех сил нашу мачту (дураки! хоть бы глаза вверх подняли!), но всё-таки сломанная ею и Ванькиной злостью, накрыла моего мужа, стукнув его по башке… Приятно вспомнить.
* * *Я думала, это он хочет мириться и нашел предлог заботу проявить – оденься да оденься…
Я вполне одета: на «собаку» только новички не одеваются правильно, но это по незнанию. Всё как обычно: джинсы, кеды, свитер. Сверху даже оранжевая куртка, непромоканец, которую наш народ неприлично называет… не скажу как. Куртка резиновая, от костюма рыбацкого, в смысле советского яхтсмена- любителя. Костюмы эти все одного размера – думаю, пятьдесят шестого, – но других нет. Напялить это на себя трудно, пуговицы больше, чем петли, и резина за всё цепляется… В нем как в термосе. Поэтому куртку я еще жалую, а уж штаны эти костюмные на лямках – увольте. Только в ливень, если на руле стоймя стоять.
* * *…Батюшки-светы… На юго-западе кто-то задекорировал картину мира для инсценировки конца света, не иначе… Я глазам не верю… в животе переворот тревожный: Вов, что это?..
Мрачная, черная без оттенков, горизонтальная полоса над морем с уходящими вниз рваными лохмотьями, сначала узкая, но уже через пару секунд прямо на глазах расширяющаяся, пугает меня, смелую от природы… Море в миле от нас на запад вдруг превращается в закипающий свинец… Хичкок.
Взгляд на восток – и снова нежность и покой в мелких кучевых облачках… Зачем нам показывают такой контраст?..
– Быстро одевайся… штаны, сапоги резиновые… Женьку буди. Ваньку не трогай. Быстро, Машка, БЫСТРО!!!