– А где тут Каспийское море? – спросила я, вспомнив про башню в Ичеришехере, откуда красавица бросилась прямо в волны Каспия, лишь бы не выходить замуж за нелюбимого.
– К морю надо ехать, – разочаровал меня дядя Витя. – Но ты его еще в окно насмотришься. Дальше мы по побережью до самой Махачкалы поедем.
С площади в разные стороны разбегались подземные переходы, указатели гласили, что рядом несколько входов на станцию метро со странным названием «28 апреля». Димкин папа пояснил, что это в честь того, что 28-го апреля 1920-го года в Азербайджане была установлена Советская власть (в 1992-м году эта станция бакинского метро переименована в «28 Мая» – в честь дня провозглашения независимости Азербайджанской Демократической Республики (АДР) 28-го мая 1918-го года).
Мы прошлись по площади, заходя в привокзальные магазинчики. За стеклом прилавков пылились консервы и конфеты, сонные продавщицы обмахивались газетами от жары и от мух. В одном месте мы купили несколько пакетиков хрустящего картофеля в ломтиках: он назывался «Московский», но в Москве, насколько я помнила, его надо было еще поискать. В другом – шоколадки с олимпийским мишкой на обертке, банку лимонных долек, коробку сладкой соломки «К чаю», полкило ирисок «Кис-кис» и несколько банок растворимого кофе, Димкина мама сказала, что в Москве его не достать. В третьем продуктовом мамы – Димкина и моя приемная – пожелали приобрести кефир в стеклянных бутылках, несколько банок судака в томате и зачем-то майонез. Их мужья ругались, говоря, что все это не потащат. В третьем магазине мы попили яблочного сока, его разливала в граненые стаканы толстая продавщица в белом фартуке, открывая краник внизу большого стеклянного конуса.
– Жарко невыносимо! – наперебой жаловались тетя Рита и тетя Марина. – Давайте зайдем в кафе-мороженое или вернемся в вагон.
Кафе-мороженое было тут же на площади, и мы было направились к нему, но тут мужчины узрели заведение с вывеской «Агдам» и со словами: «О, продукция Агдамского завода!» ринулись туда.
В полутемном помещении небольшого винного магазинчика пахло сыростью и прохладой, внутри дремал пожилой местный продавец. За его спиной красовались полки с пыльными бутылками, все с надписью «АГДАМ» на этикетке.
– Везде лучше всего покупать местные напитки, – назидательно молвил Димкин папа, перехватив недовольный взгляд Димкиной мамы. – Вот ты знаешь, Ритуль, что такое Агдам?
– Понятия не имею! – отозвалась тетя Рита. – Но, слава богу, он точно не водка! – добавила она, оглядывая прилавок, на котором стоял коньяк и портвейн, белый и красный.
– Агдам в переводе с тюркского – белая крыша, – поведал дядя Витя. – Это старинный азербайджанский город у восточного подножия Карабахского хребта. А в нем построен прелестный коньячный завод, производящий напитки из лучших сортов местного винограда. Видишь, дорогая, на этикетках написано: «Азербайджанское вино»? А мы сейчас в Азербайджане, так что сам Аллах велел вкусить местную лозу!
– Сам Аллах велел не пить! – засмеялась Димкина мама. – Но покуда нам все равно здесь торчать, давайте и правда продегустируем местные напитки.
С ней все согласились.
– Слюшь сюда, дарагой, – со смешным акцентом обратился к дяде Вите, как к самому старшему из нас, пожилой продавец, – бэри бэлий крэплений нол-сэм по дыва рупь дыва копейка, нэ пожалеешь, да! Я тэбэ плахой вещ не посоветую! А если пустой бутилка принесшь, как випьешь, я тэбэ за рупь восэмдэсят пят копейка отдам, сэмнацыт копейка вигода!
Моя молодая «приемная мать» прыснула с хохоту:
– Как випьешь, сэмнацыт копейка вигода! – повторяла она, давясь со смеху, пока муж не сделал ей замечание.
Но торговец вином смеялся вместе с ней, приговаривая: «Вигода-вигода!»
– Дуруг, если твой жэнщин нэ разрешаэт нол-сэм, ти можэш палавина литра взят за рупь сэмнацыт копейка. Если бутилка вэрнеш, я тэбе за рупь пят копейка отдам, дывенацыт копейка вигода!
Дядя Стас скорее, пока его «жэнщин» не захлебнулась от хохота, приобрел бутылку коньяка. А дядя Витя – «нол-сэм» красного «Агдама» без «вигоды», потому как бутылки сдавать не собирался.
– У нас этот вино називают агдамицин! – одобрительно зацокал языком продавец. – Потому что он как лэкарства, да!
– Потому что они левомицитин в него добавляют, кабы чего не вышло, – пробурчала Димкина мама, выходя из винника.
Про левимицитин, добавляемый в алкоголь, производимый в среднеазиатских республиках, «кабы чего не вышло», я тоже где-то уже слышала. Кажется, от мамы и в отношении знаменитого туркменского портвейна с говорящим названием «Сахра».
Затарившись, взрослые решили вернуться в вагон, им было жарко.
– Хотите, мы вам купим по эскимо? – попытались они задобрить нас с Димкой, понимая, что нам не интересно сидеть в купе и смотреть, как они пьют свой «Агдам».
– Эскимо – это хорошо, – нашелся Димка, – но только не здесь, – он указал на уличный лоток под зонтиком, возле которого изнывала от жары продавщица мороженого. – Можно мы пойдем в кафе-мороженое?
– Одни? – усомнилась Димкина мама.
– Ну, Рит, они ж на Родине, – хором вступились за нас дядя Витя и дядя Стас, нетерпеливо позвякивая «Агдамом». – Пусть идут.
– Только из кафе ни на шаг! – строго добавил Димкин папа, щедро отстегивая сыну целых три рубля.
– Вы запомнили путь, где стоят наши вагоны? – тревожно спросила тетя Рита. Ей все-таки боязно было оставлять нас без присмотра.
– Ну что ж мы идиоты, что ли, мам? Конечно, запомнили! – успокоил ее Димка. – Идите пейте свой «Агдам», никуда мы не денемся!
– Не волнуйся, Рит!– поддержал Димку его отец, – небось не в Тегеране после «хамуша».
Действительно, после тегеранских приключений незнакомый Баку нам всем казался домом родным. Главное, что он был нашим, советским.
– У нас с тобой целых тринадцать рублей! – радостно объявила я, когда взрослые ушли. – Гуляем!
Мы направились к кафе. И тут мой взгляд уперся в схему бакинского метро на рекламном щите: через одну остановку от станции «28 апреля» значилась станция «Ичеришехер» – тот самый Старый город, который Есенину выдавали за Тегеран! С Девичьей башней, откуда бросилась в море несчастная девушка, которую хотели выдать за нелюбимого!
– Дим! – застыла я возле схемы. – Давай быстренько смотаемся в Ичеришехер! Пожалуйста! Смотри, всего две остановки, станцию «Сахил» проедем – и на месте! Это наверняка не больше пятнадцати минут в одну сторону!
– Куда??? – не понял Димка.
Я принялась возбужденно вещать Димке про Есенина и про Баку вместо Персии. Как чекисты болтали его много часов подряд по бакинскому заливу, чтобы он поверил, что приплыл в Бендер-Пехлеви. А на самом деле его отвезли в Мардакян, а потом показали древнюю Девичью башню в Ичеришехере.
– Мы сможем увидеть ее своими глазами! – горячо добавила я.
Димка пожал плечами. Его не сильно возбудил мой рассказ, но, глядя на метросхему, он прикинул, что это действительно недалеко. Все равно восемь часов в кафе-мороженом мы не высидим.
– А у тебя пятачок на метро есть? – спросил он.
– Ура!!! – откликнулась я и на радостях даже чмокнула его в щеку. – Пятачки найдем. Купим по эскимо и разменяем.
Так мы и сделали.
Бакинское метро показалось мне не таким нарядным, как в Москве, зато простым, понятным и дружелюбным. За три года я уже почти позабыла московское метро, но все равно отметила, что в бакинском никто никуда не бежит, как в нашем. В вагоне пожилой дядечка даже уступил мне место, как девочке. Хотя в Москве нас учили, что это октябрята и пионеры должны уступать места в транспорте тем, кто старше их.
Мы проехали «Сахил» и диктор смешно объявила на азербайджанском что-то про «Ичеришехери станция». Потом повторила по-русски, что следующая – Ичеришехер. Я очень волновалась. Наверное, потому что в воздухе запахло приключением.
Выйдя из метро, мы оказались на площади, окруженной старинными домами песочного цвета, с затейливым орнаментом, вырезанным прямо в стенах. Площадь обступали толстые чинары, прямо как в Тегеране. Перед нами лежала широкая улица, табличка на угловом доме гласила, что это улица Коммунистическая.
– Простите, а где Девичья башня? – спросила я входящую в метро тетю с маленькой девочкой в огромных белых бантах.
– Крепость? – переспросила женщина, остановилась и, не выпуская девочкиной руки, принялась обстоятельно объяснять, куда нам идти. Девчушка лет трех нетерпеливо подпрыгивала, дергая маму за руку, и махала в сторону утопающего в зелени сквера.
Сквер оказался прямо цветущим садом: здесь упоительно пахло магнолиями и прохладой журчащих фонтанов, а тень густо-изумрудных широколапых елей делала жару не такой невыносимой.
Над фонтанами томно свисали плакучие ивы, а листья чинар на ощупь были такими нежными, будто гладишь императорский зеленый бархат посольских кресел (в главном здании посольства был такой мебельный гарнитур, но при нападении его разнесли в щепки).
Из уличных кафе доносился запах жареного мяса, звон бокалов и веселая азербайджанская музыка, поодаль какой-то старик играл на зурне, расстелив коврик прямо на газоне, с лотков торговали пирожками, мороженым, соками и вареной кукурузой, в клумбах цвели примулы и еще какие-то цветы, из ветвей доносилось птичье многоголосье. Горячий ветер доносил соленые запахи моря. Мы угостились пирожками по 5 копеек и молочным коктейлем по 20 копеек с уличного лотка и поспешили дальше: на холме за этим дивным садом нас ждал Старый город, которые, как выяснилось, местные зовут просто Крепостью.
Миновав сквер, мы с Димкой очутились словно в сказке Шахерезады: перед нами возвышались настоящие древние крепостные стены, как в кино! На Старый город с горы взирал памятник. Он оказался моему «старому знакомому» Кирову. Я посмеялась, что в Баку он не «одна треть дядьки», как в Марьиной Роще, а в полный рост, и рассказала Димке историю про «не Кирова».
