Гитлер, Баксков и другие… Книги первая и вторая

***

Золотой голос Паросиловой эпохи колоратурный сопран Николай Баксков находился внутри прозрачно-кевларового – спасибо Вернеру фон Брауну – парашюто-шара, зависшего в верхушках высоких деревьев. Николай был в ступоре. Он никак не мог поверить, что самый до сих пор большой ужас в его жизни вроде как закончился. «Давно надо было сваливать из этой Рашки, захватив лучшие сценические костюмы! Свои, а то и смежного певщика Филиппа. Что за страна?! Не может построить для народа несгораемый дирижабль!» – в сердцах возмущался Николай, проявляя минутную слабость. Сейчас он даже совсем забыл, куда и зачем летел. В полной темноте он нащупал зеркальце с фонариком и, взглянув в него, ужаснулся! От пережитого страха его блондинистые волосы потемнели и стали цветом, точно как борода у депутата Милонава. «Надеюсь, это временно», – в испуге предположил Николай, не в силах допустить мысль, что Милонав теперь сможет везде, где ни попадя, срывать часть его аплодисментов. Порывшись в карманах порядком порыжевший Николай нащупал прибор ночного видения на микро-паровой оптике и посмотрел вокруг… «О Го-осподи-и-и!» – впервые в жизни фальшиво пропел, а не проговорил любимец публики и вождя народов золотоголосый сопран. Он с ужасом увидел: до земли, где под ним зачем-то, едва различимые в полумраке, целой шеренгой целеустремленно пробежали какие-то господа с собаками, было не менее 20-ти метров!

Николай схватился за голову. «Люди с собаками… Наверное, деятельные члены Совета Федерации какого-нибудь Богемского или Моравского, – подумал про них Николай. – Резво скрылись из виду». Значит, кричать о помощи сквозь звуконепроницаемые стенки шара уже было бы глупо. С досады Николай стукнул кулаком по нехитрой приборной доске парашюто-шара. От удара откуда-то снизу ему прямо на ноги, упал спас-жилет, компактно упакованный в прорезиненную сумку. Удрученный ситуацией Николай не сразу вспомнил про полиаморфный паро-шаро-спасательный жилет, подаренный ему на гастролях в Бразилии дедушкой Илона Маска. Множественные шары жилета, реагируя на препятствия изменением температуры в смеси гелия с парами текилы, соответственно, давлением внутренним и, соответственно, меняя свой размер, позволяли беспроблемно спускаться с деревьев любой высоты.

Из спиртного Марта изредка предпочитала лишь светлые вина. Однако за отсутствием таковых выпила с коллегами-пилотами Люфтваффе из свободной смены фужер другой Баварского пива. Пропев в компании с ними пару куплетов «Хорста Веселя», Марта поспешно распрощалась с уже подвыпившими «ястребами Геринга» и, пока не начали рассказывать сальные анекдоты, направилась к своему паро-мото. И вот строенные фонари ее двухколесного, на паросиловой тяге «железного друга» уже мчат ее по лесной дороге сквозь стены из сосен в чешское местечко, к белоснежной ванне, бежевым занавескам и американскому патефону…

***

Николай Баксков не особо любил рисковать. Сидя в застрявшем на макушках деревьев парашютном шаре Илона Маска, он разгрызал последний сухарь аварийного пайка и шестой раз проверял надежность застежек-креплений надетого спасательного жилета. Звезды на небе тускнели и исчезали. А темнотищу внизу начинала постепенно вытеснять предутренняя туманная серость. Николай уже и привыкал к высоте. Он вспомнил, как когда-то пел на корпоративе НКВД, тайно устроенном самим Николаем Ивановичем. Тогда он пел, стоя на балконных перилах, – а это было на предпоследнем этаже московской высотки! «А вы смелы, – сказал ему тогда Ежов. – Я бы не смог стать на перила» – «Что вы, вам ли по перилам ходить! Вы – щит и меч родины! Любимый вы наш народный комиссар!» Ежов оценил тогда ту, как оказалось, легкую, своевременную и виртуозную лесть артиста. И поэтому колоратурный сопран не фигурировал в «деле врачей». Хотя следователями подшивались к делу сделанные скрытно фотографии Бакскова в моменты приобретения им у зубных докторов золотых заготовок под коронки. Любимец публики хотел тогда заказать себе золотой медальон – чтоб был потяжелее, чем у так и не полюбившего баскетбол певщика Керкорова. Вспомнив все это, Николай стал уже совсем не бояться, а то и презирать ее – высоту. Наконец, проверив все застежки жилета, Николай надел на голову пробковый шлем, поцеловал свой нательный стограммовый палладиевый крестик и, заглянув еще раз в инструкцию, нажал одновременно две кнопки на пародистанционном пульте. Корпус шаропарашюта тут же выстрелил отлетевшими вверх шестью лепестками, открывая путь в нижнее пространство, и мгновенно обросший надутыми шарами пилот сгоревшего дирижабля стал, переваливаясь через толстые ветки деревьев, приближаться к земле. Хотя дедушка Илона Маска, изобретший этот шаровый самоспасатель, и знал свое дело, но ленившийся проходить техосмотры, пересыпать тальком и менять хоть иногда текилу в самоспасателе Николай сам косвенно поспособствовал тому, что один шар вышел из строя. Уже у самой земли он, этот шар, раздулся до невероятных размеров, и, сидя на его верхушке, почти на трехметровой высоте, артист не знал, что предпринять дальше. Но он ничего и не предпринимал. Уставший и осознавший, что большие опасности позади, он просто заснул на мягкой амортизирующей поверхности раздутого предательского шара.

Ночь постепенно превращалась в раннее утро.

Гитлера, заключившего для себя, что Сталина при разделе Польши обмануть не удастся, мучила бессонница. Сталин, уверенный, что отхватит от Польши ее самый лакомый кусок – под дополнительный аэродром для своих «соколов» – спал спокойно. Ксения на своем дирижабле возвращалась на Рублевку, так и не увидевшись с фюрером, даже несмотря на все усилия Настасьи, к которой был расположен Йозеф и почти все высшее командование рейха.

А управляющая движущимся аппаратом на лесной дороге пилотица ощущала прилив сил от окружающей ее просыпающейся весенней природы. Сейчас, на своем паро-мото, она полностью была самой собою и нисколько не играла никакой роли. Ей было как никогда хорошо. Она осознавала, что лучше ей может быть только в небе, в кабине «Хенкеля».

«Нет, без остановки не обойтись», – почувствовала Марта и направила паробайк с лесной дороги по едва заметной тропинке прямо в лесную чащу. Выпитое в аэродромном буфете пиво, пройдясь в ее организме по кишечнику и кругам кровообращения, уже давно назойливо просилось наружу. Марта бросила на сидение перчатки, достала из секретного бардачка своего паробайка пару мягких салфеток, флягу с водой и, на ходу расстегивая молнии комбинезона, направилась в показавшееся ей удобным место под одной из небольших елей.

Марта ценила полностью принадлежавшие ей свободные минуты и после остановки не спешила продолжить поездку. Она захотела выкурить сигарету и еще походить по хрустящим веткам, но вспомнила, что сигареты оставила механикам на аэродроме, – она догадывалась, что те к сигаретам из ее рук относятся как к артефактам.

Пройдясь еще немного в сторону от дороги, Марта вдруг увидела необычную картину. По огромному шару, почти на трехметровой высоте ползал человек в шлеме из пробки, вероятно, соображая, как ему добраться до земли.

Мгновенно оценив обстановку, Марта левой рукой вынула из кобуры вальтер и неслышно сняла с предохранителя. А правой – расстегнула левый наружный боковой карман комбинезона, где находилась сюрикенная обойма и, почти не размахиваясь, одним отработанным движением кисти резко метнула сверкнувший, словно молния, кусочек металла в раздутый шар. Из продырявленного шара с громким хлопком, шипением и свистом вырвался наружу гелий с парами текилы. Николай, накануне переевший от волнения из аварийного сухого пайка, ударившись пятой точкой о мшистую землю, икнул и пукнул почти одновременно. Невидимое текиловое облако, покинув пронзенный брошенным сюрикеном и сдувшийся парашюто-шар, стало обволакивать и Марту, подобралось к ее лицу… И легендарная некоторым образом уже при жизни пилотица Марта Брюгге, не избегавшая лобовых атак и прочих опасностей на своем истребительном бомбардировщике с победительной бело-черной свастикой на стабилизаторе, вдохнув паров текилы, выронила пистолет и свалилась наземь, словно скошенная травинка.

***

– А в чем видит герр Сталин конечный смысл «мирового пожара», раздуваемого вашими комиссарами? – вкрадчиво и вежливо вдруг поставил рейхсканцлер как бы не в тупик советского вождя, вперив в него свой гипнотический взгляд.

Сталин не заснул под медиумическим взором фюрера. Он, Сталин, неспешно помял в руках трубку и сказал:

– В вашем гэрманском фашизмэ, кромэ крыка, дэмонстратывности и заявляэмой агрэссыи, нэт ваабщэ ныкакова смисла!

Гитлер ничего не ответил, но ему польстило, что Сталин сказал «вашем германском фашизме». Германского фашизма еще не было, и Адольф только успел взять три урока фашизма у Бенито Муссолини – дистанционно, по паротелевизионному приемнику.

Стоит сказать, что Сталин и Гитлер на долгих переговорах по разделу Польши сдружились и уже стали иной раз понимать друг друга почти без слов. Этому в достаточной степени поспособствовал и казус с Генадием Эрзюгановым, который, взявшись неизвестно откуда, проколесил мимо беседовавших мирно вождей, да прямо перед ними – в кабине старого чумазого паровозика с большой красной звездой на выпуклом паровозном лбу. Такие явления неудивительны в эпоху стимпанка, легко пронизывающего все измерения. Паровозик остановился, окатил клубами белого пара стоявших ближе всех Риббентропа, Молотова и всю двустороннюю свиту из генералов. Высунувшись из кабины паровоза, Генадий Ондреевич провозгласил, как всегда, дело. Генадий Ондреевич – это было известно всем – всегда говорил дело. И он воззвал: «Плодитесь, размножайтесь, заселяйтесь где хотите! Но только на виду у правительства народного доверия, которому народ разрешает распродавать недра, облигации и паро-циркониевые гаджеты! И не дай бог, чтобы вы притесняли коммунистов Пенсильвании или поигрывали в либерастические игры! Уж мы, коммунисты, будьте уверены, отыщем деньги за распроданные неизвестно куда наши советские недра! Наш пенсионный фонд единым строем выступает за военное сотрудничество СССР и Германии!». При этих последних словах у едва не прослезившегося Гитлера возникло желание обнять Сталина. Но вегетарьянски уважая протокол, фюрер только незаметно и с чувством коротко, рывком пожал левую руку собеседника. Паровоз, непонятно как приехавший при полном присутствии полнейшего отсутствия рельсов, дав свисток, резво умчался. Видимо, на поиск денег, вырученных за проданные недра.

– Что есть «гаджет», о котором говорил этот взволнованный человек в паровозной будке? – спросил Гитлер, наклонившись к уху Сталина.

Советский вождь коротко мотнул головой и пожал плечами, дав понять, что тоже не знает, что есть «гаджет». Но про себя Сталин о Гитлере подумал: «Гад же ты!».

Марте, на некоторое время заснувшей от паров текилы, приснился один из прекраснейших моментов ее раннего детства. Она с родителями на пляже озера Штоссензее. Плещется в теплых его водах, видит плавающих у самого берега маленьких, юрких, шевелящих плавниками рыбок, а в небе – радостно голосящих, кружащихся чаек.

***

Пришедший окончательно в себя и испытавший удовлетворение от благополучного спуска с неба и с дерева, на каком застрял, Баксков достал из кармана зеркальце и с радостью отметил, что «милоновская» рыжесть с него спала. Он снова – о счастье! – тот же прежний любимец публики – неподражаемо поющий блондин! Николай, глядясь в зеркальце и поправив челку, вдохновеннейше, совершенно бесплатно и даже не за аплодисменты, неожиданно для самого себя вдруг посреди утреннего леса запел:

«Ивушка зеленая,

Над водой склоненная,

Ты скажи, скажи не тая,

Где любовь моя…».

Марте, заснувшей от паров текилы, приснился один из прекраснейших моментов ее раннего детства… Она с родителями на пляже озера Штоссензее…

…От громкого пения сознание Марты трансформировалось из сновиденческих миражей с теплыми водами детства в действительность, и она приняла сидячее положение. Какой-то светлый парень в обрывках от шароспасательного устройства удивительно приятным голосом пел на непонятном языке песню, берущую за душу. Вдруг Баксков заметил сидящую Марту, уже подобравшую свой вальтер и на него направившую. От такой неожиданности сопран, любимец вождя, резко перешел на исполнение тирольской песни… и стал глохнуть, как патефон, истощивший энергию пружины. Марта не могла не отметить, что некой своей творческой вдохновленностью и добродушием, написанными на его лице, поющий парень выгодно отличался от всех самодовольных зазнаек из Люфтваффе.

«Жаль, что он не фюрер», – подумала Марта. По истлевшим ошметкам «Таисия», кое-где валявшимся, Марта догадалась, что перед ней пилот сожженного ею же неизвестного дирижабля.

– Мадам, мадам! – запричитал Баксков, не зная чешского. – Я не маньяк! Карел Готт! Йозеф Швейк! Ян Гус! Отченаш Яношек! Хинди-Руси бхай бхай!..

Ствол пистолета стал опускаться. Марта почувствовала, что этот бесхитростный парень чем-то ее притягивает, словно некий живой магнит.

– Какой непонятный язык! – досадливо и чуть слышно произнесла сама себе Марта по-немецки.

И тут Баксков, который выучил немецкий раньше, чем русский – по немецко-турецкому разговорнику (разговорник бабушка подкладывала под низкую подушку ребенка в коляске), – воспрял!

– Фрау! Фрау, не стреляйте! – заговорил он на вполне понятном немецком. – Я потерпевший крушение дирижабля путешествующий несчастный русский артист, выигравший в корпоративное лото сексуальный тур…

Здесь вдруг он осекся, опомнившись, что сказал лишнее очень красивой женщине с бесстрашным, не умевшим не нравиться лицом.

– Вот так сюрприз, – сказала Марта, пряча в кобуру пистолет. – Я думала, что плохой немецкий здесь знает только Анж Дуда. Но Анж – мне не нравится, по-моему, он обыкновенный торгаш, готовый предать очередному разделу земли Польши, а заодно и Украины. Прошу прощения, если вас напугала.

– Что вы, какие пустяки!

Вдруг вспорхнув, Баксков сорвал на ходу пролесок и через секунду коленопреклоненный стоял около сидящей на засохшем мху Марты, картинно и верноподданнически протягивая ей цветок.

– Самой очаровательной девушке Чехословакии! – сопроводил Баксков дарительный жест пришедшей на ум своей записной речевкой.

Поблагодарив, Марта воткнула пролесок торчать в кармашке с сюрикенной обоймой и, представившись в ответ «таинственной лесной феей», выразила искреннее сожаление о потере Николаем своего воздушного судна. Николай, схватив руку собеседницы, прильнул к ней поцелуем (совсем как не так давно к руке подруги Настасьи на Мальдивах, где настойчиво и нередко в этом упражнялся) и, глядя отнюдь не скромно в глаза Марты, зачем-то истово поклялся:

– Я незамедлительно приобрету новейший, современный несгораемый дирижабль на более совершенной паро-фотонной тяге и назову его «Таинственная незнакомка»! – скороговоркой протараторил артист, забыв, что квантово-механического преобразователя на быстрых углеводах, подаренного фон Брауном, больше нет. Сгорел вместе с его дирижаблем и набором пластинок с оперными ариями и «Каем Метовым».

– Слишком длинно. Назовите проще – «Марта», – загадочно улыбнувшись, предложила пилотица.

Конечно, Марта не могла не предложить доставить на своем паробайке к гостинице вволю настрадавшегося русского сопрана, его же – секс-туриста. Но Баксков уже не хотел в гостиницу. Он хотел подольше побыть с очаровательной пилотицей, какая ему нравилась так же сильно, как и Анжу Дуде. А возможно, что и больше. Он, Николай Баксков, уже значительно меньше думал о таких бесконечных и умеющих иногда пламенеть ногах Настасьи, с которой у него как раз программа в рамках романтичного, полного приятных неожиданностей адюльт-тура на чехословацкой земле.

Вместе с Мартой они пошли под руку по лесной тропинке. Долго шли молча. Сопран не знал, что сказать. Да и говорить не хотелось. Душа Николая пела. Он забыл про усталость и чувствовал себя на подъеме. И откуда только брались силы?

– Слышите? Птичка поет! – вдруг сказала, приостановившись, Марта.

– Я сегодня эгоист! Слышу только исключительно себя и свое бьющееся сердце! – отвечал зачарованный пилотицей сопран.

– Эгоизм – это плохо, – сказала Марта. – Любить только себя – некрасиво и бесплодно!

– Разве мы, люди, знаем, что есть эгоизм? Мы просто чувствуем нечто внутри нас, что заставляет с чем-то считаться, к чему-то прислушиваться, – парировал сбитый пилот.

– Эгоизм есть жадность, зависть и агрессия, – просто сказала Марта.

– Фихте? – уверенно предположил Баксков, прочитавший в отрочестве всего Шопенгауэра и Фейербаха с Кантом.

– Нет, это я нашла в немецком издании «Словаря разумений слов» Палыча. Здорово, правда? Мы, немцы… то есть чехи, – опомнившись, исправилась тут же Марта, – предпочитаем, чтобы все – по полочкам.

Баксков почуял в Марте интеллектуалку-ведунью, и у него пусто засосало под ложечкой.

– Когда сосет под ложечкой, – произнесла вдруг Марта, – это в человеке возбуждается гордыня. Такое бывает, когда самооценка индивидуума недостаточна и требуется подпитка похвалой со стороны.

– Гордыня, эгоизм… Не понимаю разницы, – задумчиво сдавленным голосом проговорил сопран.

– Вот из эгоизма и получается гордыня, когда к жадности, зависти и агрессии в человеке добавляется страх не оправдать ожидания окружающих.

Николай был ошарашен философскими психологизмами умной Марты. Ему на мгновение показалось, что он уже не сможет запеть – никогда. Баксков не знал, что умствования Марты были подсказкой некоему российскому режиссеру, понаставившему фильмов и теперь осмысливавшему прожитое, пока его брат на фоне мирового коллапса изгонял из страны бесов-юристов. Такое бывает в наполненной паром эпохе стимпанка – элементальная передача информации на скрещении временных измерений.

Николай с Мартой вышли на опушку леса. Пред их взором открылся прекрасный вид на лежащий в низине раскидистый чешский городок, дымящий пароконденсаторами, что накапливали энергию для очередного рывка в чехословацко-немецкий паро-прогресс.

– Что у вас в России весна в этом году холодная? – спросила Марта.

– Холодная… но долгожданная, – чуть задумавшись, отвечал Николай, с благоговением и мурашками в спине прикрывая своей пятерней тыльную сторону ладони своей удивительной спутницы.

Марта погрустнела. Задумалась: «Бедные танкисты фюрера. Они будут мерзнуть по утрам в своих холодных чехословацких танках, в которых нет отопления. Надо будет не забыть сказать об этом Рудольфу, чтобы он обязательно передал это Адольфу!». Оригинальный, созданный в единственном экземпляре ее истребительный бомбардировщик «Хенкель 009» в отличие от чехословацких танков был оборудован паронагревательным кондиционером с паро-интеллектуальной авторегулировкой новейшей системы «Умный самолет». Самой же главной изюминкой для Марты в пилотской кабине было наличие встроенного патефона с паро-прижимным адаптером, не прекращающим воспроизведение даже на самых крутых виражах.

Пройдясь чуть вниз по склону, по наезженной дороге, идущей вдоль опушки, Марта и Николай наткнулись на оставленный на обочине паробайк пилотицы. Надо сказать, что Николай с того времени, как заимел себе дирижабль, технику полюбил, и он хотел попросить Марту, чтобы дала ему порулить ее массивным паробайком, с розово-фиолетовыми свастиками на сверкающем никелем бензобаке. Однако, подумав о возможности обнимать обтянутую кожей талию Марты в предстоящей их совместной поездке, будучи на месте пассажирском, тут же оставил эту идею. Марта включила запыхтевший парогенератор своего передвижного средства, предложила усаживаться Бакскову, а сама засмотрелась на экран планшета, встроенного в приборный щиток паробайка и понажимала на нем кнопки. Николай усаживался на заднее сидение, думая о том, что самое лучшее в мире – это ехать, крепко держась за талию Марты. «Как поедем – буду петь! Ехать и петь!» – решил сопран Баксков.

Но только Марта, взявшись за руль, перебросила ногу через сиденье, как по обеим сторонам могучего технологичного паробайка снизу на паро-гидравлическом механизме выползли поручни с удобными ручками для пассажира, напрочь убившие необходимость прикасаться к водителю для страховки во время движения.

***

Владимир Рудольфович Соловеев-Ульрихт удачно доставил Ольгу, куда ему и было приказано развед-ставкой – в секретный санаторий для работников КГБ и внешней разведки, расположенный в соснах под Мункачем. Владимир, сдавший с рук на руки агента Ольгу принявшим ее товарищам из арендованного у венгров санатория, еще полдня циркулем неуклюже передвигался на широко расставленных ногах – от того, что провел много времени в паро-мотоциклетном седле. Многие прохожие его шарахались, потому что был похож на Робокопа, боровшегося с собой, чтобы на ходу – прямо в штаны – не отправить естественную надобность.

Ганс Рихтер, красный разведчик, т. е. Евген Попав-Скобеив, дерзко и рискованно завезенный лейтенантом Путеным в Прибалтийские земли, успешно легализовался. Ему пришлось облачиться в легенду «спекулянта «Рижским бальзамом». К спекулянтам полиция была не столь внимательна, как к честным труженикам консервных заводов и рыбакам, небрежно отмеченным печатью пролетарского происхождения. Так что Евген, стремительно легализовавшись, уже тайно вершил по заданию Путена свою новую разведывательную миссию – замерял шпроты, еще не попавшие в банки, и измерял прибалтийские целинные земли. Передвигаться ему приходилось на велосипеде с раскладным землемерным циркулем в бардачке и пистолетом под мышкой. Евген не любил оружие. Но на пистолете под мышкой настоял этот требовательный и придирчивый лейтенант с голубым металлическим блеском в глазах. Велосипед Евгену тоже не очень нравился. Но другого выхода, чтоб не привлекать излишне внимание, не было. Страна Прибалтика, или Чухония, как ее называли во встающей с колен Германии, была в эпоху довоенного стимпанка слаборазвита, и из продвинутых транспортных средств едва ли насчитывала три-четыре сотни на всю страну небольших воздушных шаров на педальной тяге. Любой самодвижущийся механизм в Чухонии привлекал много внимания.

– Ну что ж, Валдисович, – сказал ему тогда понимающе лейтенант Путен, доставая из багажника паро-авто – велосипед, – хоть икроножные подкачаешь.

Принимая за седло подержанный велик, Попав-Скобеив ревниво косился на сверкающий лакировкой и хромом мощный и комфортный паромобиль лейтенанта Путена, которым тот неизвестно почему владел – скорее всего, явно не по рангу. Проведший сутки за рулем, невыспавшийся лейтенант на секунду пожалел агента, забрасываемого в одиночестве в чужую страну, где уже частично орудовала беспощадная рейхсполиция. Путен хотел сказать Евгену на прощание, что обязательно через два месяца устроит ему трехчасовое свидание с его будущей женой и соратницей Ольгой, которую с удовольствием доставит сам – лично. Но все же, прежде чем уехать, чтобы не расхолаживать агента перед заданием, только и сказал:

– Местная валюта – корпус велосипедной фары. Ампула с цианистым – каблук левого ботинка. Прощай.

Красный паромобиль с Путеным взревел и тут же взмыл вперед по трассе, выпуская белый пар из шести глушителей. Агент Попав-Скобеив, или Тынис Канчельскис, как теперь его звали по легенде, еще долго стоял, опираясь на велосипед, и глядел вслед исчезающему вдали паромобилю «старшего».

Валерий Викторыч сидел в светло-бежевом пиджаке в кабине фиолетового паровоза, у которого спереди были большие широко раскрытые глаза с ресницами. Паровоз тащил за собой открытый вагон-кабриолет с веселыми людьми. Самый веселый-развеселый в вагоне был абрикосовоглазый толстяк Леонид Быковатов. Он певуче декламировал под баян, на котором сам же себе аккомпанировал:

«Пякен – он не бульбосракен!

Не бла-блашный идиот!

Потому что не городит,

Где не надо, огород.

Пякен скажет: «Не русня,

Вы же – подпиндосные!»

Мы ответим: «Это да,

В год невисокосный, нах!»

Пякен скажет: «Ква-ква-ква!»

Мы ответим: «Пук-пук-пук,

На дворе «трава-дрова» –

Нам – пиндос, маланцам, – друг!»

Леонида сменил некий подвыпивший молодой казах в очках (как потом выяснили спецслужбы Сталина – студент второго курса Литинститута), он спел под балалайку:

«Но зачем нам Пякена нашим резидентом?

Мы хотим Авакена видеть президентом!

Нам зеленый президент – слишком презеленый.

А Авакен – хитрожоп, чертом прикопченый.

Он шустер и дальногляд, не всегда в истерике.

Может дело развернуть лишь лицом к Америке.

Пякен – правильный пацан, выше пидераства,

Он бы смог Авакену стать джедаем братства…»

– Что за грязная порнографическая ерунда? – возмутился Гитлер, обращаясь к Сталину. – Эта какофония не из нашего времени!

Сталин с трудом приподнял левую ладонь. Сказал тут же подбежавшему к нему Власику:

– Пазавитэ, пусть Гурджиев с этым разбэроцца. Что-та из будущева тут, панымаиш, внэдрылась.