Морпех. Ледяной десант
– Так вроде бы наоборот все должно было произойти? – сдвинув каску на затылок, потер лоб старшина. – Нам именно так и доводили, на картах показывали…
– А ты еще не понял? – делано ухмыльнулся Степан, подумав при этом, что врать героическим предкам, конечно, очень плохо и стыдно, но иного выхода все равно нет. Сколько их там вышло к Станичке, около двух сотен из почти полутора тысяч? Да, именно так, максимум двести человек вместе с ранеными. А так, глядишь, и удастся кое-что изменить. Заодно и себя залегендирует – или как там подобное у авторов попаданческих романов обзывается? – Вот и фрицы так считали, потому и расколошматили нас в хвост и гриву. Только мы их в конечном итоге обманули, так уж выходит.
– Звучит вроде бы правдоподобно, – переглянувшись с Аникеевым, пробурчал тот, – да и объясняет, пожалуй что, многое. Ребят только жалко, сколько полегло, и сколько еще погибнет, когда эту атаку отобьем и поселок брать станем…
– Извини, старшина, тут мне ответить нечего. Я в Генштаб не вхож, не мой уровень, сам понимаешь. Да и вообще, первый бой, сам видел, как меня колбасило.
– Чего делало? – откровенно захлопал глазами Левчук. – Колбаса-то тут каким-таким боком?
– Да просто выражение такое, – отмахнулся морпех, лихорадочно придумывая подходящую отмазку. А вообще за языком теперь придется следить, тут тебе не родной двадцать первый век и даже не конец двадцатого. Сболтнешь что-то, не подумав, – объяснять придется, что в виду имел, поскольку это тебе не в интернетиках всякую хрень в комментах нести, на теплом диванчике с холодным пивком сидючи…
О, вроде придумал:
– Ну помнишь, немцев во времена Первой мировой колбасниками называли? Мне один мой боец об этом рассказывал, у него то ли батя, то ли дед на той войне воевал. Отсюда и пошло. Одним словом, «колбаситься» – значит, когда тебе сильно плохо. Как фрицам в те времена.
– Было такое, слыхал, – неожиданно легко согласился старшина. – Жаль, не дожали сволочей в империалистическую, и четверти века не прошло, как снова голову подняли да на нас поперли. Ничего, на этот раз в порошок сотрем да по ветру развеем, чтобы в третий раз не повторилось. А словечко смешное, да, надобно запомнить. Добро, тарщ лейтенант, после договорим. Располагайтесь вон там, а мы с Ванькой по сторонам. Коль осветительными ракетами пулять начали, значит, вот-вот в атаку пойдут…
Проверяя оружие, старлей неожиданно поймал себя на мысли, что практически не испытывает страха. Определенное волнение, понятно, ощущалось – щекотало в животе, чего уж там, достаточно ощутимо щекотало, – но вот страха как такового отчего-то не было. Хотя десять минут назад, когда под обстрелом в землю вжимался, казалось, от ужаса с ума сойдет. Или как минимум обос… опозорится, в смысле.
Вместо этого его разумом неожиданно овладело не испытанное раньше чувство абсолютной нереальности происходящего.
С одной стороны, Степан отлично осознавал, что сейчас придется – впервые в жизни, между прочим! – стрелять в живых людей. Не пулять на полигоне по ростовым мишеням ради сдачи зачета по огневой подготовке, а вести прицельный огонь, стараясь гарантированно УБИТЬ, не подпустив к своим окопам. Поскольку, если подпустит, если вон те самые смутно видневшиеся вдали фигурки, в неверном свете очередной вспыхнувшей под низкими тучами осветительной ракеты отбрасывающие на землю изломанные тени, ворвутся сюда, начнется рукопашная. И тогда их тоже придется убивать, но уже как-то иначе – бить прикладом, колоть штыком, рубить лопаткой, если никакого другого оружия уже не останется…
Но, с другой стороны, старший лейтенант никак не мог отогнать навязчивую мысль, что ему придется стрелять в тех, кто и так уже давным-давно мертв. Кого просто не может существовать с точки зрения родившегося спустя пять десятилетий после окончания этой войны человека. Сражаться с теми, чьи пожелтевшие костяки в изъеденных временем касках показывал ему на раскопе Виктор Егорыч – там, на плацдарме, хватало не только останков наших бойцов, но и гитлеровцев.
Морпех потряс головой – не закрепленная подбородочным ремешком каска мотнулась из стороны в сторону, – блин, да что за фигня-то в голову лезет?! Это там, в его времени, они давно мертвы, а здесь – живее всех живых. Так что вовсе никакие они не зомби из тупых амерских фильмов и компьютерных стрелялок, а самый настоящий противник. И идут сюда с единственной целью – убить и его самого, и всех его товарищей, из которых он пока знает лично лишь двоих, старшину Левчука и рядового со смешной фамилией Аникеев. Убить раз и навсегда; так, чтобы это уже их кости через семьдесят лет поднимали из слежавшейся глины пока еще не родившиеся поисковики… и в этот момент старший лейтенант Алексеев неожиданно понял, какая мысль занозой застряла в его памяти за секунду до начала артобстрела.
Ну да, конечно – военные археологи, раскоп, пожелтевшие кости в рыжей глине – и найденный с одним из погибших бойцов перочинный нож. Его собственный нож, недаром же царапина на рукоятке показалась смутно знакомой, хоть в тот момент он и не обратил на это ни малейшего внимания! Значит, сегодня, возможно, вот уже прямо сейчас, он и погибнет?! Нет, чушь, раскопки ведь проходили в районе Мысхако, до которого отсюда еще нужно суметь добраться. Так что время у него пока что имеется, как минимум до того момента, когда он доберется до Малой Земли.
Старлей невесело усмехнулся: вот такая у него, получается, фора образовалась – знать, когда и где погибнет. Жаль, не уточнил у Егорыча, когда именно тех пулеметчиков завалило взрывом немецкой бомбы или снаряда: плацдарм-то обороняли больше семи месяцев, с февраля по сентябрь. Могли и зимой погибнуть, и летом, и в начале осени. Но, как бы то ни было, нужно иметь в виду. Правда, имеется и кое-что обнадеживающее: насколько понял Степан из кратких пояснений поисковиков, кроме перочинного ножика, больше ничего странного среди останков не обнаружилось. Например, штык-ножа к АК-74; того самого, который он буквально только что подвесил на поясной ремень. Плюс у одного из бойцов имелся при себе смертный медальон – даже если предположить, что новороссийские копатели нашли именно его кости, «смертнику» у него уж точно взяться неоткуда. А значит, еще вовсе не факт, что в том окопе лежал именно он…
– Тарщ старший лейтенант, да что с вами такое?! – раздраженный окрик старшины Левчука оторвал Степана от размышлений. – Зову вас, зову, а вы словно оглухели вконец!
Алексеев мотнул головой, возвращаясь в реальность:
– Извини, старшина, задумался. Да и слышу еще хреново, контузило же, забыл? Что случилось?
– Да говорю, приказ по цепочке прошел, до пулеметов огня не открывать, а после – подпускать поближе и бить наверняка. И патроны беречь.
– Поближе – это метров на триста? – припомнив то немногое, что он помнил касательно прицельной дальности ППШ, деловито осведомился морпех.
Старшина ухмыльнулся в прокуренные усы:
– Ну тут уж я не знаю, как вас, разведчиков, учили, может, вы и с трех сотен попадете. Но я бы патроны зазря не жег, метров на сто пятьдесят подпустил. Так, чтобы без промаха. Хотя какое уж там без промаха, при такой-то видимости. Одна надежа на пулеметы да снайперов наших, глядишь, и дрогнет фашист, откатится. Ну а мы следом двинем, на его плечах, так сказать, поселок и возьмем.
– Ладно, я понял, – на всякий случай свернул дискуссию Степан: не хватало только, чтоб старшина заподозрил, что он впервые в жизни держит в руках подобное оружие! Разведчик же, пусть и первый бой. А коль разведчик, значит, на стрельбище должен был кучу патронов спалить, тренируясь. Но стрелять первое время нужно будет короткими очередями, не столько ради экономии боеприпасов, сколько привыкая к незнакомому стволу. Отдача-то у него наверняка поменьше, чем у калаша – и патрон слабее, и сам массивнее, – но вот с забросом ствола еще придется разбираться. А уж дальше как-нибудь разберется, зря, что ли, в училище одним из лучших по огневой подготовке числился? Да и не только он один: учили будущих морпехов, что называется, на ять. Приноровится, ничего…
Глава 4
Первый бой
Пос. Южная Озерейка,
утро 4 февраля 1943 года
Первыми, как и предполагалось, заработали пулеметы, судя по звуку, сразу с десяток. Несколько секунд Степан наблюдал за трассерами, помогавшими стрелкам корректировать огонь. Зрелище, хоть и знакомое по ночным стрельбам на полигоне, оказалось завораживающе красивым, особенно, когда трассирующая пуля рикошетировала от незаметного в темноте камня или другого препятствия и, резко изменив траекторию полета, коротким росчерком уносилась в темное небо. Противник скорострельное огненное шоу, похоже, тоже оценил по достоинству, видимо, от избытка чувств предпочтя наблюдать за ним исключительно вжимаясь в землю и огрызаясь редким неприцельным огнем. В основном ружейным, хоть со стороны Озерейки и лупило в ответ несколько машингеверов и с десяток минометов, практически наугад пытавшихся подавить советские огневые точки.
Опытным пулеметчиком морпех не был, хоть и спалил во времена оны положенное количество патронов из штатного ПК, который знал, что называется, «до последнего винтика», но должен был признать, что тот, кто размещал огневые точки и нарезал стрелкам сектора, свое дело знал туго. Работающие одновременно и по фронту, и с флангов максимы и дегтяревы не оставили первой волне атакующих практически никаких шансов. Особенно после того, как звонко захлопали тридцатисемимиллиметровые пушечки последних уцелевших танков, укрытых в неглубоких капонирах. Немцы – или румыны, поди их отличи друг от друга в мутных предутренних сумерках, обильно сдобренных наползавшим со стороны моря промозглым туманом и дымом разрывов, – пришли к такому же решению и начали отступать на исходные, то бишь к крайним домам поселка.
Скорее всего, всерьез атаковать они и вовсе не собирались, проведя разведку боем для выяснения, насколько боеспособны русские десантники после артподготовки. И результат вражеских командиров вряд ли обрадовал. Смертоносные огненные плети еще какое-то время избивали открытое пространство перед линией окопов, отрабатывая по известным лишь первым номерам расчетов целям, затем стрельба потихоньку смолкла. Никто из вооруженных автоматами морских пехотинцев так и не сделал ни единого выстрела – враги просто не вышли на приемлемую для пистолетов-пулеметов дистанцию действительного огня. Те из бойцов, у кого в руках были самозарядные винтовки, огня тоже открывать не стали – какой смысл тратить боеприпасы, если пулеметы и без того справляются на отлично?
Разумеется, никто из десантников не знал, что немцы специально отправили вперед румынских солдат из состава 10-й пехотной дивизии, к утру уже и без того порядочно деморализованной ночным боем на побережье. С поставленной задачей союзники, сами того не ведая, успешно справились, ценой собственных жизней выяснив, что желаемого результата артподготовка не достигла[7].
– Сейчас снова или гаубицами долбить станут, или минами кидаться, – со знанием дела прокомментировал старшина. – Вот только мы на месте тоже сидеть не станем, думаю, следом двинем. Как полагаете, тарщ старший лейтенант, прав я?
– Логично, – осторожно кивнул Алексеев, прикидывая, что в подобной ситуации сам бы он именно так и поступил. Поскольку второго артналета морпехи могут и не пережить: гитлеровские корректировщики наверняка уже внесли необходимые поправки. А если еще и минами сыпанут, так и вовсе грустно им станет, мина – штука поганая, в отличие от снаряда падает практически вертикально, в любую щель попадет. Единственный шанс – рвануть следом за отступающим противником, тем более у них, как неожиданно выяснилось, даже танки в наличии имеются. Те еще танки, если честно: видел Степан подобные в местном музее – как раз те, что подняли со дна в районе Озерейки, – но уж какие есть. Для психологического эффекта сойдут – в темноте любая гусеничная железяка втройне страшнее кажется, главное, чтобы лязгала погромче да мотором ревела. Осенью сорок первого под Одессой это прекрасно доказала ночная атака обшитых котловой сталью тракторов, получивших в итоге свое знаменитое название НИ-1 – «на испуг». Драпали от них румыны впереди собственного визга – любо-дорого было поглядеть. А сейчас, спустя полтора года непрерывных боев на разных фронтах, вояки из них еще жиже, поскольку пуганые и жизнью сильно битые, особенно после недавнего Сталинграда…
Товарищи не ошиблись: не прошло и нескольких минут, как по цепочке пришел приказ атаковать, окончательно выбив противника из Озерейки. Морские пехотинцы зашевелились, проверяя оружие и собирая скудные пожитки, – Степан только сейчас заметил, что старшина с Аникеевым ухитрились прихватить из блиндажа свои вещмешки, так и не успевшие толком просохнуть и оттого темные от воды.
Не теряя времени, бойцы рассовывали по подсумкам запасные автоматные и винтовочные магазины (часть десантников была вооружена и винтовками, в основном самозарядными СВТ), запихивали за поясные ремни гранаты, проверяли, под рукой ли ножны со штыками и пехотные лопатки: насколько понимал старлей, атака вполне могла завершиться рукопашной. Удивительно, но никакой ненужной суеты не было и в помине. Люди просто готовились к бою, прекрасно при том осознавая, что он может оказаться последним в жизни…
– Ну что, лейтенант, готов? – снова перейдя на «ты», деловито осведомился Левчук.
– Всегда готов, – буркнул Степан, прикидывая, как будет выбираться из окопа. – Сигнал какой будет?
Старшина пожал плечами:
– Так откуда ж мне знать, ракету, наверное, пустят. Как танки вперед пойдут, так и мы следом двинем. Да вон они, собственно, и поперли уже.
Алексеев и сам услышал натужное рычание танковых движков – меньше десятка легких «Стюартов» выбирались из капониров, выстраиваясь неровной линией по фронту. В светлеющем небе зеленым пятном лопнула сигнальная ракета. Над линией окопов пронеслось нестройное «ура!» поднимающихся в атаку морских пехотинцев. Захваченный общим порывом, Степан оттолкнулся от дна траншеи, выбрасывая тело за бруствер. Автоматически помог оступившемуся Аникееву, перехватил поудобнее автомат. И вместе с остальными рванул вперед, с какой-то особой остротой вдруг осознав, что это и есть точка невозврата.
И что изрытые немецкими снарядами и минами окопы, где он едва не погиб в разрушенном прямым попаданием блиндаже и под артобстрелом; перепаханная вдоль и поперек узкая полоска пляжа, куда его полуживым вытащил старшина; непонятно куда подевавшийся затонувший бронетранспортер – да и вся его прошлая жизнь, со всеми ее бедами и радостями, – навсегда остались там, за спиной.
А впереди лежала не столько Южная Озерейка, которую им предстояло захватить, сколько какая-то новая жизнь. Пока еще непонятная и неизведанная, но тем не менее именно что новая…
В следующий миг философствовать стало попросту некогда.
Степан просто побежал вперед, нагоняя ближайший танк – чисто автоматически, на одних включившихся рефлексах, твердивших, что атаковать при поддержке бронетехники следует именно так, прикрываясь от огня обороняющегося противника кормовой броней. Дернул за рукав бушлата замешкавшегося Аникеева, пихнул в спину кого-то из оказавшихся рядом морпехов, отметил краем сознания, что опытный вояка Левчук делает то же самое:
– За броню, живо!
Вовремя: темная окраина поселка внезапно буквально взорвалась десятками коротких, если стреляли из винтовок, и подлиннее – если из пулеметов – огненных вспышек. Снова захлопали минометы, поднимая дымные кустики разрывов, предутреннюю мглу пронизали нити трассеров, теперь уже вражеских. Над ухом противно вжикнуло – раз, другой; выбросив куцый сноп искр, ушло рикошетом вверх от танковой брони. Бухнула мина, далеко и неопасно. Гулко ухнуло где-то справа – Алексеев опять-таки на полном автомате отметил замерший на месте М3 со свороченной набок башней, раскатавший левую гусеницу, жарко пылающий чадным бензиновым факелом. Минус один. То ли из противотанковой пушки засадили, то ли на мину наехал. Если второе – хреново: иди знай, какая у здешних мин чувствительность, пожалуй, могут и под ногой сработать. Особенно если каблуком со всей дури на бегу наступишь. На всякий случай заорал, срывая и без того осипший после ледяного купания голос:
– Всем в колею! По колее бежать! Мины!
Услышали ли бойцы, Степан так и не понял. Но рывком догнавший его старшина прокричал в ответ:
– Да нет тут никаких мин, лейтенант, иначе б сами фрицы подорвались! Из пушки его спалили, я вспышку видал! Вона там она, справа, между крайними хатами!
В следующий миг старлей понял, что товарищ прав, заметив в нескольких метрах лежащего ничком румынского пехотинца в рыжей, задравшейся почти до поясницы шинели. Голова вывернута набок, каска отлетела в сторону, рука по-прежнему сжимает цевье винтовки. И еще один труп, на сей раз лежащий на спине. Значит, они уже пересекли несколько первых, самых опасных сотен метров, добравшись до рубежа, на котором атакующих остановили советские пулеметы. Получается, не ошибся Левчук, никаких мин тут и на самом деле не имеется.
– Бумм! – на правом фланге замер еще один танк – этому башню так и вовсе снесло начисто, откинув чуть ли не полдесятка метров. Однозначно, противотанковое орудие лупит, расстреливая легкобронированные мишени, словно на полигоне.
Экипаж «Стюарта», за которым держался старший лейтенант, оценил опасность, резко взяв влево и уходя из вероятно-пристрелянного сектора. Бронемашина несильно качнулась… и Алексеев едва успел перепрыгнуть, не запнувшись, через очередной вражеский труп, перед тем оказавшийся под гусеницей. Перепрыгнуть совершенно равнодушно, словно в той, прошлой жизни каждый день видел побывавшие под танковыми траками тела, – сознание просто зафиксировало сам факт, не более того. Некогда рефлексировать и ужасаться – тут бы самому уцелеть.
Мины перестали рваться, зато плотность ружейно-пулеметного огня определенно возросла: десантники уже находились в считаных десятках метров от крайних домов поселка. Три последних уцелевших танка звонко долбили из башенных пушечек, даже не делая попыток притормозить для прицеливания. Вряд ли они хоть куда-то попадали – просто вносили в происходящее свою долю хаоса. Немцы – или румыны? – тоже старались вовсю, не жалея патронов. Степан видел, как падали и больше уже не поднимались морпехи; как вражеские пули все чаще и чаще высекали искры из брони, брызгая расплавленным свинцом; слышал противный шелест пролетавших мимо пуль – уже неопасных, лично ему не предназначенных.
А потом танк, с хрустом подмяв какой-то и без того покосившийся забор, вдруг вздыбился, словно бы подпрыгнув на месте, и замер, обдав бегущих следом десантников смрадным жаром мгновенно вспыхнувшего бензина. Куда именно ему попали, Алексеев не заметил, но загорелся он как-то сразу и весь. Из башни полез было танкист в охваченном огнем комбезе, но тут же, судорожно дернувшись несколько раз от ударов попадавших в тело пуль, обмяк, наполовину свесившись из люка. А больше никто выбраться из обреченной машины и вовсе не пытался…
Подавив желание залечь – получилось, если уж начистоту, с трудом, – старлей отмахнул Левчуку влево, в свою очередь, огибая подбитый танк с правого борта. Внутри пылающей бронемашины заполошно тарахтели взрывающиеся пулеметные патроны, и Степан мельком подумал, что вот-вот могут рвануть и выстрелы к башенной пушке. Впрочем, вряд ли их мощности, даже если разом сдетонирует сразу несколько штук, хватит, чтобы разворотить корпус или сорвать башню – не тот калибр. Но и долго торчать рядом тоже чревато – он может и ошибаться.
С ходу перескочив поваленный забор, боковым зрением заметил подозрительное движение. Дернув в сторону опасности стволом, выдавил спуск. Незнакомый автомат отозвался недлинной, патронов в пять, очередью.
Не промазал, конечно: в нескольких метрах заваливался, выронив винтовку с примкнутым штыком, вражеский пехотинец в уже виденной рыжеватой шинели. ППШ приятно порадовал: тяжелый, конечно, но зато и отдача невелика, неплохо гасится весом оружия. Самым краешком сознания сквозанула мысль, что он только что – впервые в жизни! – застрелил человека; сквозанула – и исчезла, напрочь и без остатка растворившись в бурлящем в венах адреналиновом шторме.
Рядом коротко протарахтел пистолет-пулемет кого-то из морпехов, бухнула самозарядная винтовка, снова отработал шпагин. В ответ тоже стреляли; пули противно и уже почти привычно взвизгивали у виска, одна даже дернула рукав бушлата. Было ли ему страшно? Сложный вопрос. Сначала, наверное, да, было. Но совсем недолго, буквально считаные секунды. А затем наступил момент, когда Степан просто позабыл про страх, словно в мозгу щелкнуло некое несуществующее реле. Он просто воевал, делая то, чему его учили и к чему готовили.
В стороне гулко ухнул разрыв, следом еще один – видимо, та самая самоходка, которую заметил старшина. Следом – пулеметная очередь, успел даже разглядеть огненный султанчик на конце ствола – метров с тридцать, расчет укрылся возле смутно различимого в темноте дома. Пули взметывают невысокие фонтанчики земли, нудно высвистывают над ухом, с треском влепляются, вышибая щепу, в штакетины. Позади кто-то упал, коротко вскрикнув.
Залечь. Откатиться. Попытаться подавить, прижать огнем. ППШ послушно задергался в руках, посылая в направлении противника невидимую смерть. Снова перекат, метра на два в сторону. Еще одна очередь, подлиннее. Попал – не попал? Да хрен разберешь, но, видимо, нет. Остальные бойцы тоже залегли, стреляя в ответ. Гранаты нужны! Подобраться-то несложно, сначала вон туда переползти, там однозначно мертвая зона, потом рывком к дому, дальше дело техники. Но где ж их взять, те гранаты-то?
«За поясом две штуки, – ехидно подсказало словно бы живущее своей собственной жизнью подсознание. – Правда, ты ими пользоваться не умеешь, поскольку только на картинках да в музее видел. А ведь говорили умные люди, учи матчасть».
Выпустив еще одну короткую очередь, Алексеев на миг замер, со всей остротой осознав крайнюю мысль. Ну да, все верно, Левчук дал ему пару гранат, вон они, так за поясным ремнем и торчат, никуда не делись. Вот только как их использовать, Степан и на самом деле даже не представлял. Вроде бы читал, что сначала нужно снять с предохранителя, провернув какой-то там флажок на рукоятке, но где именно тот находится, старлей даже понятия не имел. Блин, ну почему у погибшего бойца не оказалось при себе хоть одной нормальной «эфочки», практически не изменившейся с этих легендарных времен? Или РГ-42, предшественницы привычной РГД-5? Вроде уже принята на вооружение и поступает в войска? Столько бы проблем сразу решилось!
Однако пора на что-то решаться: вражеский пулеметчик вот-вот поймет – если уже не понял, – что сумел зажать наступающих, и начнет лупить на расплав ствола. Наши, понятно, рано или поздно обойдут с флангов, но сколько времени это займет? Того самого времени, которого у них нет. Еще и самоходка где-то поблизости крутится, дадут фрицы целеуказание – всем кранты, от осколочно-фугасного на практически ровном месте не укроешься, как ни старайся. Какой там у нее калибр, миллиметров семьдесят пять? Да хоть бы и пятьдесят, им однозначно хватит…
Все, хватит тормозом прикидываться, работать нужно:
– Старшина, прикрой!
Ответа Левчука старлей не расслышал, перехватив автомат за переднюю антабку и по-пластунски двинул вперед размеренными саженками. Выстрелы, стук крови в висках, тяжелое дыхание, снова выстрелы. Три метра, пять, десять… еще немного. Вот и приметное дерево на самом краю приусадебного участка, в ствол которого тут же влепилась, раскидывая клочья сбитой коры, парочка вражеских пуль. Все-таки заметили, суки! Теперь еще немного вправо, вон к той яблоне. Все, он в мертвой зоне. Несколько секунд на перевести дыхание – и последний рывок. Готов? Готов. Вперед, морпех!
Преодолев последние полтора десятка метров, Степан сполз по побитой пулями саманной стене дома, нещадно пачкая бушлат голубенькой побелкой. За углом заполошно тарахтел фашистский пулемет. Вытащив гранату, ощупал рукоятку. Большой палец наткнулся на непонятный рычажок-пластинку: может, это и есть этот самый предохранитель? На всякий случай, сдвинув его в сторону, почти без замаха отправил РГ-33 за угол. Пулемет замолчал, словно бы захлебнувшись, кто-то истерично заорал понятное безо всякого перевода «гренада!». Выждав секунды четыре (взрыва вполне ожидаемо не последовало), выметнулся следом, вскидывая автомат. В последний миг дернула мысль, что понятия не имеет, сколько осталось патронов: не привык еще к незнакомому оружию, не научился навскидку прикидывать расход боеприпасов. Но изменить уже ничего нельзя, поскольку пошла движуха. Теперь только вперед.
Дальнейшее вряд ли заняло больше четверти минуты, отпечатавшись в памяти суматошной нарезкой отдельных кадриков-эпизодов.