– А её нет.
– А где она?
Все трое, как и в первый раз, воззрились на Фёдора удивл?нно.
– Барин, – терпеливо стал объяснять Рамир, – я же тебе в прошлый раз сказал: если Джафранка желает кого-то видеть, она или сама к нему приходит, или приглашает. Я понимаю, что это твоя земля, но мы люди мирные, никого не трогаем. Это наш табор, это наши кибитки, и если мы не хотим, чтобы кто-то сюда входил, мы не позволим ему войти. Это понятно?
Тот, другой, подпоясанный кушаком, сказал ласково:
– Иди подобру-поздорову, барин. Сказали же тебе: нет Джафранки.
– Передайте ей, что я приходил, – только и смог произнести Фёдор, потом повернулся и, не замечая луж под ногами, побр?л к роще.
На следующее утро одинокая мужская фигура в расст?гнутом кафтане и мокрых сапогах долго стояла на лугу под пригорком, где ещё вчера был раскинут табор. На земле осталось много следов от колёс кибиток и телег, сырая прошлогодняя трава была сильно примята, место недавно потушенного костра было заботливо присыпано земл?й. Постояв так ещё немного, мужчина медленно пошёл прочь, но не к роще, а в сторону леса, к охотничьему домику.
***
Барина искали всей деревней, с фонарями и собаками, проч?сывая каждый уголок парка, рощи и леса. Нашли его в охотничьем домике, на постели, в грязном расст?гнутом кафтане, в горячечном бреду. На полу у кровати валялась пустая бутылка из-под бренди.
Фёдора погрузили на телегу и привезли в усадьбу. Сразу же послали за лекарем, который прописал давать барину микстуру каждые два часа и делать примочки из уксуса. У постели всю ночь дежурила Серафима, оставив малышей Прасковье. Семён бегал взад и вперёд, меняя уксусную воду для примочек, таская одеяла, подушки, дрова для камина. Под утро Фёдор очнулся.
– Семён, – прохрипел он, – пить.
Семён подбежал с кружкой воды, Серафима подняла барину голову и поднесла к его пересохшим от жара губам кружку. Фёдор стал пить маленькими глотками, едва переводя дух от слабости. Наконец, напившись, откинулся на подушки. Семён принялся причитать:
– Да виданное ли это дело, батюшка Фёдор Аркадьевич, ночью по лесу шастать полураздетому, а потом в охотничьем домике бренди пить! Поглядите-ка, простыли-то как! Да был бы жив батюшка Аркадий Тимофеевич, царствие ему небесное, он бы мне голову сн?с начисто!
Фёдор снова закрыл глаза. Он очень устал, а от причитаний Семёна у него разболелась голова. Он не помнил, как оказался в охотничьем домике, не помнил, как пил. Вспомнил лишь, как утром после бессонной ночи пришёл на то место, где стоял табор, и не нашёл там никого. А ещё он помнил Джафранку. Теперь он понял: она околдовала его.
Да, страсть была, да такая, какой в жизни своей Фёдор не испытывал. Но она исчезла, как только исчезла Джафранка. И теперь Фёдор лежал больной и разбитый, с жестокой простудой, которую он подхватил, расхаживая по лесу в расст?гнутом кафтане. Нет, он не держал на неё зла. Фёдор знал, что никогда её не забудет, но эти воспоминания не будут жечь ему сердце.
Глава 4. Утренняя находка
Табор стоял километрах в ста пятидесяти от Сосновки. Цыгане объехали несколько деревень, и в каждой из них для кого-нибудь да находилась работа – от пахоты до сенокоса. Был июль, и табор остановился недалеко от деревни Слободки, раскинув шатры над извилистой рекой, рядом с еловым лесом.
Вечером решили устроить праздник по случаю сенокоса. Кост?р разожгли огромный, в человеческий рост. В музыкантах в таборе недостатка не было, пение скрипки и звон бубнов разносились над речкой и были слышны в деревне. Танцевали все вместе: мелькали пестрые юбки цыганок, взмахивали яркими крыльями шали, звенели бусы и отбивали чеч?тку каблуки цыган.
Джафранка кружилась, улыбаясь, и мягкие изгибы её тела извивались в такт музыке. Перед её глазами мелькали вес?лые лица, разноцветные шатры, искры от костра. Всё быстрей и быстрей, это мельтешение слилось в один яркий хоровод, и она уже не понимала, в каком направлении кружится. Вдруг этот хоровод разорвался, ?лки взметнули свои верхушки к зв?здам, которые тотчас погасли, и Джафранка провалилась в темноту.
Очнулась она в своём шатре. Открыв глаза, увидела склон?нное над ней обеспокоенное лицо Иды.
– Что с тобой, милая? Как ты меня напугала!
– Всё хорошо, Ида, не волнуйся.
– Да как же хорошо? Ты никогда раньше в обморок не падала! Надо показать тебя доктору, дочка. Завтра скажу Янушу, чтобы отв?з тебя в больницу.
– Нет, Ида, не надо, у меня уже всё прошло, – Джафранка попыталась встать, но Ида удержала е?.
– Нет, нет, не вставай, ты совсем больна!
– Я не больна, Ида.
– Ну как – не больна? Вон, бледная какая!
– Я не больна, Ида! Я беременна…
Ида замерла, изумл?нно глядя на Джафранку. Открыла было рот, но тут же закрыла его рукой. Наконец, произнесла ш?потом:
– Беременна… Да как же… Да когда же…
– Ида, помнишь, я в одной деревне, в Сосновке, помогла людей спасти в грозу? Дом у них сгорел, помнишь?
– Ну, помню. Барин ещё тот приходил к нам…
– Тот барин ко мне приходил, – Джафранка помолчала, потом продолжила: – Ходил он за мной, искал повсюду. Я подумала: ну, пофлиртую я с барином, всё развлечение. А оно вот как вышло. Я с тех пор его больше не видела.
– Так он не знает?
Джафранка покачала головой.
– Ну, ничего, милая, – Ида быстро вернулась в свое обычное невозмутимое состояние. – Ребёночка мы вырастим, в таборе всем места хватит! Рамир тебе отдельную кибитку даст, будешь как барыня разъезжать.
И она сама засмеялась над своей же шуткой:
– Вот уж точно, барыня!
Джафранка улыбнулась, но ничего не сказала. Она задумчиво слушала болтовню Иды и думала о маме. Как ей не хватало её все эти годы. Сколько важных решений ей пришлось принять самой, не спрашивая ни у кого совета. Сколько раз она сомневалась, правильно ли поступает, но всегда шла туда, куда её звало сердце. Вот только сейчас сердце молчало. Она носила под ним дочку, Джафранка это знала. Она знала даже день, когда девочка должна была родиться – 2 января. Молодая цыганка лишь надеялась, что после этого сердце ей подскажет, что надо делать. Сердце или мама.
***
Фёдор, как и обещал, выстроил новый дом для семьи Степана. Оправившись от продолжительной простуды, он нанял лучших плотников, и к Троице Серафима с ребятишками перебралась в новую избу. Во время болезни Фёдора она не отходила от его постели и слышала, как в первую ночь в бреду он повторял: «Джафранка… Джафранка». Проницательное женское сердце быстро смекнуло, в ч?м заключалась причина ночного шастанья барина по лесу.
«Эх, горемычный, – думала добрая женщина, – обвела тебя вокруг пальца шальная девка! Ну, да ничего, мы тебя, неприкаянного, поставим на ноги!»
С тех пор жизнь в Сосновке потекла своим чередом. Прошло лето и наступила осень. Фёдор не охотился и не наведывался больше в охотничий домик. Он и сам не знал, почему. То ли воспоминания ещё были слишком свежи, а может, потому, что Джафранка запретила стрелять зайцев. Сила этой девушки всё ещё была рядом с ним. Любви не было, страсть пропала, а сила осталась. Как будто его дом и вся его жизнь были чем-то отмечены, а чем – Фёдор и сам не понимал.
Прошли осень и зима. В одно ранее утро в конце апреля, когда солнце ещё только поднималось над горизонтом, усадьбу разбудил истошный крик вышедшей на крыльцо Прасковьи, заставив замолчать испуганных петухов:
– Да что же это делается-то, батюшка барин Фёдор Аркадьевиииииич! – причитала Прасковья. – Ой, помогите, святые угодникиииии!
На крик выскочил Семён в одном исподнем.
– Ты что орешь как оглаш?нная?! Барин ещё почивать изволят!
Прасковья, белая как полотно, с вращающимися глазами, указала на ступеньки крыльца. Семён взглянул вниз и стал креститься.
***
