Книга Географ глобус пропил - читать онлайн бесплатно, автор Алексей Викторович Иванов. Cтраница 6
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Географ глобус пропил
Географ глобус пропил
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Географ глобус пропил

– Ну и ну! – удивился Служкин. – Ай да Виктор Сергеевич, старая толстая сводня!.. Значит, тут все мужики – твои поклонники?

– Одного я терплю, другого люблю, а без третьего жить не могу…

Сашенька потянулась к Служкину губами, и они долго поцеловались.

– А что Будкин? – напомнил потом Служкин Сашеньке.

– Я не уверена, что он вообще заметил моё присутствие…

На кухне, где они курили, Будкин, хехекая, заявил:

– Врёт она всё, Витус. Она уже напросилась ко мне сегодня на ночь. Вот там и замечу её присутствие. Просто ей пожаловаться охота больше, чем потрахаться. Давай задушевничай с ней – тебе же нравится. Это тебе награда за облом с той немочкой.

– Хороша награда: ведь и с Кирой ты уехал, и с Сашенькой ты уйдёшь… А мне что? Я тоже уже большой, в трусах.

– Витус, вот те крест, что у меня с Кирой ничего не было! – испугался Будкин. – Я её только до дому довёз! А что она меня в гости позвала – так ты знаешь, я не пойду, чужой земли мы не хотим ни пяди! И чего ты киснешь – у тебя ведь Надя есть.

– Ладно, иди к чёрту, – махнул на него сигаретой Служкин.

В дверь неожиданно позвонили, и открыл Колесников.

– В чём дело? – услышал Служкин его милицейские интонации. – Кто вы такие? Кого надо? По какому делу? – видимо, в паузах звучали и ответы, не доносящиеся до кухни. Колесников подумал и крикнул: – Виктор, тут к тебе какие-то малолетние преступники пришли.

Глава 22

Отцы

Служкин выбежал в прихожую и увидел в коридоре Деменева, Тютина, Бармина, Овечкина и Чебыкина с гитарой.

– А мы вас поздравить пришли, – улыбаясь, сказал Чебыкин.

– Джастен момент! – крикнул Служкин, вернулся в кухню, схватил колесниковскую бутылку, стопку металлических рюмок и помчался обратно. Со школьниками он поднялся по лестнице вверх на два марша, и там все расселись на ступеньках. Служкин разлил.

– Ну, с днём рождения вас, – солидно сказал Бармин и пригубил вино. Все, кроме Овечкина, выпили.

– Овчину хорошо, – завистливо сказал Тютин, вытирая ладонью рот. – Ему пить нельзя. Он на одной площадке с Розой Борисовной живёт, и мамаша его с ней дружит…

– Чего там сегодня новенького в школе? – спросил Служкин.

– Сушку довели. Она деньги считала, а мы украли с её стола стольник. Она целый урок выясняла, кто украл. Так и не нашла.

– А кто украл? – тотчас поинтересовался Служкин.

– Градусов.

– Нафиг? Чего на сто рублей купишь?

– Да просто так, на спор. Ещё сегодня мы химичке в ящик стола дохлую мышь бросили. Только она ящик на уроке не открывала, а то бы мы поржали, как она визжит.

– Мы не так над учителями прикалывались, – пренебрежительно заявил Служкин, снова разливая вино. – Вот, помню, ходила у нас по классу записка: «Это твой носок висит на люстре?» Каждый прочитает и сразу на потолок посмотрит. Наша классная по кличке Чекушка записку отняла, прочитала и сама глазами вверх зырк. Тут мы все и рухнули.

Служкин захохотал над собственным воспоминанием.

– Давайте ещё клюкнем, и я вам расскажу, – распорядился он, и все клюкнули. – Тоже, помню, был какой-то съезд, и у нас в комсомольском уголке повесили ящик с надписью: «Твои вопросы съезду». Через месяц его сняли, а там один-единственный листочек: «А когда в нашей школе откроется мужской туалет на втором этаже?»

Отсмеявшись, все снова приняли по рюмке.

– Ну что, Виктор Сергеевич, в поход-то в мае месяце идём? – спросил Деменев и подмигнул.

– Отцы, блин! – возмутился Служкин. – Ещё полгода до мая, а вы мне уже плешь проели! Сказал «идём» – значит, идём.

– У нас уже половина девятых с вами собирается.

– Я столько не подниму, вы чего? Не агитируйте зря. Только из вашего класса. Остальные пусть вон физрука просят.

– Не-е, все хотят с вами, потому что вы учитель клёвый.

– Раздолбай я клёвый, а учитель из меня, как из колбасы телескоп, – опять разливая вино, честно сообщил Служкин.

– У вас на уроках зыко: и побазарить можно, и приколоться… А на других уроках – только дёрнись. Вас и доводить-то неохота…

– Ну да. Вон Градусов как через силу старается – пот градом.

– Градусов – фигня. Зато к вам на урок, наоборот, двоечники идут, а отличники не хотят. Это потому что вы какой-то особенный учитель, не брынза, как Сушка или там немка…

– Вы Киру Валерьевну не трогайте, – обиделся Служкин. – Не доводите её, она мне нравится.

– А мы видели, как вы с ней гуляли.

– Видели – так помалкивайте. Лучше вон про Градусова говорите…

Отцы понимающе заржали.

– Градусов пообещал вашего кота повесить за то, что вы ему двойку за первую четверть вывели.

– Пятёрки, бывает, я ставлю зря, а двойки – нет. Пусть учит географию, дурак. Я, конечно, понимаю, что никому из вас эта география никуда не упирается, да и устаревает моментально… Однако надо. А Градусова я и сам повешу за… Ну, узнает, когда повешу.

– Он, Виктор Сергеевич, про вас песню сочинил. Ругательную.

– Ну-ка, отцы, давайте, наяривайте.

Чебыкин перетащил гитару со спины на живот, заиграл и запел на мотив старого шлягера «Миллион роз»:

Жил-был Географ один,Карту имел и глобус.Но он детей не любил,Тех, что не метили в вуз.Он их чуханил всегда,Ставил им двойки за всё,Был потому что глиста,Старый вонючий козёл…

Служкин хохотал так, что чуть не упал с лестницы.

– А вы, говорят, Виктор Сергеевич, тоже песни сочиняете?

– Кто говорит?

– Машка Большакова из «а» класса, – сознался Овечкин.

– Спойте нам песню, – жалобно попросил Тютин.

– За мах, – согласился Служкин. – Я пьяный, мне пофиг.

Он взял у Чебыкина гитару, забренчал без складу и ладу и надрывно завопил на весь подъезд:

Когда к нам в Россию поляки пришли,Крестьяне, конечно, спужались.Нашёлся предатель всей русской земли,Ивашкой Сусаниным звали.За литр самогону продался врагуИ тут же нажрался халявы.Решил провести иноземцев в МосквуИ лесом повёл глухоманным.Идут супостаты, не видно ни зги,И жрать захотелось до боли,И видят: Сусанин им пудрит мозги,Дорогу забыл, алкоголик.От литра Сусанин совсем окосел.Поляки совсем осерчали,Схватились за сабли и с криком «Пся крев!»На части его порубали.Но выйти из леса уже не могли,Обратно дорога забыта,И, прокляв предателя русской земли,Откинули дружно копыта.

От служкинских воплей в подъезд вышла Надя.

– Ты что, с ума сошёл? – спросила она. – Молодые люди, как вам не стыдно пьянствовать с ним? Ладно – он, он ни трезвый, ни пьяный не соображает, чего можно, а чего нельзя учителю. Но вы-то должны понимать, чего можно, а чего нельзя ученикам!..

– Всё-всё, Надя, – торопливо поднялся Служкин. – Дома разберёмся… – он пошёл вниз, оглянулся и подмигнул: – Спасибо, что поздравили, отцы. А сейчас мне задницу на британский флаг порвут. Пока!

– Нашёл с кем дружить! – с невыразимым презрением сказала Надя в прихожей, запирая дверь.

– Бог, когда людей создавал, тоже не выбирал материала, – мрачно отозвался Служкин.

Глава 23

Тёмная ночь

– Вовка, я с Шурупом домой пошла! – громко объявила Ветка. – Ты оставайся, если хочешь, а меня Витька проводит. Надя, отпустишь его?..

Надя фыркнула.

Шуруп был усталый и сонный, молчал, тяжело вздыхал. На улице Служкин взял его за руку. Тьма была прозрачной от свечения снега.

– Представляешь, Ветка, я недавно одной своей ученице рассказывал историю нашего выпускного романа, – неожиданно признался Служкин. – Приврал, конечно, с три короба… Она затащилась, а мне грустно стало. Давай как-нибудь съездим снова на ту пристань?

– Зачем в такую даль ехать, когда и дома можно?

– Дура ты, – огорчился Служкин.

Они по заснеженным тротуарам тихонько дошли до клуба, и тут Служкин обнаружил, что забыл дома сигареты.

– Блин, Ветка, – пробормотал он. – Можно я до киоска сгоняю?..

– Сгоняй, – согласилась Ветка. – Только недолго. Я жду тебя дома.

Служкин побежал по улице, оставив Ветку с Шурупом, обогнул здание клуба и углубился в парк, который все называли Грачевником. Фонари здесь не светили, и Служкин сбавил ход до шага. В Грачевнике стояла морозная чёрная тишина, чуть приподнятая над землёй белизною снега. Тучи над соснами размело ветром, и кроны казались голубыми, стеклянными. Дьявольское, инфернальное небо было как вспоротое брюхо, и зелёной электрической болью в нём горели звёзды, как оборванные нервы. Служкин свернул с тропы и побрёл по мелкой целине, задрав голову. Ноги вынесли его к старым качелям. В ночной ноябрьской жути качели выглядели как пыточный инструмент. Смахнув перчаткой снег с сиденья, Служкин взобрался на него и ухватился руками за длинные штанги, будто за верёвки колоколов.

Качели заскрипели, поехав над землёй. Служкин приседал, раскачиваясь всем телом и двигая качели. Полы его плаща зашелестели, разворачиваясь. Снег вокруг взвихрился, белым пуделем заметался вслед размахам. Служкин раскачивался всё сильнее и сильнее, то взлетая лицом к небу, то всей грудью возносясь над землёй, точно твердь его не притягивала, а отталкивала. Небосвод, как гигантский искрящийся диск, тоже зашатался на оси. Звёзды пересыпались из стороны в сторону, оставляя светящиеся царапины. Со свистом и визгом ржавых шарниров Служкин носился в орбите качелей – искра жизни в маятнике вечного мирового времени. Разжав пальцы в верхней точке виража, он спрыгнул с качелей, пронёсся над кустами, словно чёрная страшная птица, и грянулся в снег.

Кряхтя и охая, он поднялся и поковылял дальше. Опустевшие качели, качаясь по инерции, стонали посреди пустого ночного парка.

Служкин выбрался к автобусной остановке и прилип к киоску.

– Бутылку водки, и откройте сразу – как пиво, заказал он.

Он сунул в окошко деньги и вытащил бутылку.

– Палёная? – спросил он и приложился к горлышку.

– Настоящая, – соврали из окошка. – Закусить надо?

– После первой не закусываю, – сказал Служкин и пошёл прочь.

Возле подъезда Ветки он долго щурил глаза и считал пальцем окна. Свет у Ветки не горел. Ветка не дождалась его и легла спать.

В Веткином подъезде Служкин сел на лестницу и начал пить водку. Постепенно он опростал почти полбутылки. Сидеть ему надоело, он встал и пошёл на улицу.

Потом началось что-то странное. Бутылка утерялась, зато откуда-то появились так и не купленные сигареты. Какая-то мелкая шпана за сигарету платы пыталась перетащить Служкина через какой-то бетонный забор, но так и не смогла. Потом Служкин умывался ледяной водой на ключике, чтобы привести себя в чувство. Потом у бани пил какой-то портвейн с каким-то подозрительным типом. Потом спал на скамейке. Потом на какой-то стройке свалился в котлован и долго блуждал впотьмах в недрах возведённого фундамента, пытаясь найти выход. Выбрался оттуда он грязный, как свинья, и почти сразу же рядом с ним остановился милицейский «уазик».

Служкин пришёл в себя только в ярко освещённом помещении отделения милиции.

– Ой! – испуганно сказал он. – Где я? В вытрезвителе, что ли?..

– Сидеть! – заорал на него через стойку сержант.

Служкин присмирел, озираясь, и потрогал физиономию – цела ли? Из коридора напротив донёсся рёв и пьяный мат. Одна из дверей распахнулась, и наружу вывалился мужик в расстёгнутой рубахе и трусах. Ему выкручивал руку второй милиционер.

– Хазин, помоги уложить! – закричал он.

– Убью, если пошевелишься! – пообещал сержант Служкину и с дубинкой побежал на помощь коллеге.

Едва оба милиционера заволокли мужика в комнату, Служкин метнулся к телефону на стойке и набрал номер Будкина.

– Будкин, это Служкин, – быстро сказал он. – Выручай, я в трезвяке!..

Вернулся сержант Хазин, сел, подозрительно ощупал Служкина взглядом и начал скучно допрашивать, записывая ответы. Изображая предупредительность, Служкин отвечал охотно и многословно, но всё врал.

Минуть через пятнадцать в отделение решительно вступил Будкин. Он уверенно пошагал сразу к стойке. Его расстегнутый плащ летел ему вслед страшно и грозно, как чапаевская бурка. Служкин дёрнулся навстречу Будкину, и Будкин одновременно с сержантом свирепо рявкнул:

– Сидеть!

– У вас, значит, этот голубь, – проговорил Будкин, по-хозяйски опираясь на стойку. – А я ищу его который час… Какие с ним будут формальности?

Не меньше получаса прошло, пока Будкин заполнял какие-то бланки и расплачивался. Наконец он грубо подхватил Служкина под мышку и потащил на выход, прошипев краем рта:

– Ногами скорее шевели, идиот!..

От милицейского подъезда они дунули к ближайшей подворотне.

– Ты чего, в ментовке бомбу заложил?.. – задыхаясь, спросил Служкин.

– Быстрее надо было, пока этот сержант меня не вспомнил, – пояснил Будкин и хехекнул: – Я в школе у него два года в сортире мелочь вытрясал… А ты где пропадал? Почему грязный такой? Надька мне уже сто раз звонила. Чего ты бесишься-то, Витус?

– Я не бесюсь… не бешусь… Короче, всё ништяк.

– Да-а… – Будкин закурил, печально рассматривая Служкина. – Вот сейчас тебе и будет ништяк…

– А у тебя нельзя отсидеться? – робко спросил Служкин.

– У меня негде. Там сейчас Рунёва с Колесниковым.

– Нифига себе! – удивился Служкин. – А чего они делают?

– Чего ты с Веткой делал? Торпеду полировал. Вот и они тоже.

– А ты чего?..

– Чо-чо, – хехекнув, передразнил Будкин. – Варю суп харчо. Пусть трахаются, палас не протрут. Пойдём лучше пиво пить. Угощаю.

Только на рассвете Служкин позвонил в свою дверь. Ему открыла осунувшаяся Надя и посторонилась, пропуская в прихожую.

– Это я, твой пупсик, – беспомощно сказал Служкин.

– Ну что, удовлетворила тебя Ветка как женщина? – поинтересовалась Надя, недобро сощурившись.

– Нет… – виновато сознался Служкин.

– Жаль, что квартира твоя, и я не могу тебя выгнать… Я надеюсь, что сегодня твой день рождения уже кончился?

– Кончился, – покорно согласился Служкин.

– Ну и у меня с тобой всё кончилось, – спокойно заявила Надя и с размаха съездила ему по скуле.

Глава 24

В тени великой смерти

День первый

К школьному крыльцу Витька выскакивает из тесного куста сирени, бренчащие костяные ветки которого покрыты ноябрьским инеем. Конечно, никто не рассчитывает, что Витька прорвётся сквозь палисад, и в запасе у него остаётся ещё секунда. Короткой очередью он срубает американского наёмника у входа и через две ступеньки взлетает на крыльцо. Двери – огромные и тугие, их всегда приходится вытягивать, как корни сорняков. За дверями, естественно, тоже притаились десантники, но Витька не даёт им и шевельнуться. Свалив с плеча гранатомёт, он шарахает прямо в жёлтые деревянные квадраты. Воющее облако огня уносится вглубь здания, открывая дорогу.

Одним махом Витька оказывается внутри школы. Два выстрела по раздевалкам, и за решётками полчищами ворон взлетают пальто и куртки. Потом еще три выстрела: по директорскому кабинету, по группе продлённого дня и по врачихе. Затем Витька очередью подметает коридор и мимо сорванных с петель дверей бежит к лестнице.

Американца на площадке Витька ударяет ногой в живот. Тот кричит и катится вниз по ступенькам. Ещё один лестничный марш, и по проходу ему навстречу несутся солдаты. Витька долго строчит из своего верного АКМ, пока последний из наёмников, хрипя, не сползает по стене, цепляясь за стенд «Комсомольская жизнь».

Из коридора с воплями «ура!»… м-м, нет… «банзай!»… м-м, ну, просто с воплями выскакивают американцы. Двоих Витька отключает прикладом автомата, третьего ногой, четвёртого башкой в живот, пятому ребром ладони ломает шею, шестому мечет в грудь сапёрную лопатку, которая вонзается по самый черенок.

Вылетая за угол, Витька открывает ураганный огонь и бежит вперёд. Классы, классы, комсомольский уголок, учительская, лестница…

Витька стал замедляться. Дверь кабинета номер девятнадцать, номер двадцать, двадцать один, двадцать два… Витька затормозил. Двадцать три. Кабинет русского языка и литературы.

Хорошо, что родители уехали в командировку. До школы можно идти без куртки. Так, галстук заправить, вечно он вылезает на пиджак. Волосы пригладить. Дыхание успокоить. Ботинки грязные – вытереть их мешком со сменной обувью. Сам мешок повесить на портфель чистой стороной наружу так, чтобы закрыть надпись «Адидас», сделанную шариковой ручкой на клапане портфеля. Ну, вроде всё.

Витька помедлил. Очень он не любил этого – быть виноватым перед Чекушкой. Ну и наплевать. Он осторожно постучал, открыл дверь кабинета, вошёл, цепляясь мешком за косяк, и, ни на чём не останавливая взгляда, уныло сказал:

– Ирида Антоновна, извините за опоздание…


Чекушка стояла у доски, держа в руках портрет Гоголя. Она была похожа на башню: огромная, высоченная женщина с розовым лицом, ярко накрашенными губами и крутыми бровями. С плеч у неё свисала жёлтая сетчатая шаль. На голове лежала тугая коса, свёрнутая в корону. Когда Чекушка говорила о писателях, голос её, словно от восхищения, был всегда тих и медлен, и смотрела Чекушка вверх. Фамилия у неё была Чекасина.

При появлении Витьки лицо у Чекушки стало таким, будто Витька в сотый раз допустил ошибку в одном и том же слове.

– Ты почему опоздал? – спросила Чекушка, опуская портрет.

Витька, вздохнув, уставился в окно.

– Вы не понимаете, как сложно вести урок в таком классе, как ваш! – Чекушка взглядом встряхнула Витьку. – Вы заставляете меня делать столько ненужной работы! Я как педагог, прежде чем начать объяснение нового материала, по пять-десять минут трачу на то, чтобы сконцентрировать ваше внимание, а потом являешься ты, и все мы вынуждены начинать сначала. Ты не мне, не себе – своим товарищам вредишь, я вам уже тысячу раз это говорила. Ладно, не нужны тебе Пушкин, Лермонтов, Гоголь, не нужны они Соколову, Тухметдинову, Лисовскому – их и так в ПТУ возьмут. Но ведь есть и умненькие ребята. И они вам не скажут, но подумают: вот благодаря кому я чувствую, что подготовлен к поступлению в вуз слабее, хуже, чем мои друзья. Короче, Служкин, садись на место, а дневник мне на стол. И запомните все: если опоздал больше чем на пять минут – в кабинет даже не стучитесь.

Витька задом пододвинул по скамейке как всегда рассевшегося Пашку Сусекина по кличке Фундамент, поставил на колени портфель и, затаив дыхание, с превеликой осторожностью открыл замок. Чекушка не любила, когда на уроке щёлкают замками и шлёпают учебниками об стол. Ещё она не любила, когда портфели кладут на столешницы, окрашенные родительским комитетом, на которых от этого остаются чёрные следы. Достав книги и тетради, Витька сунул портфель под ноги. Чекушка не разрешала ставить портфели в проход снаружи у парт. Объясняя, она всегда прогуливалась между рядов и могла споткнуться.

– Витус, ты геометрию сделал? – шёпотом спросил Фундамент.

– У Петрова скатал, – ответил Витька.

– Дай…

– Служкин, Сусекин! – оборвала их Чекушка.

Хмыкнув, Витька открыл учебник и нашёл нужную страницу. Там была фотография «В. В. Маяковский на выставке “20 лет работы”». Здоровенный Маяковский, улыбаясь и скрестив руки на стыдном месте, разговаривал с пионерами на фоне плакатов, где были изображены разные уродливые человечки. Взяв ручку, Витька принялся разрисовывать фотографию: одел Маяковского в камзол и треуголку, а пионеров – в папахи, ватники и пулемётные ленты. Внизу Витька подписал: «Встреча Наполеона с красными партизанами».

Такими переработками сюжетов Витька испакостил весь учебник. Даже на чистой белой обложке, где строго синел овал с портретом Горького, Витька приделал к голове недостающее тело, поставил по бокам бурлаков в лямках, а на дальнем плане изобразил барку.

Рисуя, Витька внимательно слушал Чекушку. Ему было интересно. Когда Фундамент отвлекал его, Витька не отвечал и лишь пинал Фундамента ногой под партой. Очень не любя классную руководительницу, Витька тем не менее в душе её уважал. Почему так получалось, он понимал с трудом. Корни ненависти отыскать было проще. Видно, Витька, как и все, уважал Чекушку за то, что она была центром мира. Если он был свободен, то свободен от Чекушки. Если тяготился – то благодаря ей. Если кто-нибудь был хорошим человеком – то лучше Чекушки. Если плохим – то хуже. Чекушка была точкой отсчёта жизни.


У доски маялся Серёга Клюкин. Чекушка с каменным лицом сидела за своим столом и не оборачивалась на Серегу. С видом человека, кидающего утопающему соломинку за соломинкой, она задавала ему вопросы. Ответов Клюкин, разумеется, не знал. Он криво улыбался, бодрился, подавал кому-то какие-то знаки, делал угрожающие гримасы и беззвучно плевал Чекушке на голову в корону из кос, прозванную «вороньим гнездом».

– Понятно, садись, – сказала Чекушка Серёге и придвинула его дневник. Клюкин постоял за её плечом, глядя, как она выводит двойку, забрал дневник и, махая им, отправился на свое место. По пути он шлёпнул дневником по голове отличника Сметанина. Чекушка тем временем написала что-то в Витькином дневнике и перебросила его на первую парту Свете Щегловой.

– Служкину, – велела она. – Посмотрим, как остальные выполнили домашнее задание. Рядовые, проверьте тетради.

Витька отпихнул дневник на край парты, демонстративно не интересуясь тем, что там написано. Раскрыв перед собой тетрадь, он откинулся на спинку скамейки и стал рассматривать стенды по стенам. Слева от доски висел стенд «Партия о литературе», справа – «Чтение – это труд и творчество». Затем вдоль ряда: «Сегодня на уроке», «Советуем почитать», «Классный уголок», «Читательский дневник», «В вашу записную книжку». На задней стене – «Поэты родного края» и «Возвращаясь к любимым книгам», а посередине – огромный планшет «Литературный клуб “Бригантина”» с эмблемой и девизом. Под потолок уходили портреты классиков вперемешку с их цитатами. Всё это было знакомо Витьке почти до замыленности. На базе своего класса Чекушка организовала литературный клуб «Бригантина». Основу его составляла так называемая «творческая группа». Пока Витька числился в ней, он ежемесячно менял экспозиции на стендах. А потом в кабинете математики на парте Витька нарисовал первый выпуск настольной газеты «Двоечник», и Чекушка на пионерском собрании выгнала его из «творческой группы». Витька этим очень гордился.

Между тем рядовые уже просмотрели тетради. Рядовых назначала лично Чекушка. Они были обязаны каждый на своём ряду проверить, сделано ли домашнее задание.

– У Горшкова и Сусекина нету, – сказала Света Щеглова.

– У Тухметдинова и Лисовского, – сказала Лена Анфимова.

– У Амировой, Назарова и Забуги, – сказала Наташа Соловьева.

– Дневники на стол, – велела Чекушка, – а сами встаньте к «стене позора».

«Стеной позора» называлась в кабинете длинная стена, у которой те, кто не выполнил домашнее задание, проводили время от своего разоблачения до звонка.

– Пусти, – пихнул Витьку Фундамент и вылез из-за парты.

На столе у Чекушки выросла стопка чистых белых дневников в обложках. Все они были подписаны красивым почерком Лены Анфимовой: так распорядилась Чекушка. В начале каждой четверти она устраивала очень долгие классные часы, когда на всю четверть заполнялось расписание. Дни получали свои даты, и страницы уже нельзя было вырвать.


Двоечники выстроились и привалились к «стене позора», окрашенной в зелёный цвет. Кто привычно уставился в окно, кто на картинки, кто в пол. Витька оглянулся на них и злорадно сделал неприличный жест. Двоечники стали украдкой показывать ему кулаки.

– Сусекин, где обложка с дневника? – спросила Чекушка.

Обложка валялась на парте. Фундамент стащил её, потому что через трафарет на ней было написано: «При пожаре и стихийных бедствиях не трогать!»

Витька перевёл взгляд с двоечников на Леночку Анфимову. Леночка была самой красивой девочкой в классе. Кроме того, единственная из класса, она состояла в общешкольном звене барабанщиков. На линейках она иногда выносила знамя школьной пионерской дружины: в белых колготках, в синей короткой юбочке, в белой рубашке с погончиками и в белых бантах, в алом галстуке и алой пилотке, с красно-золотой лентой через плечо и в белых перчатках. Флаг над ней был тяжёлым, багряным, сонным. Бархат его тускло переливался. Увесистые золотые кисти покачивались. Серебряное острие на кончике флагштока ослепительно блестело.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Вы ознакомились с фрагментом книги.

Для бесплатного чтения открыта только часть текста.

Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:

Полная версия книги

Всего 10 форматов