Ничего не бойся. С нами Бог! Памяти о. Германа Подмошенского

Отец Владимир

Когда-то в молодые годы в Свято-Троицком монастыре Глеба взял под свое покровительство молодой и деятельный иеродиакон Владимир. Был он невысокого роста, с яркими зелеными глазами, преисполненный радости и христианской любви.

Глеб вспоминает: «После повечерья отец Владимир предложил: «Давай прогуляемся до кладбища». На нем был клобук и мантия. Он лучился радостью, и дух его, казалось, ликовал. Предложил: «Хочешь поговорим?» А я как раз прикидывал, раздумывал – стоит ли раскрывать самые потаенные уголки своей души? Мы пошли, и он начал: «Давай сначала я расскажу о себе, а потом – ты». И поведал свою историю, которая в чём-то напоминала жизнь Глеба.

Родился он в Черниговской губернии. В четырнадцать лет был угнан германской армией, отступавшей из России. В советское время отец его был атеистом, и мать не позволяла себе говорить детям о религии, но когда пришло время разлуки (как оказалось, на всю жизнь), она открыла ему: «Имей в виду, ты крещеный». В Берлине, будучи «гастарбайтером», он выкапывал людей из-под руин после налетов американцев. Именно здесь, в послевоенной стране, одинокий юноша и обрел впервые Бога. Он повстречал отца Адриана Рымаренко, вдохновенного священника, собравшего христианскую общину из 40–50 мирян, в основном неимущих русских беженцев, и постоянно питавшего их своей неиссякаемой верой. Именно под его влиянием отец Владимир решил стать монахом еще в Германии, а теперь подвизался в Джорданвилле.

«Говорил отец Владимир очень долго, – продолжает Глеб, около двух часов. Он открыл мне, что движет его душой, свой внутренний мир, и я был несказанно рад, что встретил доступного человека, коего волновали такие же вопросы, кто уделял мне время, снисходил до меня, недостойного, подбадривал и шутил.

Закончил он рассказывать, и взвилось мое сердце, захотелось излить всё, что накипело. «Теперь расскажи о себе», – попросил он. И выплеснул всё: как жил, страдал, мучился сомнениями. Так и произошло мое «перерождение», среди ночи, на дороге между кладбищем и монастырем. Сколько сил дал мне этот разговор!

Неужто мы расстанемся?! Страшно подумать: ведь я встретил человека, которому я дорог таков, каков я есть. Прощаясь со мной ночью накануне отъезда, он перекрестил меня, обнял и поцеловал. Я был потрясен: как же холодно и бездушно я до сих пор жил! А он улыбнулся, повернулся, и его черный клобук исчез в ночи. Я вышел из монастыря, небо было усыпано звездами, стояло теплая летняя ночь, пахло сеном. И я подумал: вот бы никогда не расставаться с отцом Владимиром. Утром, уже прощаясь, он повторил те же самые слова: «Не волнуйся, мы не расстанемся вовек».

Отец Владимир открыл для него подвижническую сторону православного христианства. Перво-наперво он дал Глебу житие преп. Серафима Саровского, одного из самых любимых святых земли русской.

Все, кто знал Глеба, заметили после его «перерождения» разительную перемену. До этого он слыл «мрачным Глебом». Теперь же он был внутренне счастлив и окрылен: открылась цель, ясная и неотложная. Он изменился настолько, что, как сам говорил, мир предстал в других красках.

Душа Глеба жадно поглощала русские святоотеческие писания. Он знал, что помимо преподобных Сергия и Серафима было очень много пустынножителей – отшельников, пребывавших в единении с Богом среди бескрайних лесов России вплоть до нашего столетия. И особенно взволновали его жизнеописания старцев Оптиной пустыни, они продолжили традицию пустынников рославльских лесов и представляли в истории современной Церкви одно из самых необычайных явлений. В XIX и начале XX века старцы оказывали огромное влияние на русское общество, вызвав широкое процветание святости. Выполняя древнюю пророческую роль Церкви (см. Еф. 4, 11; 1 Кор. 12, 28, 14, 1, 3), они даром Божьим проникали в людские сердца и целили раны душевные и телесные. Их пророчества и открытые Богом тайны привлекали искателей духовности со всей Руси, их посещали Достоевский, Гоголь, Толстой.

Опять же с помощью отца Владимира Глеб познакомился с учеником святого Нектария (одного из последних оптинских старцев), отцом Адрианом Рымаренко, кто привел отца Владимира в Церковь.

Отец Адриан (Рымаренко)

Ныне уже пожилой, отец Адриан со своей матушкой жил в Спринг Велли в штате Нью-Йорк, где основал Ново-Дивеевскую женскую обитель. Так же, как и в Европе, он духовно окормлял мирян из христианской общины, собравшихся вокруг него.

Вместе со своей паствой отцу Адриану выпало много пережить. Во время второй мировой войны его родному сыну осколком от бомбы снесло полголовы. Отец Адриан воспринял этот удар мудро, и пережитое помогло ему еще более поддерживать и утешать окружавших, и люди тянулись к нему. Священник, духовник, проповедник, он привлекал сотни, тысячи душ в Церковь своим богослужением и образом жизни. Он отдавал ее своей пастве. Столько отеческой любви дарил он, что его прозвали «суперсвященник».

Пастырство отца Адриана зиждилось не на его собственных измышлениях, а на всём лучшем, что он унаследовал от своего учителя – старца Нектария, который скончался в 1928 году под его епитрахилью[3].

Подобно своему наставнику, отец Адриан был истинным сердцевидцем: взглянув раз на человека, уже мог сказать, что необходимо тому сейчас делать, причём каждому своё, потребное только ему. Случилось как-то Глебу прийти к отцу Адриану в гости.

Вспоминая первую встречу с отцом Адрианом, Глеб пишет: «Отец Адриан пригласил меня в очень уютный кабинет с невысоким потолком. Предложил сесть в кресло у окна, напротив красного угла со множеством старых, почерневших икон и горевшей лампадой. Сам сел на диван у стены, покорив меня душевной улыбкой…

Он был высок и очень красив. Ярко-голубые глаза светились радостью, сам же, хотя и серьёзен, был необычайно обаятелен. Приехал я не для того, чтобы задать какой-то вопрос, а просто пришёл в гости, так как пообещал отцу Владимиру. Хозяин это понял и начал расспрашивать о жизни. У него оказался очень приятный тенор. Я отвечал кратко и незначительно, уделяя больше внимания портретам монахов в клобуках на стенах, нежели беседе… И вдруг он ошарашил меня вопросом относительно одного моего греха. Я был поражён такой прозорливостью, о таком даре я и не предполагал. Он придвинулся поближе и, глядя прямо в глаза, открыл обо мне такое, о чём я раньше и не догадывался.

Беседовали мы не очень долго, но я окончательно утвердился: передо мною всезнающий, заботливый и, несомненно, доброжелательный отец, которому ты нужен такой, какой ты есть. Я плакал, но не потому, что разговор тронул моё сердце, а потому, что обрёл нечто совершенно замечательное, к чему душа стремилась многие годы».

Так отец Адриан стал для Глеба духовным наставником. Как-то отец Адриан спросил Глеба: «Почему Бог волной вынес нас на просторы американской земли? Почему рассыпал нас – словно звёзды по небу – среди добрых американцев? Не для того ли, чтобы мы до наступления конца света успели воссоздать здесь жизнь Святой Руси, как свидетельство истинного христианства?» Эти апостольские идеи были абсолютно новыми для Глеба. Отец Адриан буквально открыл перед ним новые горизонты.

Конечно, отец Адриан был удивительным священником: куда бы ни забрасывала его судьба – в Киев ли, Берлин, Вендлинген или Нью-Йорк, – он собирал и сплачивал православные общины.

Осенью 1943 года, перед занятием Киева советскими войсками, вместе с некоторыми членами своей общины (среди которых, в частности, был Олег Концевич, позднее ставший епископом Нектарием) отец Адриан выехал на Запад. Позднее он говорил, что многие православные люди в это время бежали в Германию не из страха перед расстрелом или коммунистическим режимом, а для того, чтобы не потерять уже раз найденный путь христианской жизни, чтобы освободить свой дух, чтобы продолжать жить по-христиански и строить христианский быт.

С 17 ноября 1943 году отец Адриан исполнял обязанности настоятеля кафедрального Воскресенского собора Берлина, с 8 марта 1944 года стал настоятелем этого собора в сане протопресвитера. Был духовным пастырем для самых разных категорий верующих: для «старых эмигрантов», военнопленных, угнанных в Германию «восточных рабочих», бежавших от Красной армии противников большевизма и лиц, сотрудничавших с оккупационной администрацией.

Во время настоятельства отца Адриана службы стали ежедневными (утром и вечером), настоятель не прекращал богослужений во время бомбардировок Берлина союзной авиацией. В соборе была открыта приходская столовая, в которой кормили живших в Берлине русских людей, многие из которых потеряли всё своё имущество и голодали. По воспоминаниям современников, собор превратился в круглосуточный пункт оказания помощи и участия.

В 1945 году отец Адриан переехал в Южную Германию, служил в храме под Штутгартом, в Вендлингене. Помог многим избежать депортации в СССР.

Даже в тяжелейшее военное время в Германии отец Адриан сумел стяжать внутренний покой, сумел создать условия и настрой, с которым он и его паства могли жить христианской жизнью во всей полноте её благодати. И теперешняя его община на севере штата Нью-Йорка духовно процветает, потому что он воспитал в людях сознательную православную философию жизни.

В феврале 1968 года, после смерти жены Евгении Григорьевны, отец Адриан принял монашество с именем Андрей.

2 марта 1968 года он был хиротонисан во епископа Роклэндского, викария Нью-Йоркской епархии.