Точку в нашем споре Лариса поставила для себя лет десять спустя, уже после Чернобыля. В тот год они с Павлом хотели поехать на майские праздники в Киев, но отпуск мужу не дали, и тогда Лариска решила взять с собой младшую сестру – билеты были куплены, и номер в гостинице заказан. И вот накануне праздников она приехала в Энск, чтобы вместе с Аллочкой отправиться в Киев, а я как раз гостила у бабушки Лены – у меня накопились неделя отгулов. Да и мама настояла на той поездке в Энск, потому что Даня в то время был в командировке, и я маялась от тоски по мужу, тогда еще горячо любимому.
Про аварию на атомной станции я в то время уже знала – отец слушал «голоса», как он выражался, «по работе», и так же, «по работе» отца, я примерно представляла себе, что такое авария на ядерном реакторе. Папин друг служил на атомной подлодке, и он как-то рассказывал про течь первого контура охлаждения реактора, из-за чего лодка не могла всплыть после погружения. И весь экипаж бы погиб, если бы не старпом, который вошел в реактор, каким-то чудом сумел восстановить систему охлаждения, и двигатель заработал. Героя едва успели доставить живым до берега, но спасти не смогли – медицина оказалась бессильна перед лучевой болезнью, зато все остальные члены экипажа остались жить, наверное, долго и счастливо. Эта история поразила мое воображение, и я вспоминала о ней всегда, когда речь заходила об атомных реакторах.
Узнав о том, что Лариса собирается поехать в Киев, да еще взять с собой младшую сестру, я стала отговаривать подругу со всей настойчивостью, на которую была способна. Но официальных сообщений о радиационной опасности не было, только слухи, которым в ясный весенний день верить совершенно не хотелось. И тогда я пустила в ход тяжелую артилерию: сказала Лариске, что предчувствую большую беду, что мне приснилось, как пожарные тушат крышу реакторного блока в Чернобыле и падают замертво от облучения.
Лариса, как ни странно, поверила и поехала в Москву, на Киевский вокзал сдавать билеты. Вернулась подружка потрясенная. То, что она увидела на Киевском, было похоже на вокзальную неразбериху военной поры, о которой мы знали из фильмов – люди штурмовали кассы в отчаянной надежде ухватить билеты на отходящие поезда, чтобы вернуться к своим семьям, но это мало кому удавалось. А еще через пару дней масштабы катастрофы стали известны всей стране, и с тех пор поколебать уверенность подружки в том, что у меня дар предвидения, было невозможно.
«Ну, Варь, что же ты молчишь?» – голос Аллы, так и не дождавшейся моего ответа, вернул меня от воспоминаний к действительности. И я, не очень рассчитывая на успех, сделала попытку отвертеться от обещания выполнить совершенно нелепую с точки зрения здравого смысла просьбу.
– Послушай, как ты себе это представляешь? Даже если ты веришь в какой-то немыслимый дар предвидения, то это касается будущего, а не прошлого! Нашла тоже мисс Марпл! Я, кстати, еще слишком молода для такой роли, до пенсии еще далеко, к тому же я замужем… – тут я посмотрела в лицо моей собеседницы и моментально прикусила язычок. – Прости, Малыш…
– Варька, ты ведь жила в ТОМ доме, – почти прошептала Аллочка.
Глаза ее были устремлены мимо меня, куда-то вглубь сада, а мне казалось, что она смотрит в прошлое, в то самое прошлое, о котором она ничего не должна была знать. И я сломалась: «Хорошо, поступим так – я немного устроюсь тут, сориентируюсь, так сказать, на местности, и мы вернемся к этому разговору. А теперь давай сменим тему! Наверняка у тебя есть фотографии Ларискиных сыновей, так похвасталась бы племянниками, тем более, зарубежными!»
Дважды просить Аллу не пришлось – не успела я и глазом моргнуть, как она метнулась в гостиную и вернулась с толстым альбомом в руках. Фотографии, конечно, были все цветные, и на каждой второй то вместе, то поврозь улыбались мальчишки, старший был похож на Павла, зато младший – вылитая Лариска, Мальчик-одуванчик с копной светлых волос. Сама же Лариса выглядела если не абсолютно счастливой, то вполне довольной жизнью, и до такой степени походила на свою мать, что я в первый момент оторопела: если бы не современная одежда и свежий глянец снимка, я могла бы поклясться, что передо мной фото Анны Сергеевны – именно такой она запомнилась мне. Стройной блондинкой с короткой стрижкой и тонкими чертами лица.
Я перевела взгляд на Аллочку – темными кудрявыми волосами и голубыми глазами она единственная из трех детей Винокуровых пошла в отца, только ростом, как говорили, в бабушку, потому что сам Вадим Петрович был высоким мужчиной. Во всяком случае, рядом со старшими, братом и сестрой, Алла всегда казалось ребенком, нуждавшимся в защите и опеке, поэтому кроме, как «Аллочка» или «Малыш», по-другому ее в семье никто не называл. Как же так получилось, что она осталась совсем одна в такое нелегкое время?
Алла и сама увлеклась просмотром фотографий – не надо быть психологом, чтобы заметить, как она скучает по своим родным, но вдруг из альбома выскользнул снимок и упал прямо у моих ног. Я подняла его и с удивлением увидела на фото Аллочку в компании двух довольно симпатичных персонажей мужского пола, лица которых показались мне смутно знакомыми. Один их них, «среднего роста, плечистый и крепкий», улыбался мальчишеской улыбкой, глядя прямо в объектив, а второй, высокий, темноволосый, смотрел на Аллу взглядом, не допускавшим двусмысленного толкования. Ну вот, а я-то сокрушалась, что она, бедняжка, совсем одна!
– А это что за люди? – спросила я, протягивая снимок хозяйке.
– Не узнаешь? – засмеялась она в ответ. – Надо чаще в родной город заглядывать и старых друзей навещать!
– Да ладно тебе! А все-таки, кто это с тобой? – не отставала я.
– Слева – Антон Мухин, помнишь, Мухины жили в одном подъезде с твоей бабой Леной? А справа – Кравцов. Саша Кравцов, неужели ты его не узнала? Это нас Олег снимал в начале лета, ребята мне помогали сад в порядок привести…
– Кравцов? Он что, здесь? В Энске? – я не верила глазам своим.
– Ну да! Он служил срочную в Севастополе, там и женился, потом поступил в Корабелку, после окончания вернулся из Питера обратно в Севастополь. А пару лет назад демобилизовался, развелся с женой и приехал в Энск вместе с сыном. Сейчас живет у матери, а работает в автомастерской. Он на паях с Антоном арендовал гараж, где раньше был филиал автобазы, так что теперь у них там что-то вроде частного автосервиса, как теперь говорят, – Аллочка смотрела на меня с любопытством, ожидая моей реакции и дальнейших вопросов.
Но я молчала, рассматривала лицо мужчины, улыбающегося со снимка, и постепенно узнавала в нем бывшего одноклассника, мой школьный роман с которым оборвался, практически не успев начаться, из-за поэмы Вознесенского с пронзительно французским названием «Лонжюмо». Потом, оторвавшись, наконец, от созерцания возмужавшего Сашки Кравцова, спросила: «Так ты говоришь, он теперь живет в нашем старом доме? И бывает у вас?»
– Да, у нас он, как ты выразилась, бывает, – с усмешкой заметила Алла. – Причем впервые он переступил порог нашего дома в день выпускного, вернее, в ночь: рыдал тут на плече у Ларки, потому что видел, как ты целовалась с каким-то белобрысым парнем, вся такая красивая, в белом платьице… Варь, ты что, действительно ничего не знаешь? Да он же вместо того, чтобы пойти на свой вечер, поехал в Москву, чтобы увидеться с тобой! А потом с расстройства завалил экзамены в Бауманское, поступил в наш филиал автодорожного, но и оттуда вылетел в первую же сессию – ну, просто совсем не учился. Весной ушел в армию, попал на Черноморский флот. А, может, сам попросился, кто знает. Он же тогда совсем свихнулся от любви к тебе…
– Алка, да ты что?! Неужели все это правда? – я не верила ушам своим. – Почему же Лариса мне ничего не рассказала?
– Да твой Кравцов заставил ее тогда поклясться какой-то страшной клятвой, что она тебе ничего не скажет. Ну, а я клятвы не давала, – Алла снова улыбнулась и поднялась из-за стола, – поэтому все тебе и выложила. К тому же мне кажется, что срок давности истек, и Сашкиной мужской гордости мой рассказ урона нанести не может. Ладно, Варь, поздно уже, пора спать. Пойдем, покажу твою комнату, и будешь там переживать по поводу Кравцова…
Окно спальни, где мне предстояло провести эту ночь, выходило в сад. Алла принесла свежее белье, помогла застелить постель, шепнула старую детскую присказку: «На новом месте приснись жених невесте» и, хитро улыбнувшись, исчезла за дверью. А я, оглянувшись на гостеприимно откинутый уголок одеяла, подошла к окну и распахнула настежь створки.
Запахи летнего сада и шорохи ночи в непривычной для московского уха тишине – роскошь, недоступная мне в последние годы, и казалось, что едва голова моя коснется подушки, я провалюсь в сон, крепкий и сладкий, как в детстве. Но не тут-то было – сна как не бывало: напророчила Алка, и мысль о том, что Кравцов здесь, рядом, в Энске не давала мне покоя…
Кравцов появился в нашем 9-ом «А» неделю спустя после начала учебного года. Все уже успели обменяться впечатлениями о летних каникулах, обсудить первые школьные новости и только-только по-настоящему приступили к занятиям, как однажды утром в класс вместе с литераторшей уверенной походкой вошел Сашка. Тридцать две пары глаз с любопытством уставились на новенького, а тот, совершенно не смущаясь, сказал: «Привет!» и плюхнулся на свободную парту прямо позади меня, лишив, таким образом, возможности разглядеть новенького во всех подробностях.
А посмотреть было на что: вроде бы он ничем не отличался от наших мальчишек, но как-то особенно ловко обхватывал его плечи форменный серый пиджак, расстегнутый воротник ковбойки в красно-синюю клетку открывал крепкую шею, к тому же в нарушение всех правил парень был в темно-синих джинсах. Но, самое главное, Саша Кравцов был подстрижен как девчонка – соломенное «каре» на косой пробор, длинная прядь заправлена за ухо. Бывало, конечно, что кто-то из наших одноклассников вопреки придиркам учителей, косил под «битлов», отпуская волосы до плеч, но чтобы такое?! Да, не прост новичок! Ну, ничего, после уроков ребята наваляют ему, чтобы не задавался!
Однако, когда после уроков я выкатилась на школьное крыльцо, застегивая на ходу упрямый замок портфеля, там меня ждал новенький: «Ты домой? Пойдем вместе!» В ответ я только рассмеялась: «Пойдем – куда? Да я живу в соседнем доме!»
– В сером, двухэтажном? Правда?! – Кравцов слегка растерялся.
– Ну да! А что тут удивительного?
– В общем-то, ничего, – Сашка покрутил головой. – Просто я теперь тоже там живу.
– Так ты – сын Марии Семеновны, нового школьного врача? – теперь настала моя очередь удивляться. – А где же ты был раньше? Почему не пришел в школу первого сентября?
– Я проводил каникулы у отца. Родители так решили, что мама сначала устроится на новом месте, а потом меня заберет, – Кравцов откинул со лба выгоревшую на солнце прядь и добавил с совершенно взрослой откровенностью, – мои родители в разводе.
– Так как же ты будешь меня провожать? – поспешила я сменить тему.
– А пойдем через центр? Заодно ты покажешь мне город!
И мы пошли. Вниз по переулку, к собору, потом на озеро, потом на стадион – ознакомительная экскурсия по городу продолжалась до самого вечера, и, кажется, впервые в жизни мне не хватило времени на уроки. Вообще-то я привыкла быть круглой отличницей и до появления в нашей школе Кравцова лидировала с большим отрывом по всем параллельным классам, так что на мою «корону» никто и не претендовал. Все знали, что Варвара Алексеева – гордость школы и будущая золотая медалистка.
Сашка отличником не был, но зато оказался чрезвычайно эрудированным товарищем, причем далеко за рамками школьной программы. В общении с ним мое самолюбие первой ученицы постоянно получало мелкие уколы и царапины, что не давало перерасти нашей дружбе в полноценный школьный роман. И вот однажды, когда на уроке литературы пришедшая на практику новая учительница в попытке проверить наши знания начала читать Вознесенского: «В Лонжюмо сейчас лесопильня…», Кравцов лихо продолжил: «В школе Ленина? В Лонжюмо? Нас распилами ослепили бревна, бурые как эскимо…», а на мой вопрос, как пишется название поэмы, удивленно спросил: «Как? Ты не знаешь «Лонжюмо»? Уж от тебя, Варя, я этого не ожидал!»
Так меня еще никто не унижал, причем при всем классе. Я твердо решила, что между мной и Кравцовым все кончено, и, когда после уроков Саша, как обычно предложил пойти домой «через город», я гордо ответила: «Нет, спасибо, я в библиотеку – читать Вознесенского. А тебе хочу сказать, что никто не может знать всего на свете. Держу пари, что ты, например, не знаешь, кто взорвал линкор «Новороссийск»!» С этими словами я гордо повернулась и ушла. А вскоре после нашей с Кравцовым размолвки отца перевели с Дальнего Востока в Москву, родители забрали меня из Энска, и следующую учебную четверть я начала уже в московской школе, так и не помирившись с Сашкой…
Странно, в своих школьных воспоминаниях я мысленно всегда возвращалась именно в Энск, почему-то полтора года учебы в московской школе совершенно не затронули моей души. Ни с кем из учеников я особенно близко не сошлась: никто из девчонок не смог заменить мне Лариску, никто из мальчишек и рядом не стоял с Кравцовым! Зато я не переставала удивлять учителей уровнем знаний полученных в «красной» школе: постепенно выбилась в лидеры и единственная из всего выпуска получила золотую медаль.
Несмотря на медаль, а, может быть, как раз из-за нее, выпускной вечер с танцами и прощальными поцелуями особенного впечатления на меня не произвел, да я, собственно, ничего особенного от него и не ожидала. Впереди маячил институт и взрослая жизнь, так что с московской школой я расставалась без сожаления.
Одноклассницы готовили наряды, обсуждали прически и фасоны туфель, а я решила, что для последнего школьного вечера вполне сгодится платье, сшитое мне мамой два года назад для выпускного после восьмилетки – ведь это было в Энске, а не в Москве! И потом, ради кого наряжаться-то? Кравцова я уж точно не ждала, да и он не мог видеть меня в том платье, потому что появился на моем горизонте только в девятом классе.
Единственное, что я сделала по примеру подруг – это посетила парикмахерскую, чтобы сделать настоящую взрослую прическу. И совершенно напрасно: результат оказался плачевным – тщательно уложенные и политые лаком до состояния твердого тела волосы не прибавили мне ни красоты, ни радости. Больше того, глядя в зеркало, я сама себя не узнавала – по моим тогдашним понятиям, так могла выглядеть продавщица среднего возраста в День работника советской торговли. И пришлось срочно мыть голову и спешно сушить волосы, чтобы успеть на вечер – опаздывать было немыслимо, ведь мне должны были вручать медаль!
В целом воспоминания о выпускном вечере были смутными: чай с пирожными, какие-то танцы, на которые с умилением взирали родители. В попытке скрыться от их недреманных очей мы время от времени выбегали на школьный двор, где я и целовалась с Витькой из параллельного класса только для того, чтобы не выглядеть черной вороной среди белоснежных выпускниц. И надо же, чтобы именно этот поцелуй увидел Сашка Кравцов…
Проснулась я поздно, солнце стояло уже высоко, так что светлый квадрат на досках пола уже стремился скрыться в тени подоконника. Предсказание Аллочки не сбылось – никто мне не приснился, или я просто ничего не запомнила, потому что спала крепко. Надо было вставать, и я с удовольствием прошлепала босыми ногами по теплым доскам пола к распахнутому окну, выглянула наружу и замерла от восторга. Казалось, если нырнуть прямо с подоконника в зелень сада, то я не упаду на землю, а широкими саженками поплыву по шелестящей листве к видневшейся неподалеку крыше соседнего дома, и, растянувшись на ней, смогу загорать лучше, чем на пляже.
За моей спиной скрипнула дверь, и в комнату заглянула Алла: «Доброе утро! Ну, Варька, здорова же ты спать! Мы ведь вчера договорились поехать с утра на кладбище. Завтрак на столе, давай, собирайся! А то к половине второго мне надо вернуться домой – ученик придет». Я, молча, кивнула, лишившись на мгновение дара речи, так непохожа была сегодняшняя Алла на вчерашнюю.
Понятно, что утро вечера мудренее, но не настолько же! Вместо джинсов и ковбойки длинный сарафан из плотного черного льна, пышные волосы собраны в строгий пучок на затылке, на ногах босоножки на высокой танкетке – и уже язык не повернется назвать эту стройную молодую женщину Малышом. На мгновение я даже ощутила некоторые угрызения совести за то, что вчера про себя назвала Алку «толстушкой».
Через полчаса, когда я уже сидела в машине, к дому Винокуровых подкатил на велосипеде белобрысый паренек лет двенадцати и, увидев хозяйку, запирающую ворота, замер в нерешительности: одна нога на земле, вторая – на педали нового велика. Крепко сжимая загорелыми ладонями сверкающий руль своего сокровища, мальчишка, молча, осматривал мою машину и, казалось, оценивал меня в качестве водителя с чисто мужским скепсисом, пока Алла, обернувшись не окликнула его: «Сережка, привет! Ты зачем прикатил? А мы вот на кладбище собрались, хотели на обратном пути к вам в мастерскую завернуть!»
– Привет! – отозвался Сережка голосом Сашки Кравцова, который я, оказывается, помнила до сих пор. – Меня Антон прислал сказать, что они с папой сегодня поедут покупать запчасти, и поэтому он не сможет зайти, как обещал!
– Послушай, дружок, – произнесла вдруг Алла совершенно «учительским» тоном, – сколько раз я тебе говорила, что нельзя называть дядю Тошу Антоном! Нашел себе приятеля!
– Вот еще! – беспечно возразил Кравцов-младший. – Тоша – это теткинское имя!
После этого утверждения, с которым трудно было не согласиться, мальчишка кивнул нам на прощание и лихо покатил вниз по переулку, привстав на педалях, как заправский велогонщик. Я посмотрела ему вслед: отросшие за лето вихры на загорелой шее, футболка в красную и белую полоску, изрядно потертые джинсы с заплатками, запыленные кеды – вроде бы все самое обыкновенное, но во времена моего детства таких мальчишек в Энске не было.
А вот Антон Мухин был. Правда, в детстве пять-шесть лет разницы в возрасте казались пропастью. Я еще только школу заканчивала, когда Антон уже учился в автодорожном институте, о чем при каждом удобном случае с гордостью рассказывала моей бабе Лене его бабушка, Зинаида Дмитриевна. Так что по самым скромным подсчетам Мухин старше Аллы больше, чем на десять лет, но, с другой стороны, она привыкла к тому, что раньше в их доме бывало полным-полно друзей старших брата и сестры, и среди этой компании всегда находился кто-нибудь, чтобы опекать Малыша…
