banner banner banner
Чистый бор
Чистый бор
Оценить:
 Рейтинг: 0

Чистый бор


– Кто у вас тут так играет и поёт? – ведёт диалог Николай.

– Та один местный… Он поёт, а ему водка льют…

– Ну, такому и деньги не жалко.

– Ни, динех ему не дають. Только водка. Льють один стакан, второй, потом он падёт пьяной… Динех самим нада. Жёны, дети дома, далеко.

Идут от барака, голос Ивана им вслед:

«Бродяга Байкал переехал,
навстречу родимая мать…
“… ах, здравствуй,
ах, здравствуй, мамаша,
здоров ли отец мой и брат?”
“Отец твой давно уж в могиле,
сырою землёю зарыт,
а брат твой давно уж в Сибири
давно кандалами гремит”…»

Как рыдает этот голос! Как душу выворачивает!

– Был парень у нас в Шале, душевно пел, да петлю накинул, – вздыхает Евдокия.

– И этот может… – В книге по психологии алкоголики приравниваются к самоубийцам.

Соседская бабка вымыла дочек. Он даёт ей два рубля, но она не берёт. Навязывает картошки. Её дети – в городе, а ей некуда ехать. В Улыме надо вкалывать, пенсия не очень, хоть и северная. Но эта – одна версия, по которой Наталья Гавриловна Неупокоева продолжает тут жить.

Думает Николай о собригаднике Иване Микулове. Как поёт, как душу выворачивает!

Утром – телеграмма. Явление в Улыме редкое. А то и неприятное. Почтальонка, укутанная, протянув склеенный вдвое листок, подаёт карандаш, велит расписаться. Переговоры! Больница! С Ираидой что-то в реанимации! оттого и берут эти подписки: ответственность – на близких!

С невероятной скоростью одевает дочек. Отводит их, и – на станцию, где телефон.

Холодно, ясно, утреннее небо мерцает звёздами. И маленькие выглядят яркими. Внезапная тишь. Ветра нет. Удивительно. Хорошо бы понять тайну и в природе, и в людях. Но думать о таком некогда. Увидев тёплый квадрат окна в станционном домике, ощутил утрату чего-то или вину перед кем-то за несовершённое.

Волнуясь, нетерпеливо дёргает ручку двери, обитой войлоком. Подаёт телеграмму.

– Обождите маленько, – телефонистка эта с гонором.

Она недавно из деревни. В её представлении тут – одни улымские «медведи». Он наблюдает, как она втыкает в гнёзда проводки, как выкрикивает в наушники: «Дежурненькая, дежурненькая, давай Надеждинск…» Телефонистка добралась до больницы.

– Войдите-ко в кобину!

…не голос той врачихи, сообщившей об «удачной операции», назвавшей Ираиду «Шураковой».

– Ида, ты?! – горячая радость.

– Привет, Кольша. Операцию отменили. Будут делать переливание крови. Дают лекарства. Когда домой, телеграмму дам.

– Как отменили?

– Профессор говорит, не надо.

– Он, наверное, больше понимает того, в квадратных очках, который заставил меня подписку дать?

– На-аверное.

– Дать бы ему в очки, – маскировка бурной радости, которая не годится для общения с тем, кто, хоть и избежал этого кошмара – операции, но пока – не дома, а в больнице.

В ответ милый робкий смех.

– Чувствуешь как?

– Нормально…

Телефонистка подслушивала. Выдал её любопытный взгляд и щелчок в трубке. Когда о ком-то плохие мысли, неприятно. Он думает о людях больше хорошо, находя оправдания. Иногда оправданий нет, но не убить в нём надежду на то, что зло временно и поправимо. Одна умная дама говорит: «Ты романтик, свято верящий в добро».

Идёт к конторе, в ушах голос Ираиды, неровный, будто соскальзывающий с проводов на немалом пути.

В их первые дни он то и дело набирал контору: «Мне бы расчётчицу… А, это вы, девушка? А это Шрамков. Вы мне немало денег переплатили…» «Сколько?» «На треть больше!» «Ну, придите». И он у её стола. Наклонив голову, она листает книгу учёта. Аккуратная, как первоклассница. «Вот, видите! Правильно!» Он с трудом держит мину. Но и она гасит улыбку. Им обоим радостно. Она догадывается, что разыгрывает, но не портит его игры.

Работа отвлекает от дум. Думы в иные моменты невесёлые.

Завклубом, жена главного инженера Оградихина, выглядит немолодой девушкой. Она в Улыме по комсомольской путёвке, окончив техникум культпросвета, поднимает культуру и просвещает беспросветных улымцев. Свадьбу они с Иваном Фёдоровичем играли, видимо, в её родном селе. Эта непонятная девица, бездетная, тушуется перед любым. С виду они с Иваном Фёдоровичем – интеллигентные, как родня. В её кабинете Шрамков извинился, что он в рабочей одежде.

– Мы теперь укрупнённая бригада, и ваш папаша, уважаемый Фёдор Григорьевич… – Он ввернул «папашу», будто по-другому и не назвать ему этого болтливого дядю Федю, который ей свекор.

Но эта вечная девушка, родом деревенская, не видит в его словах изгибов дипломатии, кивая с полным доверием.

– Есть у нас один в бригаде, он – талант. Он баянист.

– Да знаю я, это Микулов Иван! – она, не имея никакой причины, зарделась. – Но он такой выпивоха…

– Он поёт, играет… Мы, укрупнённая бригада, предлагаем ему в клубе выступить с концертом. Мы в выходной дадим перечень его песен…

– Репертуар?

– Ну, да.

– И жена его голосистая! Эта пара будет украшением программы. Они русские народные поют. Электромузыка многим надоела.

Доволен итогом в клубе, но вспоминает какие-то недомолвки Ираиды через помехи на линии…

На другой день во время обеда Шура Микулова причитает песенно:

– Ох, Николай, помоги, от твоих слов он зашьётся! Пущай бы ему – эту «торпеду»! А гармонику проклятую отдать в клуб! – Информацию о том, что он в клуб наведался, растиражировало сарафанное радио.

Иван прикрывает руками лицо.