В поисках духа свободы. Часть 2. Южная Америка

Глава 13.2

Эль-Альто. Время жить

Человечество находится перед альтернативой: следовать по капиталистическому пути, ведущему к смерти, или жить в гармонии с природой. Мы должны сделать выбор: погибнет капитализм или мать-Земля. Развитые страны грабят природные ресурсы, отравляют реки и озёра в поисках максимальной прибыли.

Я припадаю лицом к грязному, заляпанному стеклу маршрутки, пытаясь запечатлеть в себе проносящиеся мимо пейзажи. Улицы, заполненные людьми, поникшими от проблем и неподъёмных тюков, растерзанный по дороге мусор, словно после набега стаи бешеных волков, истолчённые в мелкую пыль земляные насыпи и непрерывные многокилометровые ряды лотков, стоек, корзин, коробок, бочек, скамей и просто тряпок с вещами, выставленными на продажу. Огромная дорога, в восемь или десять полос, бурлит от транспорта и пешеходов. Её тело хрустит костями пластиковых банок и бутылок, лопающихся под колёсами, лязгает тормозными колодками, царапающими диски, визжит сиренами задыхающихся в приступах астмы машин.

Нашему уху кажутся мелодичными такие названия, как «барриадас» в Лиме, «кальямпас» в Сантьяго-де-Чили, «фавелы» в Рио-де-Жанейро, а ведь на самом деле это не что иное, как трущобы. Места, где сотни тысяч людей, влекомых голодом и поиском ночлега, создали город в городе, надеясь выжить сообща. Всего пару десятков лет назад Эль-Альто представлял собой высокогорный посёлок, являющийся спутником Ла-Паса, где в лачугах из необожжённого кирпича жили люди, пасущие овец на золотых полях Альтиплано. Сегодня же это огромный пригород, откуда ежедневно более полумиллиона человек спускаются на работу в столицу, а вечером возвращаются обратно. Колоссальные перемещения людей не стихают даже в выходные, которые здесь считаются непозволительной роскошью.

Эль-Альто располагается на отметке выше четырёх тысяч метров, где у неподготовленного человека зачастую случается горная болезнь, именуемая здесь «сороче». Даже такие высокогорные объекты, как дворец Потала в Тибете, Фудзияма в Японии, Чегет и Приэльбрусье в России находятся ниже этой высоты. Здесь же индейцы, заложив за щёку очередную порцию листьев коки, тащат тюки весом более тридцати килограммов, не задумываясь о перегрузках. Их жизнь для обычного европейца выглядит настолько шокирующей, что любой иностранец стремится максимально отвлечься от жизни, мельтешащей за окном комфортабельного автобуса или такси. Город растёт в размерах с огромной скоростью, всё новые индейцы прибывают сюда из ближайших деревень в поисках работы, а внутренняя рождаемость беспрестанно увеличивает процент молодого поколения. Более половины населения здесь не достигли возраста девятнадцати лет, а работать боливийцы начинают уже в двенадцать. Здесь нет отдельных микрорайонов с целостной инфраструктурой: детскими садами, школами, парками, магазинами – здесь всё завязано в единый клубок человеческого жилья и дорог между домами, словно вконец запутавшаяся пряжа.

Эль-Альто – город-миллионник, получивший административную независимость от Ла-Паса только в 1985 году. Это огромная площадь, разрезанная на параллельные и перпендикулярные улицы, многие из которых не заасфальтированы. Даже широкие, по российским меркам, проспекты не справляются с потоком транспорта, кишащим на остановках, автомобильных развязках и перекрёстках. Чаще других здесь попадаются тук-туки, как в Юго-Восточной Азии, микроавтобусы на десять-двенадцать человек и дешёвые такси-коллективо – ведь накопить денег на личный транспорт практически невозможно.

Городские дома совершенно однотипны: красный кирпич и тонкий бетон колонн и перекрытий, первые этажи повсюду отведены под магазины и дешёвые столовые, предлагающие комплексный обед за три доллара. Несмотря на общую серость и однообразие, фасады некоторых зданий привлекают внимание своей вычурностью и дисгармонией, как будто уличного нищего нарядили в смокинг для официального приёма, забыв при этом умыть и причесать. Огромные витражи тонированного стекла на четырёх- и пятиэтажных зданиях, штукатурные изгибы разных цветов, громоздкие элементы отделки. Остальные же стены, не выходящие на главную улицу, так и остаются нагими, ещё более усиливая эффект, словно в комнате с кривыми зеркалами.

Особый колорит городу придаёт его автопарк. Весь общественный транспорт словно магазин комиксов в свободном доступе. Сюжеты фентезийных саг с волшебниками в мантиях, мускулистыми воинами с огромными мечами, полуобнажёнными красавицами в коже и железе, мифическими животными излучают динамику и струятся энергией. Вы не увидите здесь ни одного повторяющегося сюжета, ни единого намёка на примитивизм. В городе, почти полностью населённом выходцами из индейских общин, это смотрится странно, но не отталкивающе. В Эль-Альто прекрасно уживаются друг с другом множество несопоставимых вещей. И нередко временное обращается в постоянное, а построенное, казалось бы, на века, заменяется новым.

Среди нескончаемых улиц города, забитых нагромождением товаров, часто встречаются люди, сидящие возле огромных мешков с небольшими продолговатыми сушёными листьями. Это кока. Её листья на протяжении тысячелетий были священными для индейцев Анд, и редкий обряд мог обойтись без принесения их в жертву Пачамаме или Инти. У инков каждый императорский подданный должен был несколько дней в году отработать на плантациях по сбору листьев коки. Во время испанской колонизации выращивание этого растения получило особенно широкое распространение. Правительство увидело, какую колоссальную прибыль можно получить на внутреннем рынке потребления – и энкомьендеро стали сгонять индейцев на плантации, чтобы те растили и собирали урожай для продажи своим же соплеменникам. Наряду с работой в шахтах, это стало для местного населения прямым путём в рабство. Церковь вплоть до позапрошлого века не признавала наличие души у индейцев, и все этнические группы отправлялись на «перевоспитание» к энкомьендеро, где и отдавали Богу эту свою «несуществующую» душу всего через пару лет каторжной работы. Это превращало их жизнь в настоящий ад ещё на земле. Для кечуа и аймара кока является неотъемлемой частью культуры и исторического наследия. Она помогала им выносить нечеловеческие условия труда на плантациях и рудниках, притуплять голод, наращивать выносливость и выдерживать физические перегрузки. И сегодня она всё так же незаменима для этих многострадальных народов.

Менее чем за полдоллара можно купить пузатый мешок с высушенными листьями, получив к тому же в придачу лехиа дульсе (lejia dulсе) – небольшой серый цилиндр из спрессованной смеси пепла киноа, аниса и сахарного тростника или его заменитель – пищевую соду. Алкалоиды кокаина расщепляются и всасываются в кровь только в щелочной среде, поэтому для потребления коки необходим дополнительный катализатор. Обычно об этом растении говорят «жевать коку», но в действительности это не так. Комок листьев на продолжительное время кладётся за щёку, где обволакивающая его слюна связывает вещества, чтобы затем они впитались через слизистую оболочку полости рта.

Сегодня культура потребления коки распространена повсеместно, а на её возделывание привлечено большое количество крестьян из горных деревень. Мировая общественность пытается заставить Боливию прекратить выращивание кокаиновых плантаций, поскольку это укрепляет систему наркотрафика и даёт сырьевую поддержку кокаиновым лабораториям. Хотя на деле жевание листьев коки – это примерно такое же употребление наркотиков, как поедание пирожков с маком. А проблему кокаина породила европейская система, ради новых удовольствий и неистребимого любопытства синтезировавшая это вещество. Теперь же сами европейцы стремятся уйти от этой беды не путём идеологического воспитания наций и истребления контрабандных каналов, а за счёт подавления культурных и социальных ценностей стран Латинской Америки, напрочь забывая, что рыба всегда гниёт с головы.

Глава 13.3

Ла-Пас—Коройко. Дорога Смерти. Время вспоминать

Умереть сегодня – страшно, а когда-нибудь – ничего.

Шершавый асфальт выполз из пригородов Ла-Паса и, учуяв простор, вздохнул полной грудью, растёкшись по обочинам. Колёса минивэна попарно завальсировали по серой ленте дорожного полотна и понесли нас вдоль кружевного ущелья. Среди складок рельефа пестрели оползнями голые склоны. Горная порода мелькала через травяное покрытие пятнами коричневого, рыжего и бурого цветов. Кое-где тонкие нитевидные протоки воды оставили в ней настолько глубокий след, что морщины уходили вглубь скалы на много метров. Частокол кирпичных домов с плоскими бетонными перекрытиями и торчащими антеннами арматуры сменился вереницей каморок, уставленных рядами газировки и изобилием еды в ярких цветных упаковках. Из большинства комнатушек валил густой тёмный дым от готовящейся на решётках пищи. Машины то и дело выныривали из потока и парковались на обочинах. Водители и пассажиры подходили к стойкам, забирали еду и напитки и запрыгивали обратно в уютные салоны.

Пост досмотра на выезде проверял автомобили, преграждая им путь тонким, как трость, оранжевым шлагбаумом. По земле, словно перекати-поле, скакал мусор. Добравшись до пункта дорожной полиции, мы остановились под скучающими взглядами инспекторов. Один из них, не увидев ничего примечательного в минивэне, заполненном иностранными пассажирами, с обоймой велосипедов на крыше, лениво махнул, разрешая нам проехать. Не успев набрать и пару сотен метров высоты, мы заметили, что природа резко изменилась, размыв зелень травы в блёклые полосы. Гранитные оттенки скал проступали сквозь зелёный покров и постепенно свели его на нет. Время от времени по пути попадались заброшенные лачуги, съёжившиеся на открытых пространствах. И всё моё тело напитывалось их ощущением тоски и дискомфорта от собственной ничтожности по сравнению с горами. На некоторых домах крыши провалились внутрь, а на других и вовсе отсутствовали. Часть стен была исписана угловатыми словами непонятно откуда взявшихся художников. Костлявые кирпичные и каменные каркасы зияли пустыми оконными и дверными проёмами.

Ущелье раздвинулось на полкилометра, и, кроме тонкого шнурка реки, в долину протянулось несколько нитей грунтовых дорог. За поворотом мощной крепостью высилась плотина ГЭС. Она закрыла своим выпуклым телом всю долину, преградив путь воде. Зеркало большого водохранилища было абсолютно недвижимо и настолько прозрачно, что на дне были видны ватные хлопья утонувших в нём мягких облаков. Наш минивэн стрелой летел вверх. Трава редкими пожелтевшими пучками мелькала на обочине, тая под натиском каменного крошева породы. Детали гор и поворотов всё больше размывались, приобретая вид потусторонних вещей, лишь на короткое время отразившихся в нашем мире. Всё стало не столько нереальным, сколько необычным, будто смотришь на простые вещи, но с другого ракурса или иначе прищурив глаза. Нет контраста – чёрного и белого. Осталась только дымка – загадочная, обволакивающая, дающая возможность додумать за природу, что же там, впереди… В тумане и облаках исчезают определённость и очерченность, предоставляя фантазии полный простор достраивать вертикальные обрывы, высокие пики скал, гроты, перевалы. Но зачастую на Дороге Смерти даже воображение людей не может превзойти ту безумную природную силу, сотворившую совершенно невероятные ландшафты, поместившиеся на нескольких сотнях километров Альтиплано.

Автомобиль свернул на широкую площадку, находящуюся на вершине перевала, немного не добрав до отметки пять тысяч метров. Слева возникла линия воды, обрамлённая густой сочной травой. Но на расстоянии пяти метров всё теряло детали, превращаясь в сахарную пудру, растёртую по воздуху. В этом кулинарном изыске природы во рту начинал и вправду ощущаться сладковатый привкус, то ли от недостатка кислорода, то ли от всепоглощающей влажности, а может быть, от предстоящего спуска по самой опасной в мире дороге. Столбы опор электропередач, вырастающих из-под земли полыми решётчатыми каркасами, протыкали облака, метр за метром нанизывая туман на металлические шпили. Едва различимые провода уходили в туман, словно накачивая его миллиардами заряженных частиц. Воздух был как будто пропитан энергией, он гулял по моей коже микроскопическими разрядами, отзываясь импульсами в окончаниях нервных клеток. Я старался согнать мелкую дрожь, возникшую не то от холода, не то от волнения. Взял приготовленный велосипед, проверил тормоза и рванул…

Влажный асфальт скользил под колёсами, в лицо летели крошечные брызги сконденсировавшейся воды, плавные дуги огибали рыхлые склоны гор. Навстречу проносились редкие авто. Долина тонула в клубах сливочных облаков, взбитых умелой рукой. Ноги промокли насквозь, но не переставали с остервенением вращать педали велосипеда. Со скал стекали рукава водопадов, ныряя в узкие тоннели водосточных труб, проложенных под дорогой. Отбойные камни пугали распростёршейся за ними пропастью, предупреждая об опасности красными отражателями, похожими на судорожно мерцающие в непогоду маяки. Предельно собравшись, я мчался вперёд.

Асфальтная дорога вонзилась в тёмный тоннель, мы же свернули вбок на грунтовую. Земля заходила волнами, словно при землетрясении, с завидным постоянством ныряя в каждую лужу и увлекая меня за собой. Пневматика велосипеда ходила поршнями вверх и вниз, стремясь хоть немного сгладить неровности. Через четыре сотни метров дорога вновь слилась с мокрым асфальтом. Двигаясь вниз, ещё несколько километров мы разрезали кружевную пелену дождя, пока не добрались до очередного перевала.

Разлинованное асфальтное покрывало новой дороги свернуло влево, а вправо, скользя по влажному гравию и утопая в длинных плетях лиан и листьях папоротника, спускалось полотно старой дороги – Дороги Смерти. Узкая грунтовая полоска, соединяющая боливийскую сельву с высокогорьем, сбегает с высоты более трёх с половиной километров до трёхсот метров над уровнем моря. На этом промежутке холодное Альтиплано стремительно сменяется тропическими джунглями Амазонии, а асфальтное полотно превращается в узкую полосу размытой водопадами грунтовой дороги с отвесным краем.

Горный перевал между Ла-Пасом и Коройко строили в тридцатых годах пленные парагвайцы после кровопролитной войны за Чакскую провинцию, считавшуюся тогда нефтеносной. Эта война за контроль над будущими месторождениями, развязанная двумя корпорациями, британской «Shell Oil» и американской «Standart Oil», обескровила обе воюющие стороны. Парагвай на тот момент только приходил в себя от страшной войны конца шестидесятых годов девятнадцатого века против тройственного союза Бразилии, Уругвая и Аргентины. Эта коалиция тогда устроила настоящий геноцид парагвайского народа, уничтожив восемьдесят процентов населения и аннексировав половину территории страны. Боливия же, находившаяся в зависимости от международных корпораций, пыталась прокормить своё население, за ничтожные деньги работавшее на шахтах и плантациях, принадлежавших иностранному капиталу. Результатом военного конфликта между Парагваем и Боливией стали десятки тысяч убитых и опустошённые бюджеты обеих стран, в то время как корпорации расплатились за это лишь умозрительными убытками от недополученных прибылей. Больших запасов нефти в Чакском регионе так и не было обнаружено.

На Пласа дель Обелиско (Plaza del Obelisco) в Ла-Пасе стоит памятник «неизвестному солдату» Чакской войны, но в этом человеке нет ничего героического. Он лежит ничком на кургане, отбросив в сторону винтовку, как лежали тысячи его соотечественников в пустынной местности на границе с Парагваем. Имея только кирки, пленные парагвайцы прокладывали метр за метром дорогу на совершенно отвесных склонах, зачастую трамбуя постоянно размываемую горными ручьями породу собственными костями, расплачиваясь пóтом и кровью за амбиции двух правительств, не сумевших договориться о проведении пограничной линии мирным путём.

Колёса вырывают из неустойчивого покрытия мелкие камни, закидывая грязью спускающихся позади велосипедистов. Но мне и самому достаётся не меньше от тех, кто движется впереди. Крупные брызги глины смешиваются с беспрерывным дождём, потоки воды, стекая по лицу и шее, проникают под пропитанную пóтом одежду. Ноги давно разъело от сырости, утомлённые ступни безнадёжно ноют. Руль жутко вибрирует в руках, пытаясь сбросить меня, как необъезженная лошадь седока. Предельная собранность заставляет просчитывать любые ситуации, сотни возможностей и опасных моментов. Всё на пределе. Каждые двадцать – двадцать пять минут мы останавливаемся на непродолжительный отдых, а затем двигаемся дальше. Горные ручьи узкими мощными струями обрушиваются на дорогу, пробивая себе путь вниз. Известняк и осколки габбро слой за слоем вымываются, устремляясь вместе с водопадами с трёхсотметровой высоты. Несмотря на узкую полосу, где вряд ли могут разъехаться два автомобиля, ближе к скале проточен жёлоб, отводящий хотя бы небольшую часть воды, чтобы сберечь дорожное полотно. Но он часто завален обломками породы разрушающейся скалы, отчего дорога больше похожа на мелкую речку в месте брода.

Когда новой асфальтированной трассы с подпорными стенками, мостами и тоннелями ещё не было, нитка грунтовой дороги на краю ущелья была загружена транспортом, движущимся в обоих направлениях. Автобусы, легковые автомобили и грузовики едва протискивались в узком коридоре, буквально парящем над пропастью. Разъехаться на дороге шириной в пять метров практически невозможно, тем более что один её край регулярно размывался водой и осыпался в ущелье. Несмотря на общепринятое правостороннее движение, для того чтобы два автомобиля здесь могли миновать узкое горлышко, пропускающий вставал у края, а проезжающий притирался вплотную к скале. Преимущество имел тот, кто шёл на подъём. Нередко автомобили срывались вниз, обрывая жизни многих людей: в этой статистике не было раненых, ведь выжить при падении с такой высоты мог бы разве что герой кинофильма. В Коройко и его окрестностях осталось мало семей, из которых эта трасса не вырвала бы мать, брата, дочь или племянника. Теперь же эта дорога служит лишь редким отчаянным автомобилистам и участникам экстремальных велотуров.

Неприступные скалы, украшенные гирляндами густой тропической зелени, опираясь на туман, широким поясом подвисли прямо в небесах. Тонкая канва бежевой дороги едва различимой полосой изгибалась в паутине воздуха. Свежие побеги папоротника, свернувшись в спирали, кивали в такт музыке ветра. Длинные струи водопадов, погладив склоны, разбивались о тракт или падали мимо, создавая причудливые водные арки, растворяющиеся в сырости тумана. Перед моими глазами наяву представали пейзажи из фильмов об инопланетной природе. Умопомрачительные петли закручивались вокруг пиков и хребтов, стремясь как можно ближе прижаться к поверхности гор.

Каждые триста метров на маленьких пятачках вдоль дороги и просто в нишах гор попадались старые проржавевшие кресты – места происходивших здесь автокатастроф. В просветах тумана в узком ущелье можно было разглядеть исковерканные каркасы автобусов и грузовиков, навсегда погребённых среди буйной растительности. Встречались и новые кресты – иностранных туристов, рискнувших спуститься по дороге на велосипедах, но не сумевших разъехаться со встречными транспортными средствами или просто не справившихся с управлением. Смерть не признаёт героев, специалистов своего дела, добрых людей или отъявленных негодяев и, невзирая на всю приписываемую ей поэтичность, забирает всех по-разному, часто банально и несправедливо. Да и о какой честности можно говорить, когда жизнь людей в расцвете сил обрывается, словно липовый листок под дуновением лёгкого летнего ветра?

До конца дороги, казавшейся бесконечной, оставалось не более трёх километров, когда мой велосипед, подскочив на камне, резко свернул вбок и влетел в водосточную канаву. Я кувыркнулся через руль и упал на камни. Придя в себя, я осмотрел тело, ощупал голову и ноги и обнаружил, что безымянный палец на левой руке вылетел из сустава и теперь указывает вверх и в сторону, заняв совершенно противоестественное для себя положение. Через три часа меня доставили в больницу, сделали рентген, установили капельницу и вправили вывихнутый палец. Мне повезло, что велосипед увёл меня вправо, а не к краю пропасти, где высота в полторы сотни метров острым лезвием врезалась в ущелье. На память от Дороги Смерти мне остался не полностью гнущийся палец, а ещё яркие воспоминания об узкой полосе, протянувшейся среди километровых отвесных скал, заросших густыми джунглями, одинаково опасной и притягательной своей головокружительной свободой и близостью к небесам.

Глава 13.4

Титикака. Остров Солнца. В колыбели цивилизации – там, где рождается Инти

Ama llulla, ama suwa, ama qilla!

Не лги, не воруй, не ленись!

Маленький городок красного кирпича вжался в склоны горы, аккуратно пробуя причалами температуру воды, словно макая ступни в неспокойное озеро. Многоэтажные гостиницы водрузили свои громадные тела на побережье, пытаясь подобраться как можно ближе к кромке воды, но их неповоротливость и размеры всё же позволили вырваться вперёд палаткам с едой, окопавшимся вплотную к песочной полосе Копакабаны. Центральная улица, начинающаяся от главной Площади Второго февраля (Plaza 2 de Febrero), рассекала город до пристани, танцевавшей в такт волнам на водной глади. В её центре Базилика Вирхен де Копакабана (Basilica Virgen de Copacabana) поражала своей белоснежностью и арабским богатством изразцов. Пользуясь доминирующим правом сюзерена, справа и слева к ней приклеились, как рыбья чешуя, многочисленные торговые лавки, сувенирные бутики, кафе и рестораны. Туристы сонно бродили по улице, ожидая лодку до Исла дель Соль (Isla del Sol) или просто пытаясь убить время. Кто-то потягивал утренний кофе, а кто-то, не дождавшись вечера, уже прикладывался к спиртному. Во всём этом царила расслабленная атмосфера. Даже рынок, обычно являющийся ядром жизни городов, подобных этому, был отодвинут на второй план и растекался по узким улицам, находящимся немного в стороне от центра.

Базилика Вирхен, занимающая большое пространство рядом с центральной площадью, по виду совсем не походила на классические христианские церкви и монастыри. Её белые стены уходили вверх на три десятка метров, не размениваясь на витражи или хотя бы на окна-бойницы. Казалось, приглядись чуть внимательнее – и на дальнем плане проступят башни минаретов, а к очередной молитве призовёт тягучий распев муллы. Однако купола храма, убранные разноцветной плиткой, вместо ожидаемого опрокинутого месяца были увенчаны крестами, а над главными воротами была водружена икона. Остальная часть города не вызывает особого интереса, да и весь он, как правило, используется путешественниками лишь как перевалочный пункт при переезде к острову Солнца – колыбели цивилизации инков. В русском языке название народа закрепилось во множественном числе, хотя по значению «инка» – император, глава государства, а все другие люди – его подданные. Поэтому правильно было бы говорить «народ Инка», то есть «народ императора». Но это не единичный случай, когда с течением времени смысл слов менялся до неузнаваемости…