Генрих
– Твоими устами, Ленчик, да мед пить. Клянусь, если бы все было именно так, как ты нарисовал, то я-я-я… – Пловдев запрокинул голову назад и через секунду смачно чихнул.
Петров и Пашенный весело рассмеялись.
А тем временем Григорий Орлов смотрел в бинокль, медленно исследуя железнодорожную станцию.
Кругом было тихо и безлюдно. Опустив бинокль, Григорий произнес:
– Мы потеряли троих ребят. Троих…
– Капитан, может быть, направим еще одну группу? – Марков со злостью сломал маленький прутик, который перед этим нервно теребил в руках.
– Нет, пока подождем.
– Ждать. Хуже нет, чем смотреть, как убивают наших ребят, и ждать. Прикажи я сейчас своим артиллеристам открыть огонь, и они вдребезги разнесут эту водонапорную башню и каменные постройки.
– А как же люди? В железнодорожных эшелонах их несколько тысяч. Они все погибнут.
– Это меня только и останавливает.
– Тогда наберись терпения и жди. Ребятам удалось преодолеть самый опасный участок. Теперь все будет зависеть от их ловкости, смелости и удачи. Да, удачи. И да поможет она им!
Сжимая в руке автомат, Петров осторожно поднимался все выше и выше по винтовой лестнице водонапорной башни. Пашенный и Пловдев неотступно двигались за ним. Точно призраки, без единого звука русские бойцы достигли третьего этажа. Справа от них находилась тяжелая металлическая дверь, которая была чуть приоткрыта. Петров прижал указательный палец к губам и тихо на цыпочках подошел к двери. В комнате были слышны приглушенные голоса. Фашисты негромко переговаривались между собой, и Сергей, вслушиваясь в немецкую речь, попытался по голосам определить, сколько их было в помещении. Через несколько минут он вернулся на исходную точку, где оставил Пловдева и Пашенного.
Обняв их за плечи, Сергей наклонился и тихим шепотом произнес:
– Сделаем так. Марат, поднимайся на самый верхний этаж и блокируй все выходы на лестничную клетку. Леонид, ты займешься четвертым и пятым этажами. Я же пощекочу нервы немецким снайперам, засевшим в комнате, которая находится напротив нас. Ни один снайпер не должен остаться в живых. Действовать начнем одновременно. Марат, ты, как только достигнешь последнего этажа, сбрось вниз маленький камешек. Это будет условным сигналом. Итак, ребята, вперед, – Петров поспешно поднял правую руку вверх и крепко сжал кулак.
Знак нерушимой дружбы и солидарности.
Прислонившись к стене, он наблюдал, как Пловдев и Пашенный быстро и проворно двигались по лестнице вверх. И когда их фигуры скрылись из виду, прикрыл глаза и, чтобы скоротать время, стал мысленно считать: «Раз, два, три…».
На счет сорок маленький камешек, сброшенный Пловдевым, ударился о ступени первого этажа, быстро отскочил в сторону и затем еще раз ударился о ступени. Выждав секунду, Сергей бросился к железной двери и с силой потянул ее на себя. Дверь тяжело, но бесшумно отворилась. Сергей переступил порог и остервенело нажал на спусковой крючок автомата. Автоматная очередь застала немецких снайперов врасплох, и троих из них Сергей тут же сразил наповал. Но в комнате был и четвертый снайпер, который в момент стрельбы сидел в углу за дверью и дремал. Сергей сделал два шага вперед, опустил автомат и оглядел комнату. На какой-то миг он забыл об основном правиле безопасного нахождения в незнакомом месте и повернулся спиной к двери, не удостоверившись, что за ней никого нет. Этим воспользовался немецкий снайпер. Он прицелился и через секунду щелкнул выстрел. Но случай… счастливый случай… В самый последний момент внимание снайпера отвлекла автоматная очередь, которая продолжительное время звучала на верхних этажах. Фашист резко встрепенулся, и рука его слегка дрогнула. Сергей понял, какую допустил ошибку, лишь в тот момент, когда почувствовал жгучую боль в плече. Он театрально качнулся в сторону и, повинуясь внутреннему голосу, который приказывал ему: «падай», через секунду рухнул на пол, притворившись мертвым. Немецкий снайпер спокойно и уверенно смотрел на русского солдата, полагая, что убил его. Он зажал под мышкой винтовку и, бормоча себе что-то под нос, медленно двинулся к окну. Поравнявшись с Сергеем, снайпер злобно ухмыльнулся и высоко поднял ногу с намерением придавить сапогом ненавистное тело своего врага. Но Сергей мгновенно приподнялся, схватил фашиста за сапог и со всей силы потянул на себя. Рывок был сильный и стремительный. Немецкий снайпер потерял равновесие и повалился на пол, а винтовка отлетела в сторону. Сергей бросился на снайпера, и они, сцепившись, покатились по полу. Однако фашист быстро пришел в себя и, злобно шипя, попытался выколоть пальцами Сергею глаза, но тот прижался головой к его лицу и, изловчившись, дотянулся до жирной шеи фашиста и стал сдавливать ее. Фашист сделал над собой невероятное усилие и в ответ ударил Сергея коленом в пах. Хватка несколько ослабла, и снайпер, точно змея, проворно выскользнул из-под Сергея и быстро поднялся на ноги. Он бросал тревожные взгляды то на Сергея, то на винтовку, лежавшую в двух шагах от русского солдата. Сергей перехватил взгляд снайпера, протянул руку и попытался достать винтовку, но фашист опередил его. В мгновение ока он вытащил из голенища сапога острую финку и бросился на русского солдата. Сергей качнулся сначала влево, затем вправо, ловко увертываясь от удара. Фашист без остановки размахивал финкой и посылал проклятия в адрес русского солдата. Секунда – и мелькнувшая рука Сергея схватила железной хваткой снайпера за запястье. Не обращая внимание на резкую боль в правом плече и кровь, которая обильно кровоточила из раны, пропитав не только нижнее белье, но и бушлат, Сергей пытался заколоть фашиста его же оружием. Он собрал остатки сил и изогнул руку снайпера. Снайпер с дикой яростью оказывал отчаянное сопротивление, но Сергей навалился на него всей тяжестью, и финка по самую рукоятку вошла в тело фашиста. Тот дернулся и через секунду замер.
Удостоверившись, что фашист мертв, Сергей негромко застонал и откинулся спиной на пол. Голова кружилась, рана жгла и болела, а слабость предательски овладела всем его телом. Но Сергей знал: стоит ему хоть на миг расслабиться, как все может закончиться для него плохо. Поэтому он медленно встал, поднял автомат и вышел из комнаты. Морозные сумерки незаметно спускались на землю. На лестничной клетке четвертого этажа Сергей увидел мертвого снайпера, в двух шагах от него – еще одного, а на пороге комнаты – третьего. Сергей переступил через тело мертвого фашиста и заглянул в комнату. В комнате, кроме двух мертвых снайперов, лежавших у окна, никого не было. Сергей с чувством полного удовлетворения двинулся по винтовой лестнице дальше. Операция заняла всего двадцать минут и прошла блестяще. Но однако никакой радости не было, а совсем наоборот – чувство тревоги вдруг охватило Сергея, и по мере того как он поднимался все выше и выше, становилось острее. На пятом этаже была та же картина: всюду следы крови и трупы немецких снайперов. И лишь на самом верхнем этаже Сергей увидел Пашенного, который сидел на каменных ступенях и сжимал в объятиях Пловдева. На груди Марата зияла рана, которая и явилась причиной смерти.
– Маратик, Ма-ра-тик, прости меня… Не успел я… не успел, – с надрывом, пытаясь сдержать слезы, шептал Леонид.
Сергея мгновенно охватила нестерпимая боль утраты, сердце защемило и сжалось. Он тяжело вздохнул, подошел к Пашенному и, ни слова не говоря, опустился рядом на ступени.
– Не успел я, Сережа, не ус-пел… – Леонид откинул голову назад.
У него не было больше сил сдерживаться, и он беззвучно заплакал.
Из восемнадцати бойцов, посланных на задание, вернулись только пять, причем двоим из взвода Маркова удалось взять в плен рослого белобрысого снайпера. Угрюмый фашист с колючими волчьими глазами на допросе отказывался отвечать. И лишь на вопрос: «Какое количество снайперов получило задание от германского командования как можно дольше удерживать русские вой ска на железнодорожной станции?», тот ответил: «Пятьдесят». Пятьдесят озверелых фашистских офицеров (германское командование уже не доверяло своим солдатам и на ответственные задания посылало только офицеров из частей СС в чине не ниже оберштурмфюрера) были из числа добровольцев-смертников.
Наступил вечер. При свете мощных прожекторов, направленных на эшелоны, саперы разминировали черные ящики. В вагонах были заперты женщины – бывшие узницы концлагеря. Измученные, полуголодные, с заплаканными глазами, они смотрели через узкие окошки и высовывали сквозь решетки худые руки. Бойцы сбили засовы и отодвинули двери. На секунду женщины, закрыв глаза от яркого режущего света прожекторов, задержались, точно не могли поверить, что они свободны, затем начали прыгать вниз. Они плакали и смеялись сквозь слезы, целовали бойцов, прижимаясь к ним худенькими немощными телами, тем самым выражая свою любовь и благодарность. Совсем незнакомые люди в одно мгновение становились родными, и от этого их счастье было так велико, что просто невозможно описать его простыми человеческими словами на белом листе бумаги. Григорий Орлов с трудом разрывал объятия женщин и плакал вместе с ними, не стыдясь своих слез. Ведь именно ради этих счастливых мгновений было положено столько человеческих жизней!!!
К исходу 12 марта русские войска полностью овладели пригородными районами Кюстрина, захватили электростанцию, водо-насосную станцию, питающую окруженный гарнизон противника и ряд крупных заводов и предприятий. Теперь удары по городу наносились одновременно со всех сторон. Танковый батальон Орлова совместно с батальоном старшего лейтенанта Михеева под прикрытием артиллерии и штурмовых отрядов устремился в центр города. Фашисты делали все, чтобы удержать город в своих руках. Однако отстоять город им было уже не под силу. Танк Орлова медленно двигался по узкой улице, заваленной трупами фашистов и разбитой боевой техникой. Впереди виднелся полуразрушенный каменный мост. В это время несколько фашистов перебежало дорогу.
Пехотинец, сидевший на танке Орлова, прошел по борту машины и крикнул Григорию:
– Впереди немцы! Видите их?
Танк резко остановился. Немцы приближались. Пехотинец спрыгнул с танка и ловко метнул гранату в гитлеровцев. Четверо упали замертво, но один уцелел. Оставшийся в живых немец зажал в правой руке «фаустпатрон». Еще секунда – и зажигательный заряд ударит о танк. Пехотинцу потребовалась какая-то доля секунды, чтобы принять решение. Он прислонился к танку и распростер руки, стараясь прикрыть своим телом броню «тридцатьчетверки». Фашист нажал на спусковой крючок, «фаустпатрон» ударил в грудь пехотинца, и его тело сразу вспыхнуло ярким пламенем. Короткая пулеметная очередь – и Орлов сразил наповал фашиста. Но в это время огромной силы взрыв потряс машину Орлова. Вражеский снаряд, выпущенный из малой пушки, установленной на чердаке одного из домов, пробил бортовую броню и топливный бак. Танк вспыхнул. Волна горячего воздуха пахнула в лицо Григория, и одновременно острая боль пронзила грудь. Алая кровь обагрила комбинезон.
– Приказываю немедленно покинуть танк. Я прикрою вас, – превозмогая боль, скомандовал Григорий экипажу.
К подбитому русскому танку уже бежали немецкие автоматчики. Григорий прильнул к пулемету, и гулкая очередь разорвала наступившую в машине тишину. Несколько фашистов упало замертво, остальные припали к земле. Но тут Григорий увидел, как из-за угла полуразрушенного дома вынырнул немецкий танк.
– Товарищ капитан, Гриша, – услышал Орлов за спиной громкий шепот, – разреши мне остаться.
– Нет. Рядовой Гаврилов, приказываю покинуть танк, – Григорий тяжело вздохнул и прижал руку к груди.
Ему трудно было дышать, но больше всего он боялся, что потеряет сознание и не сможет остановить немецкий «Тигр», который двигался прямо на них.
– Командир, ты ранен. Я не оставлю тебя, – продолжал упорствовать Гаврилов.
– Под трибунал за-хо-тел? – тихо прошептал Григорий и, почувствовав невыносимую боль в груди, громко застонал.
– Гриша, – Гаврилов подполз к Орлову.
– Ничего, Володя, ничего, – с трудом произнес Григорий. – Возьми под сидением огнетушитель, сбей огонь, а то мы заживо сгорим. И ос-та-но-ви «Ти-гр», – Григорий закрыл глаза и уронил голову на грудь.
VI
На следующий день после ссоры с отцом Генрих проснулся в два часа дня. У него невыносимо раскалывалась голова и мучила жажда. Он накинул на себя черный бархатный халат, шитый золотом, и не совсем твердой походкой направился в гостиную. Старый барон сидел за столом и доедал жидкий гороховый суп. Несмотря на тяжелое военное время, барон Вильгельм фон Дитрих продолжал придерживаться старого распорядка дня, установленного им еще в тридцатые годы. Генрих, поздоровавшись, подошел к столу и сел напротив. Барбара услужливо поставила перед ним тарелку с супом. Мрачный и злой, старый барон в течение всего обеда не произнес ни единого слова и не удостоил сына даже взглядом. Ночь, которую пришлось ему пережить, была, пожалуй, самой долгой и мучительной в его жизни. Обхватив голову руками, он шагал из угла в угол в своей спальне, так и не уснув до самого утра. Противоречивые чувства переполняли барона, и это мучило его, делало слабым и беспомощным. Барон любил своего сына, любил по-своему. Но в этой любви не было места ни доброте, ни нежности, а тем более жалости. Он мечтал, чтобы его сын стал точной копией его, Вильгельма фон Дитриха, только чуть смелее и удачливее в военной карьере. Хватка у старого барона была мертвая. Пожелав что-то в жизни, он ставил на карту все и добивался желаемого. Но надо отдать должное и Генриху – он был способным учеником: природа наградила его острым умом и железной логикой, которые в дальнейшем снискали ему уважение товарищей по учебе и службе. Барон гордился сыном и считал, что его ждет великое будущее. И вдруг… Нет, он никогда не сможет понять своего сына и в первую очередь потому, что тот был против продолжения войны, а видел единственный выход из противоречия между беспрекословным выполнением приказа и бессмысленностью принесения в жертву своей жизни в дезертирстве из армии, в то время как его товарищи продолжали проливать кровь, защищая свою родину. Барон приходил в ярость от мысли, что война действительно проиграна и недалек тот миг, когда русские войска будут маршировать по улицам Берлина, а их красный флаг развеваться над Рейхстагом. И если так случится, думал старый барон, то немалая вина в этом будет его сына, Генриха.
– Отец, – тихо произнес Генрих, после того как гнетущая тишина, которая была в гостиной, стала действовать ему на нервы.
На щеке барона внезапно стал подергиваться мускул, но он продолжал упорно молчать. Генрих с шумом отодвинул от себя тарелку, так и не притронувшись к супу, и нервно забарабанил рукой по столу.
– Ты хочешь, чтобы я покинул замок? – через минуту спросил он.
– Да. И чем быстрее, тем лучше, – резко ответил старый барон.
– Хорошо, отец. Наши желания совпадают. Сегодня вечером должен приехать Ганс. Мы обсудим с ним кое-какие детали, после чего я навсегда покину замок. Мы с Гансом попытаемся перейти границу и, если нам повезет, через несколько дней будем в Швейцарии. Я думаю, дядя Рудольф не откажет нам в гостеприимстве и приютит нас с другом, – Генрих посмотрел на отца, чуть прищурив глаза.
Дядя Рудольф был младшим братом отца Генриха. Много лет назад (Генриху было тогда пятнадцать) между братьями произошла крупная ссора, после которой старый барон запретил даже упоминать имя своего брата. Генрих не знал истинной причины ссоры, он мог о ней только догадываться по отдельным словам и обрывкам фраз, которые случайно подслушал под дверью рабочего кабинета отца.
Дядя Рудольф преподавал историю римского права в Кельнском университете. Он был женат и имел двадцатипятилетнюю дочь, как две капли воды похожую на свою мать: круглое, заплывшее жиром лицо, маленькие поросячьи глазки, рыжие волосы и фигура, необъятная по размеру, на которой не было даже намека на женские прелести. Судьба порой преподносит человеку такие сюрпризы, о которых он не смеет даже мечтать. Именно таким сюрпризом для дяди Рудольфа было маленькое хрупкое двадцатилетнее создание – студентка по имени Бетти. Дядя Рудольф без памяти влюбился. Это было сильное чувство, которому он не стал противиться. Он развелся с женой и, прихватив маленький чемодан, вместе с Бетти уехал в Швейцарию.
Старый барон в ответ сыну хотел что-то сказать, но, похоже, передумал и твердой походкой с высоко поднятой головой покинул гостиную. Оказавшись в коридоре, он тяжело вздохнул и прижал руки к груди.
– Швейцария… Швейцария… – со злостью тихо прошептал он, и его руки медленно сжались в кулаки.
А тем временем Генрих, раскачиваясь на стуле, наблюдал за Барбарой, которая проворно убирала посуду со стола.
– Ну что наша русская? Как она? – спросил он и, прикрыв рукой рот, громко зевнул.
– Русская?! – Барбара чуть не выронила тарелку из рук. – Так значит…
– Ничего не значит, – оборвал Генрих горничную. – Отвечай на вопрос.
– Генрих, зачем ты это сделал? Я не могла даже предположить, что ты способен на такое…
– Заткнись! Меня не интересует твое мнение о моих поступках.
– Бедная девушка, – не унималась Барбара и скорбно потупила взор. – Ей было очень плохо, в течение ночи она несколько раз теряла сознание. Я хотела даже позвать врача.
– Ты слишком много берешь на себя, Барбара. Предупреждаю: если отец узнает о русской, ты об этом пожалеешь. Ты все поняла?
– Да, – тихо произнесла Барбара.
– Вот и прекрасно, – Генрих прищурил глаза. – Завтра вечером, как только стемнеет, приведешь русскую ко мне в спальню.
– Но, Генрих… – воскликнула Барбара. – Девушка очень слаба, она не может даже встать.
– Я сказал завтра, – глядя прямо в глаза горничной, стальным голосом произнес Генрих.
Барбара плотно сжала губы, вытерла со стола и покинула гостиную. Генрих, скрестив руки на груди, еще долго и неподвижно сидел, уставившись в окно. В три часа пополудни на небе стали сгущаться черные тучи, и вскоре крупные капли дождя вперемежку со снегом забарабанили по стеклу. Налетевший порывистый ветер настойчиво завывал за окном, трепал ветки деревьев и кустарников и кружил по небу карусели из туч. Генрих прикрыл глаза и мысленно погрузился в прошлое. Прошлое!? Временами он сомневался, было ли оно у него вообще.
Ганс приехал поздно ночью. Генрих его уже не ждал.
– Извини, друг, за поздний визит, – Ганс устало откинулся в кресле и, сладко потянувшись, провел рукой по волосам. – Я два раза попадал в перестрелку, еле ноги унес. Кругом творится черт знает что.
– Хочешь что-нибудь выпить? – спросил Генрих, и его рука потянулась к столику, на котором стояли бутылка водки и полбутылки коньяка.
– Да, я бы выпил немного водки, если не возражаешь.
– Хорошо. Осталось всего несколько бутылок, берег специально для тебя. А я выпью коньяк, – Генрих разлил спиртное и протянул Гансу. – Помнишь, Ганс, год назад мы пили за нашу победу, великую Германию и фюрера, а сегодня… – Генрих со злостью ударил кулаком по столу.
– Да, помню. Но сегодня мы будем пить за нас с тобой, за то, чтобы нам повезло и все задуманное исполнилось, – Ганс подмигнул Генриху и залпом выпил водку.
Генрих вынул сигарету из пачки и закурил.
– Ты сегодня не очень разговорчив. Что-то не так? – Генрих вопросительно посмотрел на друга.
– Да нет, в общем-то, все нормально. Хотя…
Генрих, небрежно покачивая ногой, ждал дальнейших объяснений.
– Вчера был трудный день. Пришлось изрядно попотеть, прежде чем «Равенсбрюк» взлетел на воздух. Около трехсот больных туберкулезом пришлось перевести в Мальхов. Там более мощные газовые камеры, а наши совсем ни к черту. А ведь еще в 1944 году, когда монтировали камеры, я предупреждал Кегеля, что в дальнейшем они не справятся со своей работой, да куда там… Этот кретин даже слушать не захотел. Можешь представить себе, какая выпала нам работенка… Пришлось заминировать часть территории за заводом, затем согнать туда всех заключенных… Крики, вопли… – Ганс замолчал и потер ладонью кончик носа.
Генрих, ни слова не говоря, снова наполнил рюмки и протянул Гансу. Нахмурив брови, Ганс посмотрел на водку. Он вдруг почувствовал легкое головокружение и, скривив губы, поставил рюмку на стол.
– Это так сильно на тебя подействовало? – изобразив на лице подобие улыбки, спросил Генрих.
– Нет, совсем не это, – глухо отозвался Ганс и резко встал.
Он заложил руки за спину и стал шагами мерить комнату.
– Так что все-таки случилось? – сделав небольшой глоток коньяка, как можно мягче спросил Генрих.
Ганс остановился посреди комнаты, взгляд его был направлен в пустоту, и он какое-то время был во власти воспоминания.
– В лагере была одна девица… полька. Ее звали Язя. Странное имя, не правда ли? – наконец медленно произнес Ганс.
Генрих пожал плечами.
– Ты знаешь, я всегда был любителем женского пола, но никогда не был сентиментальным. А сегодня…
– Ты спал с этой девицей и был ее покровителем. Так? – закончил мысль друга Генрих.
– Да-а-а, – протяжно отозвался Ганс. – Ее вместе со всеми заключенными погнали на заминированный участок, и она подорвалась на мине. После того как прозвучал последний взрыв и мы добили раненных, я возвращался на территорию лагеря. Вдруг меня кто-то позвал. Я остановился. Язя лежала в двух шагах от меня, не знаю, как я сразу ее не заметил. Она протягивала ко мне руки, на глазах слезы, и, самое главное, она просила о помощи на немецком языке. Я несколько месяцев учил ее нашему языку, но все напрасно, она была бестолковая. И вот перед лицом смерти… Впрочем, черт с ней… Ее душа давно уже на небесах, и не стоит больше об этом говорить, – Ганс взял рюмку с водкой и залпом выпил.
– Вот именно, плетешь какую-то ахинею и забыл о главном.
– О главном?! Ах да, – Ганс быстро наклонился и поднял с пола черный потрепанный кожаный портфель, щелкнул замком и достал небольшой сверток.
– Здесь все, – Ганс любовно погладил сверток, прежде чем протянул его другу. – Деньги, документы… Словом, все, что ты просил. А вот это… – Ганс загадочно прищурил правый глаз.
– Карта?! Ганс, неужели тебе удалось?
– Да! – радостно воскликнул Ганс. – Кегель оберегал ее как зеницу ока, но я перехитрил его. Представляю себе его физиономию, когда он обнаружит пустой сейф, – Ганс положил карту на стол и жестом предложил Генриху подойти ближе.
Генрих склонился над картой и стал внимательно изучать ее. Ганс молча наблюдал за ним.
– Та-а-а-к… Восточный берег Рейна полностью занят 1-й американской армией под командованием генерала Ходжеса, а части 3-й американской армии под командованием генерала Паттона уже в двадцати километрах от Колбенца. Нойштадт, Карлсруэ, Штутгарт захвачены полностью неприятелем, – вслух произнес Генрих.
Несколько минут, напрягая лоб, он стоял неподвижно, точно пытался осмыслить прочитанное, потом вновь стал изучать карту. В правом углу на полях карты было несколько сносок, сделанных мелким убористым почерком, которые Генрих сразу не заметил, но когда прочитал их, то с удивлением посмотрел на Ганса.
– Да, да, Генрих, все правильно, – пояснил Ганс и провел рукой по карте. – Чуть севернее Майнца, приблизительно вот здесь, стоит наша вюртембергская дивизия смертников. Кроме того, обстановка на фронте меняется каждый час. Так что сам видишь, добраться до границы не так-то просто, даже с такими надежными документами, которые мне удалось достать.
Генрих еще раз бросил взгляд на карту.
– Хорошо. Я завтра на трезвую голову все как следует обдумаю.
– Отлично. Мне как раз нужно два дня, чтобы уладить кое-какие дела, – Ганс мило улыбнулся.
– Кое-какие дела? Ганс, не дури. Бьюсь об заклад, это опять женщины. Ты неисправим. Если ты вовремя не остановишься, все это добром для тебя не кончится. Поверь мне, ни одна женщина на свете не стоит того, чтобы ради нее рисковать жизнью.
– Но… Генрих… я не могу иначе.
– Вот это-то и плохо. Кто на этот раз попал в твои сети?
– Сицила Крафт. Я тебе уже рассказывал о ней. Высокая полногрудая блондинка, а ножки… – Ганс закатил глаза и смачно щелкнул языком. – Такой девочки у меня никогда не было. Ее папаша – член правления Немецкого банка и одновременно заместитель председателя наблюдательного совета крупнейшего австрийского банка «Кредитанштальт-Банкферейн». Девчонка без ума от меня, а я… я просто боготворю ее.
– Делай как знаешь. Но я не хочу, чтобы из-за глупой интрижки с этой девицей наши планы рухнули. Ты понимаешь меня? – спросил Генрих.
В его голосе прозвучали металлические нотки, и это заставило Ганса насторожиться.
– Я не подведу тебя, можешь положиться на меня. Через два дня я вернусь.
– Два дня… – нахмурившись, произнес Генрих.
– Не хмурься, все будет нормально, – Ганс дружески похлопал друга по плечу.
– Когда ты едешь? – спросил Генрих.
– Завтра утром, – Ганс провел рукой по лбу. – Впрочем, уже сегодня, – взглянув на часы, поправился он. – Сейчас два часа ночи, в шесть утра я покину замок.