Санкт-Петербургская литература Альманах 2023
Опустив голову, грабитель уронил нож на землю. Лезвие глухо звякнуло о камень.
– Сумку!
Тот послушно протянул черную кожаную сумочку на ремне. Но едва Воронцов коснулся ее, как ослепительный желто-зеленый шар полыхнул у него перед глазами… Потеряв равновесие, он упал. И уже сквозь затихающий гул услышал торопливые удаляющиеся шаги.
Придя в себя, Воронцов первым делом схватился за сумку. Она была рядом. Андрей Иванович прижал ее к груди.
– Мя-а-а-у! – раздался где-то неподалеку жалобный писк.
Воронцов огляделся – никого. И снова:
– Мя-а-ау!
В сумке зашевелилось… Воронцов «вжикнул» молнией и опешил. Котенок! Маленький рыжий котенок был внутри… Ни денег, ни документов, ни драгоценностей…Только подстилка из шерстяного платка.
« Идиотка! А если б он меня ножом?!»
Гудела голова, левая сторона лица наливалась свинцовой тяжестью. Воронцов потрогал заплывший глаз, и подумал, что неплохо было бы приложить чего-нибудь холодного.
Девушка ждала его на пустынной улице. Увидев, бросилась навстречу.
– Догнали?
Воронцов, молча, подал ей сумку.
– Ой, как я вам благодарна!
Девушка извлекла из сумки котенка и, чмокнув в пушистую мордочку, посадила за отворот куртки.
– Чего же вы кричали? Я уж подумал…
– Коте-е-енок! – произнесла девушка так, что Воронцов сразу оттаял.
« Чего теперь… Все позади – и ладно»
Они пошли рядом. Андрей Иванович старался держать голову так, чтобы девушка не видела его подбитого глаза. Но она все равно заметила.
– Он вас ударил? Больно?
– Пустяки…
– Вы из милиции?
– С чего вы взяли?
– Не каждый решиться вот так…А вдруг у него нож?
– Нож, кстати, был.
– И что?
– Обошлось.
Они замолчали. Воронцов подумал, что уже целую вечность не гулял по ночному городу.
– Так, где же вы работаете? – снова поинтересовалась девушка.
– В школе… Историю преподаю.
– Здесь, в нашей?
– Нет. В другом районе… Здесь места не нашлось. А жаль… Я ведь рядом живу. Вон, видите? Верхний этаж, окна справа.
– Мя-а-ау! – пропищал котенок, пытаясь выбраться на волю.
– Сиди! – девушка упрятала его подальше и повернулась к Воронцову. – У подруги кошка пятерых принесла. И все такие красивые… А вам бы хотелось котенка?
– Не знаю, надо подумать, – отшутился Андрей Иванович.
Домой он явился заполночь. Жена еще не спала. В комнате мерцал экраном включенный телевизор.
Воронцов разулся, скинул на вешалку измазанный плащ. Сразу войти не решился… Постоял, переминаясь с ноги на ногу в прихожей.
– Где Надя?
– Звонила от однокурсницы. На метро опоздала, останется у нее ночевать. А ты чего поздно?
– С Золотаревым посидели… В шахматишки…
Супруга Воронцова – полная рыжеволосая женщина с низким голосом и ухватками базарной торговки, – возлежала на разобранном диване. Когда она увидела мужа, глаза ее округлились.
– О-у-у! – изумленно воскликнула Вера Михайловна. – Это еще что такое?!
– Подожди… Я тебе все объясню.
– Какой ужас! Пил?.. Не ври, я вижу!
Она неловко поднялась с постели. Под кружевами ночной рубашки колыхнулась рыхлая бесформенная грудь.
Воронцов молчал. Он, конечно, не рассчитывал, что его сейчас начнут жалеть, но все же…
– Где ты был, я тебя спрашиваю? А впрочем… Можешь не отвечать. Я и так знаю…Муж не вовремя пришел?
– Муж? – не понял Воронцов. – Чей муж?
– Известно чей… Той, у которой был…
– Что ты плетешь! Ну что ты плетешь!
– Просто так людям под глаз не наставляют.
– Много ты понимаешь!.. Да просто так – убить могут!
Он бросил на стул развязанный галстук и вышел вслед за супругой на кухню.
– Ты послушай, как дело было… Иду я по улице, слышу крик. Балбес какой-то на девушку набросился. Сумку отнял – и бежать. Я за ним… Догнал, а он нож выхватил…
– Ха-ха-ха! – неожиданно рассмеялась Вера Михайловна. – Поумнее ничего придумать не мог?
– Не веришь?!
Воронцов задохнулся от обиды… Кровь застучала в висках, глаза заволокло горячей пеленой.
– И не стыдно тебе… – жена укоризненно покачала головой. – Взрослый человек, дочь невеста… Вот завтра придет, пусть на папашу полюбуется.
Андрей Иванович хрястнул кулаком по столу.
– А мне не стыдно! Нисколечко! Ни капелюшечки!.. Я что, подлость какую-то совершил?!
Вера Михайловна оставила недопитый чай и молча поднялась из-за стола.
« Что толку ей объяснять, – устало подумал Воронцов.– Ларечница! Одни тряпки на уме… А ведь когда-то учила детей музыке»
Он открыл холодильник, достал из морозилки покрытую инеем пластмассовую решетчатую форму. Ковырнув ножом, извлек оттуда несколько кусочков прозрачного льда. Потом оторвал широкую полоску марли и завернул в нее холодные мокрые кубики.
« Ерунда! За ночь рассосется…»
Проснулся Андрей Иванович рано, еще до будильника и первое, что ощутил – смутное чувство тревоги. Подушка была мокрой от растаявшего льда. Он смахнул с лица влажную марлевую тряпицу и, с трудом приоткрыв заплывший глаз, отправился в ванную.
Ледяной компресс не помог. Левую сторону украшал огромный, отливающий чернильным цветом синяк. Воронцов ужаснулся, представив себе, как в таком виде появится в школе. Это было немыслимо.
– Алло! – произнес он в телефонную трубку. – Тамара Павловна?.. Это Воронцов. Я, наверное, не смогу сегодня на работу придти.
– То есть как? – опешила директор школы. – Что значит не смогу?
– Заболел.
– Когда успели? Еще вчера я видела вас здоровым.
– То было вчера.
– С ума сошли!.. Вы хоть помните, что у вас сегодня показательный урок.
– Помню. Но…
– Вы погибели моей хотите?
– Замените меня кем-нибудь, Тамара Павловна.
– Ну, кем, кем я вас заменю? Вы соображаете, что говорите?.. Проявите мужество, Андрей Иванович.
Воронцов молчал.
– Вы ставите под угрозу честь нашей школы, всего педагогического коллектива… Вы же волевой, сильный человек… Всего лишь на час, Андрей Иванович. А потом я вас отпущу.
Воронцов понял, что выбора у него нет. Эта старая дева от него не отстанет. Он собрался с духом:
– Хорошо, я приеду… Но предупреждаю – будет только хуже.
– Хуже? В каком смысле?.. Вы что, мне угрожаете?
– Ну, что вы, Тамара Павловна. Вы не так поняли…
Всю дорогу до школы Воронцов просидел на заднем сидении автобуса, прикрываясь газетой. Во взглядах окружающих чувствовалось молчаливое осуждение.
Поначалу Андрей Иванович хотел надеть темные солнцезащитные очки. Но на улице, как назло лил дождь. В такую погоду и в очках… Только полный идиот способен на такое.
Ну, что они смотрят? Ведь если разобраться, ничего постыдного он не совершил. Наоборот, повел себя, как настоящий мужчина. Почему только в кино можно умиляться отвагой героя? Отчего в жизни, если с синяками, так обязательно пьяница или хулиган?
Первый урок уже начался, поэтому школьные коридоры были пусты. Лишь рядом с учительской гремела ведрами уборщица тетя Люся. Воронцов на ходу поздоровался с ней, заметив, как взметнулись от удивления ее брови.
« Ну и пусть! Ну и ладно!.. Подумаешь!»
Он решительно толкнул дверь в учительскую. Несколько преподавателей, свободных от занятий, сидели за столиками. Здесь же была и директор школы Тамара Павловна.
– Здравствуйте! – бодро сказал Воронцов.
– Здра-а-а… – только и смогла выговорить потрясенная директриса.
Кто-то некстати прыснул … Возникла неловкая пауза.
Понурив голову, Андрей Иванович стоял перед коллегами, словно двоечник на педсовете. Впору было провалиться сквозь землю.
– Вы… Вы безответственный человек, Воронцов, – изрекла наконец директриса. – Как вы могли? В такой ответственный для всей школы момент…
– Но я же нарочно не планировал! Так получилось… – голос его дрогнул. – Я сейчас все объясню. Понимаете, было поздно, я шел домой, один… Вдруг слышу – кто-то кричит… Грабитель на девушку напал, сумку вырвал. Я – за ним. Догнал, а он на меня с ножом… Вот… Но сумку я девушке вернул.
– Зачем вы врете, Воронцов? Зачем?.. – Тамара Павловна говорила почти ласково, как с больным ребенком. – Напали на вас хулиганы, избили… Так и скажите. А выдумывать-то зачем? Мы же с вами взрослые люди!
Прозвенел звонок. В коридоре послышался шум, топот ног, крики. Засидевшаяся на уроке детвора дружно высыпала на перемену.
– По-вашему я вру? – Андрей Иванович вытянул жилистую шею и стиснув зубы, заиграл желваками. – Выходит, я вру!?
– Тихо-тихо! – воскликнула, отступая, директриса. – Что вы себе позволяете?
– А вы?.. Вы, всегда уверенные в своей правоте! Вы, никогда не знающие сомнений!.. Да вы опаснее любого бандита! Тот бьет ножом в сердце, а вы – прямиком в душу!
– Прекратите сейчас же! – возмутилась Тамара Павловна. – Хам!
– Да сами вы!..
Воронцов развернулся и хлопнул дверью.
« Уволят! Теперь непременно уволят… И пусть, не жалко!.. Зачем только ехал? Ну, сорвался бы этот урок. И что? Подумаешь, катастрофа!»
Прикрывая ладонью подбитый глаз, он спустился на первый этаж и хотел уже выйти на улицу, как вдруг неожиданно увидел возле раздевалки мужчину и женщину. А рядом с ними – своего ученика, грозу класса, хулигана и двоечника Славу Манушкина.
Воронцов вздрогнул… Ведь именно на сегодня он пригласил в школу родителей этого сорванца. Хотел поговорить с ними о его поведении. И что теперь?
Он быстро пошел назад, надеясь, что его не заметят. Но было поздно…
– Андрей Иванович! Подождите!
Притворившись глухим, Воронцов пулей взлетел на второй этаж, но Слава Манушкин не отставал.
– Андрей Иванович! Куда же вы!
Воронцов остановился. Торопливо дыша, спросил:
– Ну!.. Чего тебе?..
Парнишка от изумления разинул рот. Дикий восторг отразился на его лице.
– Мама! Папа! – радостно закричал он, отрезая Воронцову путь к бегству. – Идите сюда! Андрей Иванович здесь!
«Какой кошмар! – успел подумать Воронцов, глядя на поднимающихся по лестнице родителей. – Что я им скажу?»
Манушкин-старший, не дрогнув, пожал ему руку… Женщина удивления скрыть не смогла. И ее можно было понять.
– Хорошо, что вы пришли! – не дав им опомниться, начал Андрей Иванович. – Я, собственно, хотел поговорить с вами о вашем сыне. Дело в том, что он… Видите ли… Он…
Воронцов съежился под пристальным взглядом Славиной мамы и понес дальше что-то совсем уж нелепое.
– Он очень способный, не по годам развитый мальчик. На уроке физкультуры ему практически нет равных. А какой любовью, каким авторитетом он пользуется в классе!.. Да, есть у него маленькие сложности с физикой и математикой. Ну, так и что же?.. Не всем, извините, Энштейнами и Ковалевскими рождаться. Мы с вами должны в первую очередь помнить о том, что перед нами маленький человек, личность, если хотите… И мы всячески обязаны помогать, способствовать развитию всего лучшего, что в нем есть.
Андрей Иванович говорил и говорил: горячо, убежденно, почти без пауз. Слава Манушкин стоял потупясь, с пунцовыми от смущения ушами. Наверное, никто и никогда еще столько его не хвалил.
Спасительной трелью залился звонок. Воронцов с облегчением прервал свою речь и поспешил распрощаться.
– Спасибо, что пришли. А сейчас извините, у меня урок.
Воронцов любил свой предмет. Каждый раз старался открыть ребятам что-то новое, интересное. По привычке, сложившейся годами, он всегда так и начинал: « Здравствуйте! Сейчас я расскажу вам что-то очень интересное ».
Войдя в класс, Воронцов услышал привычный шум отодвигаемых стульев. Ученики, вставая, приветствовали его… На задних партах теснилось несколько взрослых. Это были делегаты областной учительской конференции.
– Здравствуйте, дети! – ласково сказал Андрей Иванович, жестом показывая, что можно садиться. – А сейчас… – он выдержал паузу. – Я расскажу вам что-то очень интересное!
Звенящая тишина повисла над классом. Ни звука, ни шороха… И вдруг! Словно шквальный ветер грянул с небес – абсолютную, космическую тишину в одно мгновение разорвал громкий смех.
Смеялись все… И отпетые двоечники в помятых пиджаках, с протертыми на локтях рукавами, и круглые отличники, с аккуратными чистыми воротничками, и толстые тети с лысыми дядями, сидящие на галерке.
– Извините, – произнес Воронцов, не слыша собственного голоса. – Наверное, я расскажу об этом в следующий раз.
Дождь хлестал тугими холодными струями, вздымая на мутных лужах прозрачные пузыри. Кутаясь в поднятый воротник плаща, и держа над головой раскрытый зонт, Андрей Иванович торопливо шагал по залитому водой асфальту. Непогода была ему на руку.
« Иду, словно вор, и прячусь… – думал он, украдкой поглядывая по сторонам. – Что за нелепость!»
Тяготила необходимость объяснений с дочерью. Что он ей скажет?
Поднявшись на свой этаж, Андрей Иванович позвонил в дверь. Надя была уже дома.
– Ой!.. – воскликнула она, увидев его лицо. – Вот это да!
– А-а, это? … Полез вчера на антресолях прибираться – коробка с книгами упала.
Воронцов снял плащ и принялся развязывать шнурки на ботинках.
– Пап…
– Что?
– А ты у нас, оказывается, герой?!
Андрей Иванович поднял голову и с удивлением заметил веселую хитринку в ее глазах.
« Откуда узнала?»
Воронцов недоуменно застыл, не зная, что ответить… И тут из кухни в прихожую, маленьким пушистым комком выкатился котенок. Рыжий, с белым пятном на груди…
Александр Полянский
«Звезда вечерняя»
повесть
Увидев Владимира, фельдшер полевого госпиталя вытаращил глаза, на его физиономии застыла нелепая улыбка.
Владимир мрачно сверлил глазами фельдшера:
– Так вы что, и похоронку на меня отослали?
Тот еле заметно кивнул и втянул голову в плечи.
– Ты не кивай, а говори, – злобно просипел Владимир, держась слабой рукой за притолоку, – отослали или нет?
– Отослали.
Все поплыло перед глазами Владимира. Он прислонился к стенке и соскользнул на пол.
Очнулся Владимир только к вечеру. Склонившаяся над ним сестра вводила ему под кожу какую-то жидкость.
Владимир с укоризной глянул на сестру.
– Что ж это вы придумали – живого человека в морг определять?
– Так то кома, хлопчик, – медсестра ловко выдернула иглу.
– Что, кома? – переспросил Владимир.
– Такой случай, когда дыхания и пульса нет.
– Когда дыхания и пульса нет, тогда и человека нет, —недовольно пробурчал Владимир, с трудом перевалился на бок и закрыл глаза.
* * *
На девятый день Владимир сидел против госпитального врача и, с жаром прижимая к груди руки, говорил:
– Товарищ старший лейтенант, ну дайте мне любую бумажку. Бригаду мне свою догонять надо.
– Тоже мне, герой выискался. Чего тебе тут не сидится?
– Да геройства здесь никакого нет, товарищ старший лейтенант, просто место у меня в бригаде родное, насиженное. Состав-то у меня инженерно-технический, а до этого я почти год в пехоте оттарабанил.
– А-а, – понимающе протянул врач, – так вот ты о чем.
– Ну да, – еще больше оживился Владимир. – Я места своего в два счета лишиться могу. А куда на пополнение отправят? Не дай бог, в какую-нибудь пулеметную роту упекут. Там мне мало не покажется.
Ты пойми, голова, никакой бумаги я дать тебе сейчас не могу. Весь госпиталь тю-тю, – врач описал рукой немыслимую траекторию. – Только мы тут вместе с Катериной с инвалидской командой застряли. Не горюй. Не сегодня-завтра нас отсюда заберут и…
– Товарищ старший лейтенант, в моем дивизионе меня каждый сверчок знает…
– Ну, куда ж ты, парень, пойдешь? На деревню к дедушке? До фронта – без малого сто километров.
– Степан Филимонович…
– Ты что, Владимир, под трибунал подвести меня хочешь? Все по закону делать надо. Команду в госпитале сформируют и пошлют всех, куда следует, – стараясь не смотреть Владимиру в глаза, офицер нервно забарабанил пальцами по столу.
– Степан Филимонович, мы ж ведь уральские, считай, земляки…
Врач вскинул голову и сердито посмотрел на Владимира:
– Ты, Владимир, из-за своей дурной башки горюшка-то еще хлебнешь. В общем так. Сержант Пулькин!
– Гвардии сержант, товарищ старший лейтенант!
– Гвардии сержант Пулькин! Нарушать законы не буду и вам не советую. Идите!
– Есть, – Владимир поднялся и поплелся в свою палату.
* * *
И в правду, поначалу дела складывались как нельзя лучше. Километрах в двадцати от госпиталя Владимира нагнала машина со связистами.
Перевалив через борт «студебеккера», Владимир почувствовал себя, наконец, в своей тарелке. Старший по званию, лейтенант, строго посмотрел на него:
– Как это тебя, братишка, здесь очутиться угораздило?
– Я, я по пути, – Владимир вдруг смешался. – Часть свою ищу.
– Значит, часть свою ищешь? – лейтенант пристально стал разглядывать Пулькина.
– Так точно, товарищ лейтенант! Четвертую гвардейскую тяжелую минометную бригаду…
– Четвертую бригаду? – в разговор вмешался сидевший подле лейтенанта старшина. – Так мы же там третьего дня были. Ты, случаем, Воронцова Степана не знаешь?
Владимир вскочил:
– Степу? Так он же комсорг дивизиона. Зуб у него еще передний выщерблен, он…
«Студебеккер» подпрыгнул на колдобине, Владимир не удержался на ногах и полетел на дно грузовика.
На развилке дорог автомобиль притормозил.
– Тебе, братишка, в сторону Бешенковичей. Это еще километров тридцать верных. Да смотри, – перевалившись через борт грузовика, крикнул вдогонку лейтенант, – по самой дороге не иди. Иди вдоль, перелесками.
***
Утреннее летнее солнце золотило стволы сосен и приятно согревало спину. Пробудившийся мир ворвался в безмятежную душу Владимира шорохами леса, гомоном птиц, запахами трав и цветов и покосившийся столб с табличкой «Achtung, partisanen!» бессмысленно чернеющей готическим шрифтом, казался атрибутом нереального, выдуманного мира.
Внезапно лесную тишину рассек гул моторов. Владимир поднял голову. Почти над самыми верхушками деревьев пронеслось звено бомбардировщиков с красными звездами.
«Наши, – улыбнувшись, подумал Владимир, и его мысли вернулись в привычное русло. – Лучше, конечно, поспеть к ужину. Приду и строго так скажу: «Это почему вы мне каши не положили?» А еще лучше подползти к палатке и не своим голосом завыть: «Нечипоренко, раб божий, почто ж ты Владимиру махорки-то жалел, почто…»
– Стой! Руки вверх! – словно из-под земли перед Владимиром предстали три автоматчика в ладных гимнастерках с синими петлицами войск НКВД.
– Ребята, чего уж сразу вверх, я…
– А того, – рослый сержант ткнул Владимира стволом автомата в грудь, – ты руки-то не опускай, – он похлопал Владимира по карманам. – Оружие имеется?
– Нет.
– По уставу отвечай: «Никак нет, товарищ сержант».
– Никак нет, товарищ сержант, – ответил Владимир, сообразив, что здесь с ним шутить никто не собирается.
– Документы?
– Тут, в левом кармане.
Сержант извлек желтый листок и быстро пробежал его глазами:
– Больше ничего?
– Ничего.
Увесистый кулак обрушился на голову Владимира.
Едва устояв на ногах, Владимир с немым изумлением уставился на сержанта. Тот снова загундосил:
– А это для тугодумов. Как положено, отвечать надо, понятно?
– Так точно, товарищ сержант, понятно.
– То-то, – сержант с ухмылкой посмотрел на Владимира. – Значит, дезертируем помаленьку?
– Никак нет, товарищ сержант.
– Молчи, с тобой все ясно. Ремень-то сними. Ну, чего как пень стоишь? Ремень, говорю, снимай.
Владимир расстегнул ремень и протянул его конвоирам.
* * *
В низенькой избенке с закопченными окнами за ободранным столом сидел белобрысый молоденький лейтенантик и сосредоточенно выводил на листе бумаги замысловатые кривые. Множась, кривые складывались в загадочные фигуры, затем по мановению руки художника фигуры исчезали, разламываясь на черные квадраты и прямоугольники. Несмотря на летний день, над столом висела зажженная от автомобильного аккумулятора лампочка, уродуя тусклым светом пределы убогой избенки.
– Так говоришь, Петрович, дезертира привели? – не поднимая головы, лейтенантик задумчиво продолжал чертить таинственные знаки.
При звуке этого голоса Владимир с тоской поглядел на конвоиров и, набрав побольше воздуха, выпалил:
– Разрешите обратиться, товарищ лейтенант!
Офицер поднял голову и устремил на Владимира взгляд полный ненависти.
– Помолчи, голубчик. Петрович, документы при нем какие нашли?
Сержант положил на стол злополучный листок. Белобрысый склонился над ним и пожевал губами:
– Треугольный штамп вместо гербовой печати. А где воинский билет, где мобпредписание?
– Товарищ лейтенант, весь госпиталь перевели. Остались только…
– Пойми, голубчик, – перебил его лейтенант, – чем меньше ты будешь врать, тем больше у тебя шансов остаться живым.
– Товарищ лейтенант, ну сами посудите. Если б я был дезертиром, какой смысл мне к фронту идти? Я бы обратно драпал, – Владимир, ища поддержки, остановил свой взгляд на солдате, лицо которого было перечеркнуто глубоким шрамом. Владимиру показалось, что этот солдату его, Владимира Пулькина, врагом не считает.
Лейтенант встал и принялся расхаживать по избе.
– Знаешь, голубчик, сколько я умников речистых видел? Гимнастерка одна твоя чего стоит – цирк. А этот фиговый листочек? Я тоже могу сказать что я – Папа римский, да кто ж этому поверит? – он резко остановился, глаза его сузились в две маленькие щелочки. – Петрович, объясни подследственному всю тяжесть его положения. Да только не здесь, выведите его отсюда.
Через пару минут Владимира снова ввели в избу. Разъяснительная работа Петровича была зафиксирована на лице Владимира в виде основательно разбитой физиономии. Лейтенант указал Владимиру на табурет, дал карандаш и листок бумаги.
– На, пиши. Сегодня двадцать девятое июля одна тысяча… Да не смотри на меня дурнем, под диктовку мою пиши: сегодня двадцать девятое июля одна тысяча девятьсот сорок четвертого года. Написал? Так. Теперь напиши тоже самое, только с левым наклоном.
– Попробую, товарищ лейтенант. Только вряд ли у меня получится с наклоном.
– А ты не тушуйся, – притворно ласково пропел белобрысый, – может, что и получится.
Владимир понял к чему эти упражнения по чистописанию. Он встал.
– Товарищ лейтенант, виноват… Я, я сам себе эту бумагу написал.
На физиономии лейтенанта засияла снисходительная улыбка:
– Вот видишь, уже лучше, уже теплее. Значит, и должностную подпись подделал. Так?
– Никак нет, товарищ лейтенант. Подпись ставила медсестра, Екатерина Ва…, – Пулькин осекся, сообразив, что негоже подводить медсестру, оглашая ее фамилию.
– Так, значит, сообщники имеются.
– Никак нет, товарищ лейтенант.
– Помолчи, голубчик. До тебя здесь один ну так хотел быть похожим на дезертира, а на поверку оказался полицаем. Два дня юлил и все напрасно. Разъяснили мы его. Говори все, как есть, кто ты, откуда, куда шел.
Владимир собрался с мыслями и принялся излагать свою историю. Слушая, лейтенант вдруг стал подмигивать и, покачиваясь на табуретке, с издевкой повторять за Владимиром: Кома…, морг…, похоронка…
Владимир побледнел и почувствовал, как по спине поползли капельки холодного пота.
Белобрысый запрокинул голову и по-мальчишески засмеялся.
– Ну, комик, ну артист! – и вдруг, побелев от ярости, наклонился к самому лицу Владимира. – Даю тебе сроку до завтрашнего утра, вспомнить все как есть, хорошенько вспомнить! – и, обратившись к конвоирам, бросил. – Уведите этого артиста.
* * *
Владимира отвели на другой конец деревни и посадили в глубокую яму. На дне валялась груда разбитых черепков, ошметки луковой шелухи да полусгнивший ящик.
«Немного же они здесь потрудились», – подумал Владимир об «энкавэдешниках», догадавшись, что совсем недавно на месте ямы был деревенский погреб, у которого фугасом сорвало крышу и завалило вход.
Вскоре в яму спустили кусок хлеба и кружку воды. Хлеб был сырой, непропеченный, но Владимир мигом его съел, примостился на ящик и, глотая из кружки тепловатую воду, стал собираться с мыслями:
«Если они мне пожрать дали, значит, в расход пускать не собираются. Да и никаких прав на это у них нет, чтобы без суда и следствия в расход пускать меня, бойца Советской Армии! – Пулькин вспомнил чувство тревоги, охватившей его перед уходом из госпиталя. – Ну, надо же было мне на этих мордоворотов наткнуться! У них одно: «Руки вверх!», а кто ты им наплевать. Да, дело мое штрафбатом пахнет. Пока там разберутся, сколько воды утечет».
Незаметно день склонился к вечеру. Высокие легкие облачка вспыхнули розовыми дымками и, темнея, исчезли. Наступила ночь, и с ней к Владимиру пришел глубокий, чуждый тревог и волнений сон.