Компромисс

Я спустился вниз.

– Але, – говорю, – вы Кузин?

– Кузин-то Кузин, – сказал он, – а что толку?!

Видимо, настрой у товарища Кузина был философский.

– Разрешите, – говорю, – вас поздравить. Ваш ребенок оказался 400000-м жителем нашего города. Сам я из редакции. Хочу написать о вашей семье.

– Чего писать-то?

– Ну, о вашей жизни…

– А что, живем неплохо… Трудимся, как положено… Расширяем свой кругозор… Пользуемся авторитетом…

– Надо бы куда-то зайти, побеседовать.

– В смысле – поддать? – оживился Кузин.

Это был высокий человек с гранитным подбородком и детскими невинными ресницами. Живо поднялся с газона, отряхнул колени.

Мы направились в «Космос», сели у окна. Зал еще не был переполнен.

– Денег – восемь рублей, – сказал Кузин, – плюс живая бутылка отравы.

Он достал из портфеля бутылку кубинского рома. Замаскировал оконной портьерой.

– Возьмем для понта граммов триста?

– И пива, – говорю, – если холодное…

Мы заказали триста граммов водки, два салата и по котлете.

– Нарезик копченый желаете? – спросил официант.

– Отдохнешь! – реагировал Кузин.

В зале было пустынно. На возвышении расположились четверо музыкантов. Рояль, гитара, контрабас и ударные. Дубовые пюпитры были украшены лирами из жести.

Гитарист украдкой вытер ботинки носовым платком. Затем подошел к микрофону и объявил:

– По заказу наших друзей, вернувшихся из курортного местечка Азалемма…

Он выждал многозначительную паузу.

– Исполняется лирическая песня «Дождик каплет на рыло!..»

Раздался невообразимый грохот, усиленный динамиками. Музыканты что-то выкрикивали хором.

– Знаешь, что такое Азалемма? – развеселился Кузин. – Самый большой лагерный поселок в Эстонии. ИТК, пересылка, БУР… Ну, давай!

Он поднял стакан.

– За тебя! За твоего сына!

– За встречу! И чтоб не последняя…

Две пары отрешенно танцевали между столиками. Официанты в черно-белой униформе напоминали пингвинов.

– По второй?

Мы снова выпили.

Кузин бегло закусил и начал:

– А как у нас все было – это чистый театр. Я на судомехе работал, жил один. Ну, познакомился с бабой, тоже одинокая. Чтобы уродливая, не скажу – задумчивая. Стала она заходить, типа выстирать, погладить… Сошлись мы на Пасху… Вру, на Покрова… А то после работы – вакуум… Сколько можно нажираться?.. Жили с год примерно… А чего она забеременела, я не понимаю… Лежит, бывало, как треска. Я говорю: «Ты, часом, не уснула?» – «Нет, – говорит, – все слышу». – «Не много же, – говорю, – в тебе пыла». А она: «Вроде бы свет на кухне горит…» – «С чего это ты взяла?» – «А счетчик-то вон как работает…» – «Тебе бы, – говорю, – у него поучиться…» Так и жили с год…

Кузин вытащил из-за портьеры бутылку рома, призывно ее наклонил. Мы снова выпили.

Гитарист одернул пиджак и воскликнул:

– По заказу Толика Б., сидящего у двери, исполняется…

Пауза. Затем – с еще большим нажимом:

– Исполняется лирическая песня: «Каким меня ты ядом напоила?..»

– Ты сам женат? – поинтересовался Кузин.

– Был женат.

– А сейчас?

– Сейчас вроде бы нет.

– Дети есть?

– Есть.

– Много?

– Много… Дочь.

– Может, еще образуется?

– Вряд ли…

– Детей жалко. Дети-то не виноваты… Лично я их называю «цветы жизни»… Может, по новой?

– Давай.

– С пивом…

– Естественно…

Я знал, еще три рюмки, и с делами будет покончено. В этом смысле хорошо пить утром. Выпил – и целый день свободен…

– Послушай, – говорю, – назови сына Лембитом.

– Почему же Лембитом? – удивился Кузин. – Мы хотим Володей. Что это такое – Лембит?

– Лембит – это имя.

– А Володя что, не имя?

– Лембит – из фольклора.

– Что значит – фольклор?

– Народное творчество.

– При чем тут народное творчество?! Личного моего сына хочу назвать Володей… Как его, высерка, назвать – это тоже проблема. Меня вот Гришей назвали, а что получилось? Кем я вырос? Алкашом… Уж так бы и назвали – Алкаш… Поехали?

Мы выпили, уже не закусывая.

– Назовешь Володей, – разглагольствовал Кузин, – а получится ханыга. Многое, конечно, от воспитания зависит…

– Слушай, – говорю, – назови его Лембитом временно. Наш редактор за это капусту обещал. А через месяц переименуешь, когда вы его регистрировать будете…

– Сколько? – поинтересовался Кузин.

– Двадцать пять рублей.

– Две полбанки и закуска. Это если в кабаке…

– Как минимум. Сиди, я позвоню…

Я спустился в автомат. Позвонил в контору. Редактор оказался на месте.

– Генрих Францевич! Все о'кей! Папа – русский, мать – эстонка. Оба с судомеха…

– Странный у вас голос, – произнес Туронок.

– Это автомат такой… Генрих Францевич, срочно пришлите Хуберта с деньгами.

– С какими еще деньгами?

– В качестве стимула. Чтобы ребенка назвали Лембитом… Отец согласен за двадцать пять рублей. Иначе, говорит, Адольфом назову…

– Довлатов, вы пьяны! – сказал Туронок.

– Ничего подобного.

– Ну, хорошо, разберемся. Материал должен быть готов к среде. Хуберт выезжает через пять минут. Ждите его на Ратушной площади. Он передаст вам ключ…

– Ключ?

– Да. Символический ключ. Ключ счастья. Вручите его отцу… В соответствующей обстановке… Ключ стоит три восемьдесят. Я эту сумму вычту из двадцати пяти рублей.

– Нечестно, – сказал я.

Редактор повесил трубку.

Я поднялся наверх. Кузин дремал, уронив голову на скатерть. Из-под щеки его косо торчало блюдо с хлебом.

Я взял Кузина за плечо.

– Але, – говорю, – проснись! Нас Хуберт ждет…

– Что?! – всполошился он, – Хуберт? А ты говорил – Лембит.

– Лембит – это не то. Лембит – это твой сын. Временно…

– Да, у меня родился сын.

– Его зовут Лембит.

– Сначала Лембит, а потом Володя.

– А Хуберт нам деньги везет.

– Деньги есть, – сказал Кузин, – восемь рублей.

– Надо рассчитаться. Где официант?

– Але! Нарезик, где ты? – закричал Кузин.

Возник официант с уныло поджатыми губами.

– Разбита одна тарелка, – заявил он.

– Ага, – сказал Кузин, – это я мордой об стол – трах!

Он смущенно достал из внутреннего кармана черепки.

– И в туалете мимо сделано, – добавил официант, – поаккуратнее надо ходить…

– Вали отсюда, – неожиданно рассердился Кузин, – слышишь? Или я тебе плешь отполирую!

– При исполнении – не советую. Можно и срок получить.

Я сунул официанту деньги.

– Извините, – говорю, – у моего друга сын родился. Вот он и переживает.

– Поддали – так и ведите себя культурно, – уступил официант.

Мы расплатились и вышли под дождь. Машина Хуберта стояла возле ратуши. Он просигналил и распахнул дверцу. Мы залезли внутрь.

– Вот деньги, – сказал Хуберт, – редактор беспокоится, что ты запьешь…

Я принял у него в темноте бумажки и мелочь…

Хуберт протянул мне увесистую коробку.

– А это что?

– «Псковский сувенир».

Я раскрыл коробку. В ней лежал анодированный ключ размером с небольшую балалайку.

– А, – говорю, – ключ счастья!

Я отворил дверцу и бросил ключ в урну. Потом сказал Хуберту:

– Давай выпьем.

– Я же за рулем.

– Оставь машину и пошли.

– Мне еще редактора везти домой.

– Сам доберется, жирный боров…

– Понимаешь, они мне квартиру обещали. Если бы не квартира…

– Живи у меня, – сказал Кузин, – а бабу я в деревню отправлю. На Псковщину, в Усохи. Там маргарина с лета не видели…

– Мне пора ехать, ребята, – сказал Хуберт…

Мы снова вышли под дождь. Окна ресторана «Астория» призывно сияли. Фонарь выхватывал из темноты разноцветную лужу у двери…

Стоит ли подробно рассказывать о том, что было дальше? Как мой спутник вышел на эстраду и заорал: «Продали Россию!..» А потом ударил швейцара так, что фуражка закатилась в кладовую… И как потом нас забрали в милицию… И как освободили благодаря моему удостоверению… И как я потерял блокнот с записями… А затем и самого Кузина…

Проснулся я у Марины, среди ночи. Бледный сумрак заливал комнату. Невыносимо гулко стучал будильник. Пахло нашатырным спиртом и мокрой одеждой.

Я потрогал набухающую царапину у виска.

Марина сидела рядом, грустная и немного осунувшаяся. Она ласково гладила меня по волосам. Гладила и повторяла:

– Бедный мальчик… Бедный мальчик… Бедный мальчик…

С кем это она, думаю, с кем?..

…13.30. «ВСТРЕЧА С ИНТЕРЕСНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ. Владимир Меркин. Экономика – день грядущий».

В радиоочерке Л.Агаповой и С.Довлатова предстает кандидат экономических наук Владимир Григорьевич Меркин. Вы услышите его живой и увлекательный рассказ об экономическом прогрессе в СССР и о необратимом финансовом кризисе современного Запада. В перерыве – новости и «Музыкальный антракт».

Четыре года спустя на лице журналистки Агаповой появится шрам от удара металлической рейсшиной. На нее с безумным воплем кинется архитектор-самоучка Дегтяренко, герой публицистической радиопередачи «Ясность», так и не запущенной в эфир. За шесть недель до этой безобразной сцены журналистке впервые расскажут о проекте «Мобиле кооперато» и его гениальном творце, чернорабочем одной из таллиннских фабрик. Агапова напишет очерк под рубрикой «Встреча с интересным человеком». Технический отдел затребует чертежи. Эксперт Чубаров минуту подержит в холеных руках две грязные трепещущие кальки и выскажется следующим образом:

– Оригинально! Весьма оригинально!

Журналистка с облегчением и гордостью воскликнет:

– У него четыре класса образования!

– А у вас? – брезгливо поинтересуется эксперт. – Вы знаете, что это такое?

– Мобиле кооперато. Подвижный дом. Жилище будущего…

– Это вагон, – прервет ее Чубаров, – обыкновенный вагон. А вашего Ле Корбюзье нужно срочно госпитализировать…

Передачу тут же забракуют. Обнадеженный было Дегтяренко ударит Лиду металлической рейсшиной по голове. Карьера внештатной сотрудницы Таллиннского радио надолго прервется… Все это произойдет четыре года спустя. А пока мы следуем за ней к трамвайной остановке.

До этого было пасмурное утро, еще раньше – ночь. Сонный голубь бродил по карнизу, царапая жесть. Затем – будильник, остывшие шлепанцы, толчея возле уборной, чай, покоробившийся влажный сыр, гудение электробритвы – муж спешит на работу. Дочь: «Я, кажется, просила не трогать мой халат!»… И наконец – прохлада равнодушных улиц, ветер, цинковые лужи, болонки в сквере, громыхание трамвая…

Попробую ее изобразить. Хотя внешность Агаповой существенного значения не имеет.

Резиновые импортные боты. Тяжелая коричневая юбка не подчеркивает шага. Синтетическая курточка на молнии – шуршит. Кепка с голубым верхом – форменная – таллиннского политехника. Лицо решительное, вечно озябшее. Никаких следов косметики. Отсутствующий зуб на краю улыбки. Удивляются только глаза, брови неподвижны, как ленточка финиша…

Следуем за нашей героиней. Трамвайная остановка…

«…Вон как хорошо девчонки молодые одеваются. Пальтишко бросовое, а не наше. Вместо пуговиц какие-то еловые шишки… А ведь смотрится… Или эта, в спецодежде… Васильки на заднице… Походка гордая, как у Лоллобриджиды… А летом как-то раз босую видела… Не пьяную, сознательно босую… В центре города… Идет, фигурирует… Так и у меня, казалось бы, все импортное, народной демократии. А вида нету… И где они берут? С иностранцами гуляют? Позор!.. А смотрится…»

С натугой разъехались двери трамвая. Короткий мучительный штурм. Дорогу ей загородила широкая армейская спина. Щекой – по ворсистой удушливой ткани… Ухватилась за поручень. Мелькнула жизнь в никелированной трубе…

– Копеечку не опускайте…

Лида балансирует над металлическим ящиком-кассой.

– Да проходите же, стоит как неродная…

Главное, не раздражаться, относиться с юмором. Час пик, обычное явление. Тут главное – найти источник положительных эмоций. Вон бабке место уступили. Студент конспекты перелистывает. Даже у военного приличное лицо…

И снова – улица, машины, люди, приятная волнующая безучастность людей и машин. Затем – вестибюль, широкая мраморная лестница, ковровые дорожки, потертые на сгибах… Табличка – «Отдел пропаганды».

Лида постучала и вошла. Все ужасно ей обрадовались. Кулешов сказал очередную пошлость. Верочка Котова улыбнулась, не поднимая глаз. Женя Тюрин помог раздеться. Моралевич спросил:

– Ты слушала в четверг? Сам Юрна тобой доволен.

– Правда?!

Тут же курил и Валя Чмутов, хронический неудачник. Чмутов был актером. Имел природный дар – красивый низкий голос удивительного тембра. Работал диктором. Шесть месяцев назад с ним произошла трагическая история. Чмутов должен был рано утром открыть передачу, которая шла непосредственно в эфир. Произнести всего несколько слов: «Дорогие радиослушатели! В эфире еженедельная программа – „Здравствуй, товарищ!”». И все. Дальше – музыка и запись. Чмутов получает свои одиннадцать рублей.

Примечания