Фаталист

Воображение у Григория Александровича разыгралось, и он усилием воли заставил себя отогнать фантазии и сосредоточиться на происходящем. Ему хотелось подобраться поближе, чтобы рассмотреть тварь, но он понимал, что наверняка будет замечен.

Вдруг чавканье прекратилось.

Существо приподнялось и замерло. Теперь можно было видеть покатые плечи и толстые длинные руки – или, скорее, лапы: одной из которых чудовище опиралось о берег, а в другой держало остатки жуткого подношения.

Григорий Александрович ощутил, как оно шарит взглядом невидимых глаз по берегу – возможно, почуяв присутствие постороннего. Женщина обернулась, не прекращая петь свою тихую заунывную песню. Лицо ее было мертвенно-бледно и покрыто испариной. Она походила на восковую куклу.

Печорин вжался в скалу и не двигался. Он буквально слился с ней и практически не дышал. Хотя чудовище казалось с такого расстояния просто черной блестящей горой плоти, Григорий Александрович ощущал его голодный ищущий взгляд. Что оно сделает, если поймет, где он находится? Бросится на него? Насколько эта тварь проворна? Печорин чувствовал, как немеют от напряжения пальцы, вцепившиеся в шершавый камень, как начинает сводить мышцы, застывшие в одном положении, но пошевелиться не смел.

Прошло минуты две, и существо опустило голову и вернулось к своему занятию. Снова по берегу разнеслось омерзительное чавканье. Печорин выждал еще немного и лишь тогда позволил себе немного изменить положение тела.

Вскоре чудовище разделалось с едой и довольно заурчало. Женщина замолкла и опустилась на колени. Слепой последовал ее примеру. Было что-то кощунственное в этом раболепном поклонении людей, созданных по образу и подобию Божьему, неведомой твари, явившейся, быть может, из самой преисподней.

Печорин понимал, что стал свидетелем жертвоприношения, не имевшего никакого отношения к христианству или любой иной известной религии. Когда было положено начало этой жуткой традиции, и сколько трупов было принесено на этот берег?

А главное – чьи тела шли на корм морскому чудовищу?

Тварь вытянула одну из конечностей и коснулась поочередно слепого и женщины. Она возлагала огромную ладонь на их головы, оставляя на спинах адептов алые следы – без сомнения, это была кровь.

Даже с такого расстояния Печорин заметил, как женщина и мальчик задрожали. От страха или восторга – понять было невозможно. Скорее всего, в их потерянных душах смешались оба чувства.

Совершив ритуал «благословения», существо попятилось, возвращаясь в воду. Оно погружалось в набегавшие волны медленно, постепенно. Наконец, когда на виду оставались только голова и плечи, чудовище развернулось и поплыло прочь, навстречу пенным бурунам.

Только когда оно почти исчезло из виду, женщина и слепой перестали трястись и поднялись на ноги. Женщина отряхнула платье от мокрого песка. Движения были ломаные, конвульсивные.

– Ему было мало, – сказал мальчик. – Он придет завтра.

– Откуда тебе знать?

– Я всегда чувствую.

Женщина и слепой пошли вдоль берега. Алые пятна, оставленные тварью на их спинах, быстро расползались, пропитывая одежду. Издалека казалось, что это бредут двое раненых.

Неожиданно мальчик споткнулся и упал, растянувшись во весь рост. Женщина помогла ему подняться. Все это происходило в молчании – ни возгласа, ни слова. Таинственное существо будто забрало у них часть жизненных сил, оставив самую малость – только чтобы передвигаться и страшиться следующей ночи, когда чудовище вернется за очередным подношением.

Вскоре Григорий Александрович потерял женщину и слепого мальчика из вида. Надо было возвращаться в дом, но увиденное так поразило Печорина, что вместо этого он спустился к берегу и осмотрел место, где озерная тварь ела. Песок кое-где был темен – вероятно, от крови. Больше Григорий Александрович ничего не нашел: ни костей, ни объедков. Следы тоже отсутствовали. Волны быстро смыли признаки присутствия на берегу неведомого существа и его приспешников.

Печорин всмотрелся в даль, но твари уже не было. Она исчезла в пучине, из которой явилась.

Произошедшее казалось сном – еще час назад Григорий Александрович поклялся бы, что ничего подобного произойти не может. Однако он видел своими глазами нечто, и местные жители кормили его. Они служили порождению ада, чудовищу, которое явилось в этот мир вопреки законам природы и Божьей воле.

Или нет?

Григорий Александрович вернулся в дом. Денщик очень удивился, когда, проснувшись, увидел его одетым. Печорин не стал рассказывать ему о том, что случилось на берегу, – ни к чему пугать человека.

Раздевшись, Григорий Александрович лег, но долго не мог уснуть.

В разбитое окно тянуло прохладным воздухом, слышно было, как плещутся у подножия крутого берега волны.

Перед глазами все стояла бесформенная глыба с мокрой блестящей кожей, а в ушах продолжало звучать чавканье.

Наконец, перед самым рассветом, Григория Александровича все-таки сморило.

Когда Печорин проснулся, то сразу увидел денщика, который, похоже, дожидался его пробуждения в большом нетерпении. Лицо его показалось Григорию Александровичу испуганным.

– Плохо, ваше благородие! – сказал тот с ходу.

– Что случилось?

Денщик наклонился и перешел на шепот:

– Здесь нечисто! Я прошелся сейчас утром по городу, встретил урядника, и он спросил, где мы остановились. Я ему сказал, а он и говорит: «Здесь, брат, люди недобрые!» Да и в самом деле, что это за слепой?! Ходит везде один: и на базар, за хлебом, и за водой.

– Не появилась ли хозяйка? – спросил Печорин, садясь на лавке, служившей постелью.

– Сегодня без вас пришла старуха и с ней дочь.

– И где они сейчас?

– Девица не знаю, а старуха сидит в своей хате.

Одевшись, Григорий Александрович отправился в лачужку. Печь была жарко натоплена, и в ней варился обед, довольно роскошный для бедняков. Аппетитно пахло мясом. Старуха на все вопросы отвечала, что она глухая. Что было с ней делать? Печорин обратился к слепому, который сидел перед печью и подкладывал в огонь хворост.

– Ну-ка, слепой чертенок, – сказал он, взяв мальчишку за ухо, – говори, куда ты ночью таскался с узлом, а? Что у тебя в нем было?!

Мальчик вдруг заплакал, закричал, заохал:

– Куда я ходил? Никуда не ходил! С каким таким узлом?

Старуха на этот раз, несмотря на глухоту, услышала и стала ворчать:

– Вот выдумывают, да еще на убогого! За что вы его? Что он вам сделал?

Григорий Александрович слепого выпустил и вышел на улицу, но твердо решил докопаться до истины.

Завернувшись в бурку, он сел у забора на камень, поглядывая вдаль. Перед ним тянулось взволнованное ночной бурей озеро, и однообразный шум его, подобный ропоту просыпающегося города, напомнил Печорину прежние годы, перенес его мысли на север, в холодную столицу. Предавшись воспоминаниям, он забылся.

Так прошло около часа, а может, и больше.

Вдруг что-то похожее на песню вывело его из ностальгического оцепенения. Григорий Александрович прислушался. И точно, это была песня. Ее тянул женский, свежий голосок, – но откуда? Напев казался старинным и был то печальным, то живым. Печорин узнал его.

Он огляделся, но никого не увидел. Звуки словно падали с неба. Григорий Александрович поднял глаза: на крыше хаты стояла девушка в полосатом платье с распущенными косами, настоящая русалка. Защитив глаза ладонью от солнечных лучей, она всматривалась в даль, то смеясь и разговаривая с собой, то снова запевая песню.

Григорий Александрович проследил за ее взглядом, но на озере ничего было не видать. Когда он обернулся, девушки уже не было.

Вдруг она пробежала мимо него, напевая что-то другое, и, пощелкивая пальцами, поднялась к старухе в лачугу. Между женщинами начался спор. Старуха сердилась, девушка в ответ громко хохотала, но как-то неестественно. Печорин подумал, что она разыгрывает спектакль – возможно, специально для него, зная, что он их слышит.

Вскоре девушка появилась из лачуги и вприпрыжку побежала через двор. Поравнявшись с Григорием Александровичем, она остановилась и пристально посмотрела ему в глаза, потом небрежно обернулась и тихо пошла к берегу.

Этим дело, однако, не кончилось: целый день она вертелась около хаты, где остановился Печорин. Пенье и прыганье не прекращались ни на минуту. Как ни странно, на лице девушки не было никаких признаков безумия; напротив, ее взгляд с проницательностью задерживался на постояльце, а глаза были одарены какою-то магнетическою властью. Всякий раз они будто ждали вопроса, но, как только Григорий Александрович предпринимал попытку заговорить с девушкой, та убегала, коварно улыбаясь.

Она была далеко не красавица, но в ней виднелась порода, которая по большей части заметна в поступи, в руках и ногах. Особенно, по мнению Печорина, много значил нос. Прямой, тонкий, не слишком длинный и не вздернутый нос в России встречается реже маленькой ножки. Такой нос Григорий Александрович именовал про себя «правильным».

Певунье было, вероятно, не больше восемнадцати лет. Быстрые переходы от величайшего беспокойства к полной неподвижности, загадочные речи, прыжки, странные песни, необыкновенная гибкость ее стана, особенный наклон головы, длинные русые волосы, золотистый отлив слегка загорелой кожи на шее и плечах и особенно правильный нос – все это было обворожительно!

Хотя в ее косвенных взглядах Григорий Александрович читал что-то дикое и подозрительное, хотя в ее улыбке была неопределенность, правильный нос свел Печорина с ума. А неуклюжие, но настойчивые попытки девушки привлечь его внимание были не только лестными, но и многообещающими.

Вечером, остановив девушку в дверях, он завел с ней разговор:

– Скажи-ка мне, красавица, что ты делала сегодня на кровле?

– Смотрела, откуда ветер дует.

– Зачем тебе?

– Откуда ветер, оттуда и счастье.

– Что ж ты, песней зазывала счастье?

– Где поется, там и счастливится.

Григорий Александрович прищурился.

– А ну как напоешь себе горе?

– Ну что ж? – беззаботно пожала плечами девушка. – Где не будет лучше, там будет хуже, а от худа до добра опять недалеко.

– Кто же тебя выучил этой песне?

Она странно улыбнулась.

– Никто не выучил. Вздумается – запою. Кому надо услыхать, тот услышит, а кому не должно, тот не поймет.

«Уж я-то теперь знаю, кому предназначаются твои песни!» – подумал Григорий Александрович, вспомнив черную тварь на озерном берегу.

– А как тебя зовут? – спросил он.

– Кто крестил, тот знает.

– А кто крестил?

– Почем я знаю?

– Какая скрытная! А вот я кое-что про тебя узнал.

Девушка не изменилась в лице и даже не шевельнула губами, как будто речь шла не о ней.

– Знаю, что ты вчера ночью ходила на берег, – продолжил Печорин.

– И что же?

– А вот что, – и Григорий Александрович подробно пересказал девушке все, что видел ночью, думая смутить ее, но не тут-то было.

Она расхохоталась:

– Много видели, да мало знаете, так держите рот под замочком!

Печорин прищурился.

– А если б я, например, вздумал донести коменданту?

Девушка вдруг прыгнула, запела и скрылась, как птичка, вспорхнувшая из кустарника.

Печорин пожалел о своих словах: он не хотел пугать девушку – но было уж поздно.

Когда стемнело, Григорий Александрович велел денщику нагреть чайник, засветил свечу и сел у стола, покуривая из дорожной трубки.

В почти пустом заброшенном доме было неуютно. В окно тянуло влажным ветром, а темнота, сгущавшаяся по мере отдаления от свечки, приобретала сероватый оттенок. Дым, который выдыхал Печорин, поднимался, закручиваясь от сквозняка, к потолку и быстро растворялся во мраке.

Когда второй стакан чая подходил к концу, дверь тихо скрипнула, и за спиной Печорина послышался легкий шорох платья и шагов. Он вздрогнул и обернулся – это была девушка!

Она села напротив него, безмолвно глядя ему в глаза. Взор этот показался Григорию Александровичу отчего-то чудно-нежен. Возможно, он напомнил ему один из тех взглядов, которые в прежние годы так самовластно играли его жизнью.

Девушка, казалось, ждала вопроса, но Печорин молчал, полный неожиданного смущения.

Лицо ее было бледным от волнения, рука без цели бродила по столу, и Григорий Александрович заметил, что она дрожит. Грудь девушки то высоко поднималась, то судорожно опускалась, будто она удерживала дыхание.

Эта комедия начинала Печорину надоедать, и он уже готов был прервать молчание самым прозаическим образом, предложив гостье стакан чая, как вдруг девушка вскочила, обвила руками его шею и запечатлела на его губах огненный поцелуй! В глазах у Григория Александровича потемнело, голова закружилась, и он сжал ее в объятиях, но она, как змея, скользнула между его руками, шепнув на ухо:

– Нынче ночью, как все уснут, выходи на берег!

После чего стрелою выскочила из комнаты. В сенях она опрокинула чайник и свечу, стоявшую на полу.

– Вот ведь бес-девка! – закричал денщик, расположившийся на соломе и мечтавший согреться остатками чая.

Тут только Печорин опомнился.

Какую игру затеяла девушка? Смущение ее было натуральным, но могла ли она влюбиться в него за то малое время, что видела? Едва ли. Как бы ни был самолюбив Григорий Александрович, он чувствовал, что сегодняшний спектакль имел иную цель, нежели просто добиться его расположения. Возможно, слова о коменданте вынудили девушку быть ласковой с ним? Что ж, в любом случае он намеревался выяснить это еще до наступления утра.

Часа через два Печорин разбудил денщика.

– Если я выстрелю из пистолета, – сказал он, – то беги на берег.

Тот выпучил на Григория Александровича глаза.

– Понятно тебе?

– Слушаю, ваше благородие!

Печорин заткнул за пояс пистолет и вышел.

Девушка дожидалась его на краю спуска. Ее одежда была более чем легкая, небольшой платок опоясывал гибкий стан.

– Иди за мной! – велела она, взяв Григория Александровича за руку. Ладонь ее была холодной.

Они стали спускаться и внизу повернули направо. Теперь они шли той же дорогой, которой накануне Печорин следовал за слепым. Всплыли воспоминания о ритуале, в котором его спутница принимала участие. Зачем она делала это? Что ей и мальчику было нужно от озерного чудовища?

Месяц еще не вставал, и только две звезды, как два спасительных маяка, сверкали на темно-синем своде. Тяжелые волны мерно и ровно катились одна за другой, едва приподнимая одинокую лодку, причаленную к берегу.

– Покатаемся, – сказала девушка, направившись к ней.

Григорий Александрович не назвал бы себя охотником до сентиментальных прогулок по воде, но отступать было не время.

Девушка прыгнула в лодку, он – за ней и не успел опомниться, как заметил, что они плывут.

В голову Печорину пришло, что где-то там, в пучине, обитает нечто, встретиться с которым ему хотелось бы меньше всего.

– Что это значит? – спросил Печорин настороженно.

– Это значит, – ответила девушка, сажая его на скамью и обвивая руками, – что я тебя люблю…

Ее щека прижалась к его, и он почувствовал на лице пламенное дыхание. Кожа, напротив, была холодной: казалось, от нее отхлынула вся кровь.

Вдруг что-то упало в воду с громким плеском.

Григорий Александрович схватился за пояс – пистолета не было!

Конечно, он догадывался, что девушка позвала его на эту прогулку не из-за любви, о которой говорила, но Печорин не ожидал, что она окажется такой ловкой и с легкостью обезоружит его. Теперь уже он не мог подать денщику сигнал, о котором договаривался.

Григорий Александрович быстро огляделся: от берега они отдалились саженей на пятьдесят, а плавать он не умел!

Вокруг лодки плескались черные волны с белыми бурунами, а в глубине озера нечто бесформенное и голодное дожидалось очередной жертвы.

– Зачем ты это сделала?! – спросил Печорин резко.

Вместо ответа девушка вцепилась в его одежду, как кошка. Он попытался оттолкнуть ее – напрасно!

Внезапно сильный толчок едва не сбросил его в воду. Лодка закачалась, но Григорий Александрович сумел удержаться. Между ним и девушкой завязалась отчаянная борьба.

Бешенство придавало Печорину сил, но вскоре он заметил, что уступает противнице в ловкости. Кроме того, девушка пускала в ход ногти и зубы. Она тяжело дышала – совсем как хищный зверь, добравшийся до добычи, которая оказалась чересчур сильной, но выпускать которую он не намерен.

– Чего ты хочешь?! – крикнул Григорий Александрович, крепко сжав девушке руки. Пальцы ее хрустнули, но она не закричала: ее змеиная натура выдержала эту пытку.

– Ты видел! – прошипела она, сверкая глазами. – Ты донесешь!

Сверхъестественным усилием она повалила Григория Александровича на борт. Оба они по пояс свесились из лодки, ее волосы коснулись воды: минута была решительная!

Печорин уперся коленом в дно, схватил девушку одной рукой за косу, а другой – за горло. Его пальцы впились в нежную плоть, холодную и податливую. Казалось, стоит надавить чуть сильнее, и…

Григорий Александрович не решался довершить дело. Никогда еще не доводилось ему убивать голыми руками, так близко глядя в глаза своему противнику. Тем более противником этим была женщина.

Девушка выпустила его одежду, но в руке у нее тотчас сверкнул кривой нож. Миг – и лезвие рассекло воздух. Печорин едва успел перехватить ее запястье, выпустив косу, но сталь уже вспорола рукав и обожгла предплечье.

– Ты станешь едой для него! – едва слышно прохрипела девушка, и в глазах ее полыхнул яростный огонь. – Как и другие!

Зарычав, Печорин сильно ударил девушку головой в переносицу. Раздался хруст, и лицо ее стало на мгновение удивленным, но его тотчас исказила гримаса злобы, и девушка вновь попыталась пустить в ход нож. Григорий Александрович сжал тонкую шею изо всех сил. Он душил девушку, а она, хрипя, старалась его зарезать. Наконец он повалил ее на дно лодки. Она хотела ударить его коленом в живот, но он прижал ее всем телом. Пальцы нащупали что-то твердое, и Печорин начал давить. Он видел, как глаза вылезают у девушки из орбит, как белки наливаются кровью из-за лопающихся сосудов. Зрелище было жуткое, но он не мог отвести взгляд. Руки словно свело судорогой, и сам он застыл, охваченный лишь одним желанием – убить эту стерву, намеревавшуюся скормить его адскому чудищу!

Вдруг раздался тихий хруст, и руки девушки ослабли. Она больше не сопротивлялась.

Григорий Александрович заставил себя осторожно разжать пальцы. На горле его жертвы темнела вмятина, кожа посинела. Грудь девушки не вздымалась, и зрачки смотрели в одну точку. Они казались черными дырами на фоне белков. Зрелище было не из приятных, и Печорин отвернулся.

Взгляд его упал на две звезды, сиявшие на ночном небе. Теперь они показались ему похожими не на спасительные маяки, а на колючие глаза неведомого существа, наблюдающего за убийцей.

Нужно было что-то делать.

Сердце билось как сумасшедшее, кровь пропитала рукав, рана саднила. Лицо тоже было в крови – девушка расцарапала его во время борьбы.

Отдышавшись, Григорий Александрович приподнял девушку – она оказалась на удивление тяжелой – и швырнул в темные волны.

Голова ее мелькнула пару раз и исчезла.

Печорин наблюдал, вцепившись в край лодки. Затем отыскал на дне половину старого весла и кое-как, после долгих усилий, пристал к берегу.

Пробираясь берегом к хате, он невольно всматривался в ту сторону, где накануне слепой дожидался неведомой твари. Луна уже катилась по небу, и Григорию Александровичу показалось, что кто-то сидит на берегу. Он подкрался, подстрекаемый любопытством, и прилег в траве над обрывом. Высунув немного голову, он мог видеть все, что делалось внизу.

Черная тварь была здесь! Она сидела на песке и с громким чавканьем пожирала нечто большое, белое. Печорин понял, что это труп девушки. То ли волны вынесли его на берег, то ли существо вытащило его. Но зачем? Разве не могло оно совершить свою жуткую трапезу в волнах озера?

Григорий Александрович не стал дольше смотреть, как тварь раздирает тело на куски. Хотя девушка и пыталась убить его, чтобы сделать очередное подношение этому неведомому существу, хоть сейчас на песке могло лежать его собственное тело, все же Печорин не испытывал никакого торжества.

Он возвратился в хату. В сенях трещала догоревшая свеча в деревянной тарелке, и денщик, вопреки приказанию, спал крепким сном, держа ружье обеими руками.

Григорий Александрович взял свечу и вошел в комнату. Снял одежду и стал обрабатывать рану. Прежде всего ее нужно было продезинфицировать. Печорин всегда возил с собой походную аптечку со всем необходимым. Сколько раз он становился свидетелем того, как люди, пренебрегавшие дезинфекцией, умирали от сепсиса, получив незначительное ранение!

Занимаясь порезом, Григорий Александрович размышлял.

Следовало ли ему доложить о произошедшем местному начальству? Должно быть, не зря дом этот считался нечистым, и никто не удивится, что его обитатели убивали путников, чтобы…

И тут Григорий Александрович понял, что в рассказ об озерной твари никто не поверит. В лучшем случае сочтут за сумасшедшего. А скорее, решат, что он пытался изнасиловать девушку, а когда та отказала ему, убил. Он провел ладонью по лицу, на ней осталась кровь. Вот и царапины – свидетельство ее борьбы!

Нет, лучше никому ничего не говорить. Если повезет, тварь сожрет и кости, не оставив от мертвой даже следа. А кровь с песка смоют волны.

Григорий Александрович не ложился спать – так и просидел до рассвета, проклиная свое любопытство: надо же было ему выяснять, чем занимаются слепой и девушка на берегу по ночам!

Когда взошло солнце, Печорина начало неодолимо клонить в сон. Едва он опустил голову на подушку, как провалился в темноту. Ему казалось, что его тянет в черную холодную пучину, и никакие усилия не способны вытащить его оттуда. Он чувствовал, как опускается все ниже, и там, в глубине, поджидает существо……Смутное дурное предчувствие заставило Григория Александровича открыть глаза. Он резко сел и огляделся. В окно светило солнце, но как-то тускло, неуверенно. Его лучам будто приходилось пробиваться сквозь некую завесу… И тут Печорин учуял запах гари, а затем и услышал треск пожираемого огнем дерева!

– Пожар! – крикнул он, бросившись будить денщика.

Тот непонимающе выпучил глаза.

– Выбегай на улицу, болван! – гаркнул Григорий Александрович, собирая вещи.

Было ясно, что дом подожгли недавно, и пламя еще не успело охватить его.

– Да как же это?! – испуганно воскликнул денщик, соскакивая с лавки, на которой спал.

Печорин не сомневался, что огонь возник не случайно – это было делом рук старухи или слепого мальчишки. Должно быть, когда девушка не вернулась, они испугались, что постоялец выдаст их местному начальству.

В окна повалил дым.

Григорий Александрович выбежал первым, держа сапоги под мышкой. Денщик с охапкой вещей следовал за ним.

Слепой стоял посреди двора с блаженной улыбкой, склонив набок голову и прислушиваясь к треску горящего дерева.

– Ах ты, мерзавец! – крикнул, приходя в ярость, Григорий Александрович.

Мальчишка вздрогнул, улыбка на его лице разом сменилась испугом. Развернувшись, он кинулся прочь.

– Куда?! Догони-ка его! – велел денщику Печорин.

– Слушаюсь, ваше благородие! – отозвался тот, натягивая сапоги.

Мальчишка пропал из виду, когда денщик пустился за ним в погоню.

– Ничего! – донеслось до Григория Александровича. – Небось, не уйдет!

Печорин оглянулся на пылающую хату. Огонь уже охватил крышу, и было ясно, что дому осталось существовать считаные минуты. Становилось жарковато.

Григорий Александрович отошел подальше и сел на землю. Старухи нигде видно не было. Либо она сидела в своей постройке, либо еще раньше куда-то сбежала.

Вскоре вернулся запыхавшийся денщик.

– Упустил, ваше высокородие, – доложил он сокрушенно. – Уплыл, стервец! Бросился в воду и был таков. Я плавать-то не очень, так побоялся за ним соваться.

– Правильно сделал, – сказал, вставая, Григорий Александрович. – А старуху не видал?

– Нет, не видал.

– Пойду поищу в хате. Не может быть, чтобы она не знала, что тут происходит.

С этими словами Печорин направился к стоявшей поодаль постройке. Дверь оказалась не заперта, и он спокойно вошел внутрь.

– Есть кто живой?! – крикнул Григорий Александрович, задержавшись в сенях. Ответом ему была тишина.

В самой большой комнате стояла железная печка, в которой виднелись недогоревшие остатки тряпья и каблук от сапога – по виду, армейского. Печка остыла, так что жгли вещи довольно давно – возможно, ночью. Тут и там пол покрывали темные пятна разного размера, причем некоторые казались более старыми, чем другие.