Любовница Синей бороды

1819 год. Наташа

В 1819 году осенью на дороге арестовали богатую русскую помещицу Агриппину Юрьевну Гордееву, когда она пыталась бежать из России, захватив картину. Ее дочь Наталья Ивановна Гордеева осталась одна в семнадцать лет и, не послушав мать, которая приказала ей ехать в Неаполь к дяде, вернулась в Москву, куда увезли Агриппину Юрьевну жандармы. С ней были трое – управляющий Иона, кучер Фомка и горничная Анисья. Наталья не имела представления, куда едет и что ее ждет…

В Москве Наталья Гордеева решила пока поселиться на старой квартире, в которой она жила с матушкой, но надумала непременно сменить ее. Свет презирает обедневших дворян, а живя в скромной квартире, девушка стала бы вровень с теми, кого судьба невзлюбила. Но Гордеевы, к счастью, богаты, отсюда и жилье приличествует снять подобающее состоятельным людям. Поднявшись на второй этаж московской квартиры, Наташа поежилась:

– Холодно-то как…

– Камин в сей же час растопим, а внизу печку, – засуетился Иона у очага. – А ты приляг, Наташа, видано ли дело – столько суток не спавши.

– Не до сна мне, – согревая пальцы своим дыханием, сказала девушка. – Но ты и сам-то на ногах едва держишься.

– Старый пень на вид трухляв, а корни у него крепкие. Наташа, Агриппина Юрьевна заругается…

– Полно, Иона, утомил ты меня за обратную дорогу.

– Матушка велела ехать в Неаполь… – подчеркивая каждое слово указательным пальцем, брюзжал он.

– Картина! – вспомнила Наташа и кинулась вниз.

Фомка внес вещи, поставил их в угол, а сам тут же примостился на сундуке и задремал, надвинув шапку на глаза. Анисья суетилась на кухне. Наташа отыскала картину, втащила ее наверх. Увидев мучения барышни, Иона подскочил к ней:

– Да что ж это деется! Где ж такое видано, чтоб барышня самолично тяжести таскала! Фомка, каналья, харя твоя лапотная…

– Оставь, Иона! – переводя дух, сказала Наташа. Приставив картину к стене и размотав веревку, она освободила ее от тряпицы и с жадностью принялась рассматривать женский портрет. – Кто это? Почему матушка так дорожит ею?

Иона молчал, копаясь в камине. Когда старик не хотел отвечать, он всегда притворялся глухим, уж Наташа изучила его. Утомившись за длинную дорогу, измаявшись от горьких дум, сейчас девушка присела на холодную кровать, задумалась…

Семнадцатилетняя Наталья Гордеева никогда не спрашивала матушку, чем был вызван ее спешный отъезд из поместья год назад. Поначалу думала, что матушка решила хорошо замуж ее отдать, не остановив выбора ни на одном из сыновей местных помещиков, потому и повезла дочь осенью в Москву, куда для этой цели свозили девиц на выданье. Наташа, получившая домашнее образование и воспитание, разительно отличалась от девиц, вышедших из стен пансионов, ибо пользовалась свободой. Она проявляла интерес к хозяйственным делам, имела круг общения и нравственную закалку, посему не падала в обморок по каждому пустяку. Понимая всю ответственность перед предстоящим событием – замужеством, Наташа готовила себя к балам, где предстояло показаться. Для девушки главное – выйти замуж. Да мечталось – за молодого бы, чтобы хоть чуточку нравился… а то как выдадут за старую образину, мучайся потом, терпи его… Но у Наташи хорошее приданое, и это давало ей право надеяться, что выбирать будет она. А матушка, несмотря на строгость, любила дочь, стало быть, не отдаст за старика противного. Об этом думала Наташа по дороге в Москву.

Да все обернулось весьма странно. Сняв скромную квартиру, матушка оставляла дочь с девкой Анисьей, а сама с Ионой подолгу неизвестно где пропадала. При том дочери был дан строжайший наказ – из дома ни шагу. Наташа маялась от скуки, вышивала, читала, а то и вовсе ничего не делала, только думала: отчего матушка не возвращается, отчего они, состоятельные помещики, проживают в скромной квартире, подходящей более мещанскому сословию, нежели дворянскому? А выезд зачем держать вдали от дома, на постоялом дворе, испытывая от этого большие неудобства? Так прошел год. И вдруг Агриппина Юрьевна велела быстро собраться, они сели в карету и поехали… в Неаполь. «Что за причуды?» – думала Наталья. А тут матушку арестовали! И теперь Наташа одна…

В памяти юной Гордеевой сквозь туман сна отпечаталось, как Иона уложил ее, снял с ног ботиночки, накрыл пледом…

Наташа, не знавшая ранее хлопот, не имеющая житейского и светского опыта, столкнулась в Москве со стеной отчуждения. Ее не принимали должностные лица, которые могли дать объяснения по поводу ареста матери-помещицы, а если и принимали, то разговаривали в унизительном тоне, будто Наташа – недостойная мещанка, неоднозначно давая понять, что хлопоты ее напрасны. Возвращаясь от чинов, Наташа ругала Иону, который что-то знает, но не хочет ей сказать. А тот отвечал, как попугай в клетке:

– Не велено ничего сказывать, покуда не доберемся до Италийской земли.

Разумеется, Иона всячески вынуждал Наташу уехать из России, оттого и твердил одно, оттого и был несносен. Но как уехать, когда матушка в тюрьме, а Наташа не знает, за что? Как ее бросить без помощи и надежды? Она догадалась, что действовать следует через знакомых матушки, которые прекрасно знали и Наташу. Тщательно перебрав гардероб, девушка с неудовольствием отметила, что одежда ее вышла из моды. Не теряя времени на пошив новых туалетов, Наташа велела Анисье ушить визитное платье матери, надевала его и отправлялась к знакомым. Каково же было ее удивление и разочарование, когда ее не принимали! Не принимали во всех домах! Стыд после очередной неудавшейся попытки свидеться со знакомыми, которых она почитала благородными людьми, заливал лицо Наташи алой краской, она садилась в карету и даже плакать не смела. А Иона, следовавший за ней по пятам, зудел и зудел, мол, что случилось – то случилось, а ей, воспитанной в послушании, следует выполнять указания матушки.

– Я не могу сбежать, – заявляла Наташа. – Это малодушие.

Она читала газеты, где обязательно писали сообщения о преступлениях и преступниках. Матушку арестовал конный отряд внутренней стражи, значит, ее считают преступницей, а в сообщениях о ней не упоминалось. Естественно, Наталью интересовали и светские новости. И однажды она прочла, что Треповы дают бал. Треповы! Ах, как кстати! Вот куда ей необходимо попасть. Граф Светозар Елисеевич несет государственную службу под началом генерал-губернатора, в его ведении как раз дела полиции! Кто, как не он, знает, за что арестовали Агриппину Юрьевну? И пусть ей в лицо скажут те, кто навещал Гордеевых в поместьях, а в Москве не желает знаться, почему они сейчас отвернулись от Наташи.

Девушка приказала Анисье привести лучшую портниху и шляпницу, ведь если она явится на бал в старом, вышедшем из моды платье, ее засмеют. Наташа не должна отличаться от московских дам, не должна вызвать к себе повышенный и ненужный интерес. Юная Гордеева спешно готовилась к балу и невообразимо волновалась. Она бывала на детских балах, которые устраивали помещики в их округе, приходилось бывать и на взрослых балах в Дворянском собрании, но всего-то пару раз, едва позволил возраст. Вскорости матушка полностью переменилась, покинула поместья, ездила в Петербург, а Наташа точно в клетке сидела. Не до балов было матушке! Хотя один раз именно в Москве девушке удалось попасть на бал, только уехать пришлось, к сожалению, сразу, едва Агриппина Юрьевна переговорила с нужными людьми. Наташа намеревалась тоже переговорить с нужными людьми, с какими – она пока не имела представления. Решила сначала попасть к Треповым, а уж там она разберется.

Платье-шмиз с высокой талией из индийского муслина, украшенное мельчайшими оборочками и полосками, с глубоким вырезом на спине, который заканчивался кокетливым бантиком из ленты, проходившей под грудью впереди, было изумительно. Декольте немного смущало Наташу – чересчур открыто, вызывающе, непривычно.

– Не извольте беспокоиться, мадемуазель Натали, – убеждала модистка, густо напудренная белой пудрой. – Нынче дамы носят точь-в-точь такие декольте, особливо на балах. Вон у вас и шейка, и плечики чудо как хороши. Отчего ж надобно непременно закрывать женскую красоту? К тому ж фасон взят из журнала «Костюм паризьен», все именитые парижские дамы шьют наряды из этого журнала. Мне доставляют модные газеты и журналы из самого Парижу. Мужчины нынче отдают предпочтение аглицкой моде, но женщины… женщинам без Парижу никак не жить.

Московская модистка наверняка больше понимала в моде, нежели Наташа, потому юная Гордеева спорить не стала. Да и красивое платье, ничего не скажешь. А шляпка-гнездо «шуте» в стиле бидермейер, с широкими полями, обрамляющими лицо, с атласными лентами, вообще не поддавалась описанию. На миг Наташа забыла о своей истинной цели, любуясь собой в зеркале. Ах, чудо, ах, прелесть! Зато Иона едва не лишился чувств, когда Наташа потребовала оплатить счета. Побледнел, затем покраснел старик-управляющий, опять побледнел, а губы его в негодовании затряслись:

– Эк тебя разнесло-то без матушки! Денег едва на дорогу до Неаполя хватит, а ты тратить их вздумала? Не дам-с!

– Да как ты смеешь! – высокомерно вздернула носик Наташа. – Ты холоп, а указываешь мне?! Несносный старик! Это же… черт знает что!

– Нешто барышне пристало ругаться навроде мужика того! – вытаращился Иона, впервые услышав из уст Гордеевой грязные слова. – Ай-яй-яй! Слышала бы матушка…

– Иона! Платье и шляпка готовы, ты меня ставишь в неловкое положение…

– Лишних денег у нас нету, сударыня. Да и как вы на бал-то решили попасть? Где билет ваш с приглашением, а? Нету у вас билета! Никто вам его не прислал-с! Это вам не наше Дворянское собрание, это Москва-с! Ежели у нас билет присылают, то в Москве…

Когда старик выходил из себя, он непременно обращался к Наташе на «вы».

«А вообще-то матушка распустила слуг, – думала про себя Наташа. – Эти вольтерьянские идеи до губерний докатились. Вот теперь изъясняйся с собственным холопом!»

– Да кто посмеет остановить меня, столбовую дворянку, когда явлюсь я в роскошной карете, запряженной четверкой, с кучером, в шикарном платье, с горничной и с лакеем? Вы все поедете сопровождать меня, а ты наденешь лакейскую ливрею.

– Я-то надену, – покривился старик, будто проглотил ведро клюквы без сахару, и его морщинистый лик стал препротивным. – А ну как остановят вас? А как назад повернут? Вот сраму-то будет! Чистый скандал! Конфуз! Осрамитесь на весь московский свет!

– Дай денег, Иона, на том покончим, – горячилась Наташа.

– Не дам-с, – сложил тот на животе руки и глаза в сторону отвел.

– Как это не дашь?! – окончательно рассердилась Наташа, заметавшись по комнате и чуть ли не рыча: – Не смешно ли: я у собственного холопа выпрашиваю денег! Ну, будь по-твоему. Обойдусь! Я имение заложу, что в приданое мне положено, но на бал попаду! А матушка, когда узнает, что ты мне отказал в такой малости, дабы выручить ее…

– Имений у вас нету! – в запале выкрикнул Иона.

– Как это нет? – усмехнулась Наташа. – У нас пять имений, деревни и села, пашни и леса, без малого три тысячи душ…

– Ни душ, ни имений, ни пашен с лесами у вас и вашей матушки больше нет-с. Я вам не однажды втолковывал, да вы слышать ничего не желали, сударыня. Все ваше богатство – я да Фомка с каретой и еще Анисья.

Это было новостью и неправдоподобием. Наташа – девушка с хорошим приданым, еще два года назад с Агриппиной Юрьевной вели переговоры лучшие фамилии в округе о будущем ее дочери, мол, неплохо бы породниться. Три имения с деревеньками и полторы тысячи душ, не считая пуховиков, лошадей, выездов и прочих мелочей, обещалось в приданое за Натальей! Далеко не за каждой княжной дают такое приданое.

– А куда ж они подевались? – еще не верила в катастрофу Наташа.

– Проданы-с!

– Проданы? Кому?! Когда?!!

Иона молчал, глядя в пол. Что-то незнакомое Наташе было сейчас в его облике. Может быть, углубились морщины, и оттого лицо приобрело усталый вид. Или выцветшие глаза потеряли уверенность. Или опустились плечи. А немногим ранее Иона ходил прямо, гнул руками подковы, скакал верхом. Но эти изменения говорят о старости, они так же естественны, как смена дня ночи. Нет, что-то еще появилось в Ионе – тусклое, нерадостное.

– Матушка не могла продать имения! – более чем его, уговаривала Наташа себя. – Да сколько раз она говаривала: «Самое большое богатство – это земля. Ничто не сравнимо с ней. Все бренно и не вечно, кроме земли. Голодай, воду пей, но землю не продавай». А ты говоришь – проданы? Ты нарочно меня обманываешь, чтобы я не поехала на бал?

– Я правду сказал.

Эта правда, которую Наташа не принимала и не понимала, забилась в голове, словно колотили по ней молотом. Крах, конец! И припомнила Наталья, что много из того, что было ценного, она давно не видела у матушки.

– Где драгоценности? Я все перерыла…

– И драгоценностей нету-с.

– Мы… – Наташа не могла выговорить ужасное слово, лишь одними губами шевельнула: – Мы разорены? Отвечай, Иона! Разорены?

– Да-с!

Ответ Ионы убил девушку. Состояния теряли в один единый миг, это Наташе было известно, но не такие огромные, как было у Гордеевых! Как могло случиться, что и Гордеевы потеряли состояние? Наташа упала на стул, глаза ее блуждали в потрясении, словно искали из лабиринта краха хотя бы узкую тропинку, которая привела бы к спасению. Вдруг со всей очевидностью Наташа представила, что ждет ее и матушку без денег. Значит, все усилия напрасны? И этот скверный старик до сих пор молчал! Взглянув на него, она залилась слезами. Теперь Наташа плакала от обиды, несправедливости и жалости к себе. Плакала от стыда, только сейчас сообразив: ведь потому и не принимали ее знакомые матушки и всякие чины – знали, что Гордеевы нищие.

Иона мог вынести любые лишения – голод, холод и нужду, но не слезы Наташи. Он всегда удовлетворял все ее капризы, стоило его любимице захлюпать носом, за что получал выговоры от Агриппины Юрьевны. Не имея своих детей, он нянчился с нею, когда выдавался свободный час. Постарше стала – в игры с ней разные играл, шалости покрывал, а в возраст вошла – поучал, советом наделял, ездить верхом учил, стрелять из ружья. Привык к ней, жалел, ибо слабая она. Но сейчас Наташа плакала так, что и сердце Ионы заплакало.

– Наташа, голубка моя ненаглядная… – залепетал он жалостливо. – Я ж сказывал: в Неаполь нам надо, а ты не слушалась. Матушка берегла тебя от беды… Наташенька… не горюй… Не плачь, тебе говорят! Ты Гордеева, а Гордеевы всегда голову держали прямо! Жизнь твоя лишь началась, много еще приключится и доброго, и худого. А тебя дядя ждет, он позаботится о тебе. И я, покуда жив, в обиду тебя не дам.

Он подошел к девушке, робко и неумело обнял ее, как обнимал бы свою дочь. Чувствуя в старике единственную поддержку в этом страшном мире, где она очутилась одна с непониманием, Наташа прильнула к его груди и разразилась еще большими слезами.

– Наташенька… – гладил ее по голове Иона, старый холоп, и дрожащим голосом уговаривал: – Не плачь, лапушка… Оплачу я счета, бог с ними, чтобы тебя стыд не мучил. А потом обещай, что поедем в Неаполь…

– Зачем, зачем ты не сказал мне все сразу?

– Молода ты еще, не поймешь…

– И все ж мне необходимо попасть на бал. Там будут важные господа, вельможи, которые поспособствуют… Может, удастся свидеться с матушкой… Пусть матушка сама мне скажет, почему… А потом… потом уеду. Обещаю тебе, Иона, обещаю…

Анисья сделала ей прическу, разделив волосы на пробор, остальное завила горячими щипцами и уложила локонами, которые спускались от макушки до шеи. Совет такой ей дала модистка, потому что, мол, прически а-ля грек давным-давно не в моде, их делают лишь отсталые дамы и старые девы. У Наташи имелись кое-какие украшения, подаренные матушкой в дни именин, но в них являться на московский бал было не совсем уместно. Перебирая скромные драгоценности, Наташа ограничилась сережками с маленькими бриллиантиками, такое же колечко она никогда не снимала, затем протянула Ионе шкатулку со словами:

– Продай. Полагаю, на великосветские балы мне не ездить, стало быть, ни к чему они мне, а деньги всегда понадобятся.

В другой бы раз Иона порадовался ее разумности и рассудительности. В другой бы раз он воспринял внезапное взросление девушки с чувством гордости, ведь в том виделась и его лепта. Но как грустны были глаза Наташи, как беспомощны, сколько в них детского отчаяния и обиды! Иона решил: пусть съездит на бал, она ж еще дитя, потанцевать ей охота. Все равно ведь не добьется свидания с матушкой. А как не добьется, один путь останется – в Неаполь. Иона молча принял шкатулку.

– Ой, до чего ж вы хороши, Наталья Ивановна! – трещала Анисья, поправляя воздушные складки. – Королевна! И красавица писаная!

– Будет тебе, – сказала Наташа, натягивая перчатки. – Подай сумочку… Ой! А веер? – Она кинулась к вещам Агриппины Юрьевны, перерыла их. – Как же быть? Иона!

– Ась? – очнулся тот, будто не видел, не слышал, что именно Наташа ищет.

– Матушка сказывала, будто у тебя веер есть. Дай его мне.

– Невозможно-с… – пробасил старик.

– Опять споришь? Это никуда не годится.

– А как потеряешь? – И он покосился на горничную.

– Да почему ж непременно потеряю? Иона, пойми, никак нельзя мне без веера.

– Да на что он тебе?

– Лицо прятать, коль понадобится. И нехорошо на бал являться без веера, неужто не понимаешь? – Видя, что Иона глух к ее просьбам, Наташа всхлипнула раз, другой…

– Ладно, ладно… – замахал руками Иона, затем развязал бант под воротничком, расстегнул рубашку (он одевался не по-холопски, а по-господски).

На его шее вместе с крестом висел длинный футляр. Иона снял шнурок, открыл футляр и протянул обычный, ничем не примечательный веер из слоновой кости с грубой резьбой Наташе. Раскрыв его, она поразилась еще больше:

– И это ты носишь на груди постоянно? Что за причуда?

– Агриппина Юрьевна велела-с, – и снова покосился на Анисью, будто та мешала. – Наталья, не потеряй, Христом богом прошу тебя, не потеряй!

– Да не потеряю! – Она коснулась ладонью стариковской щеки. Иногда Иона был премилым.

– И не раскрывай его. Коль личико спрятать надумаешь, так самым краешком… А от кого ты прятаться надумала? – вдруг напрягся он.

– Это я так, к слову. Ну, едем?

Изобретя великолепный план, Наташа явилась на бал с опозданием. Поспешно скинув пальто с пелеринкой, которое тут же подхватила Анисья, и отдав ей шляпку, Наташа вопреки этикету бегом взлетела по лестнице, бросив, пробегая мимо лакеев:

– Боже мой, я опоздала…

Те не посмели остановить ее и спросить билет, значит, беда миновала. Влетев в залу, чувствуя, как пылают ее щеки – а здоровый вид был просто неприличен, ибо в моде находилась болезненная бледность, – Наташа приостановилась, чтобы жар схлынул с лица и волнение прошло.

Боже, какое великолепие! То, что приходилось ей видеть раньше, – жалкая пародия. Наташа была потрясена и нарядами, и множеством людей, и блеском драгоценностей, и величием залы. Закончился польский полонез, первый бальный танец, дамы и кавалеры расходились, освобождая середину залы. Гул стоял невообразимый. Только в этот миг, очутившись среди блестящего общества, Наташа поняла, сколь неосмотрителен и дерзок ее поступок. Молоденькая девушка без сопровождения старших явилась на бал, да еще пробравшись на него украдкой! Какое, должно быть, нелестное мнение о ней составят. В романтических книжках она читала про смелых женщин, бросающих вызов обществу, идущих ему наперекор, но они были много старше, умудрены опытом, и обязательно с ними случались скандалы. О, скандала Наташа менее всего желала, а к тому шло, ведь всяческое отступление от правил жестоко порицалось общественностью. «Ничего, вот разузнаю о матушке и уеду к дяде, а в Италии мне не будут страшны никакие пересуды», – уговаривала себя Наташа, выпрямляя и без того прямую спину. Она степенно вышагивала вдоль залы, слегка обмахиваясь веером, будто только что танцевала, а сама блуждала глазами по лицам, ища знакомых вельмож и… ничего, кроме сверкания, не видела. Только бы не споткнуться, не упасть от волнения, не обнаружить свою неловкость.

– Натали! – услышала она тонкий голосок и обернулась.

Выпорхнув из толпы нарядных дам, к ней подлетела дочь хозяина дома Ирен Трепова. Как и Наташа, Ирен получила домашнее образование, потому и довелось им встречаться, когда на лето графы выезжали в поместье. Воспитанницам пансионов редко дозволялось видеться с родными, что и послужило причиной не отдавать Наташу в пансион. Помещица Гордеева предпочла сама заниматься воспитанием дочери, приглашала гувернеров.

– Натали, – радовалась Ирен, взяв ее за руки. – Вот уж не думала встретить тебя! Отчего ты не отписала мне, когда прибыла в Москву? Отчего не навестила?

Как же – не навещала… Навещала, да только ее не приняли. Видно, Ирен об этом ничего не знает.

– Я здесь… по делу… – запинаясь, произнесла Наташа и тут же подумала, что Ирен превратно истолкует ее слова.

– Все молоденькие девицы здесь по тому же делу, – лукаво замурлыкала Ирен. Она так и поняла, как предполагала Наташа: какие могут быть дела у барышни на балу, кроме как выставить себя напоказ перед именитыми женихами? – Позволь дать тебе совет, Натали. Не говори так откровенно. Это Москва, а не губерния, у нас всей правды не говорят, обходятся намеками. А где же Агриппина Юрьевна?

– Я… – замялась Наташа и воспользовалась советом Ирен – соврала: – Я с дядей.

– Ты, поди, никого здесь не знаешь, – лепетала графинька, увлекая Наташу на променад по зале. – Сегодня собралось не все общество, оттого скучно. Погляди на этих денди. Стоят, сложивши руки на груди, будто не танцевать пришли, а думать. Нынче в моде у молодых господ английский костюм и дурные манеры. А мне так больше нравятся военные. Они веселы, прекрасно танцуют…

– Кто это смотрит на нас так пристально? – спросила Наташа, закрыв половину лица веером и лишь указывая глазами на молодого господина поодаль у колонны.

А господин, одетый с элегантной небрежностью в черный фрак и белоснежную рубашку с крахмальным воротничком, который поддерживал свободно повязанный галстук, откровенно – до неприличия! – изучал Наташу.

Где-то она видела похожий взгляд… У кого? У волка! Да, да, однажды на охоте затравили волка, тот лежал на снегу связанный, истекая кровью от укусов собак, и смотрел на людей серьезно, сосредоточенно и непримиримо. Наташа присела возле его морды и, заглянув в зеленовато-желтые глаза хищника, оторваться от них не могла. Почти человечий взор с покойной холодностью запомнила она. Изучая девчонку, зверь водил по ней точками зрачков, затем задержал их на лице и долго, не мигая, смотрел в него. В какой-то миг пятнадцатилетней Наталье почудилось, что это и не зверь вовсе, а заколдованный человек в волчьей шкуре, из его зрачков ясно струился приказ развязать его, и что долго не давало ей покоя – она ведь и правда едва не освободила зверя! Волк зачаровал ее властной силой, словно не он был в плену, а она. Тогда ее бросило в дрожь от волчьего взгляда. И сейчас бросило. От взгляда человека.