Колокол
Тот сидел не без кокетливого изящества: протянув вперед ногу и едва касаясь Дориной ноги. На нем были темно-серые фланелевые брюки и белая рубашка с открытым воротом. Пиджак он забросил на верхнюю полку. Рукава у рубашки были закатаны, и на его обнаженной руке, лежавшей на пыльном подоконнике, нежилось солнышко. Он, по всей видимости, на воздухе бывал реже, чем его спутник, но щеки его были тронуты свежим, красноватым загаром. Голова у него была совершенно круглая, глаза темно-карие. Волосы блекло-каштанового цвета, чуть длинней обычного падали на шею ровно подстриженной волной. Он был очень худенький, а такой беззастенчивый взгляд широко распахнутых глаз мог быть только у безмятежно-счастливого человека.
Дора признала этот былой свой взгляд на мир, когда глядела на этого мальчика, доверчивого, неиспорченного, пышущего здоровьем, не растратившего сил. Юность изумительная пора. И как неуместны здесь сочувствие и жалость. Ведь за юностью наступает куда более трудный возраст, когда и надежд остается меньше, и возможностей изменить что-то, когда жребий уже брошен и нужно идти по избранному пути, а навыков никаких нет и нет даже простой житейской мудрости, когда – как это случилось с ней самой – хочешь быть une jeune fille un peu folle,[3] а становишься просто женщиной и, хуже того, женой. У молодых свои заботы, но у них хоть есть определенная роль в жизни – быть молодыми.
Пара напротив разговаривала, и Дора бездумно прислушивалась.
– Только не забрасывай учебники, – говорил мужчина, – а то как бы до октября вся математика у тебя из головы не выветрилась.
– Я буду стараться, – ответил юноша. Рядом со своим спутником он держался овцой. Не отец ли это с сыном, подумала Дора, но потом решила, что они больше походят на учителя с учеником. Было в старшем что-то от наставника.
– Везет вам, молодым, – продолжал мужчина, – очутиться в Оксфорде! Ты, поди, волнуешься?
– Да, – ответил юноша. Ответил тихо, его, похоже, нервировало, что разговор идет на публику. Голос у его спутника был громкий, раскатистый, а в купе больше никто не разговаривал.
– Прямо скажу, завидую я тебе, Тоби, я в свое время упустил такую возможность и всю жизнь жалею об этом. В твои годы моя голова была забита только парусниками.
Тоби, промелькнуло у Доры, Тоби Круглоголовый.
– Да, повезло, – промямлил юноша.
Тоби явно старается подладиться под учителя, подумала Дора. Она выудила последнюю сигарету из пачки и, убедившись, что та пуста, выбросила ее, после минутного колебания, в окно. Она поймала на себе осуждающий взгляд мужчины – неодобрение лишь на секунду отразилось на его лице и тут же исчезло. Она попыталась заправить блузку под корсаж юбки. День, похоже, становился все жарче.
– А какая прекрасная специальность, – говорил мужчина. – Быть инженером – это же благороднейшая профессия, с ней нигде не пропадешь. В том-то и беда современной жизни, что нет у людей больше настоящего дела в руках. В былые времена кем мы были? И швец, и жнец, и в дуду игрец, так ведь?
– Да, – ответил Тоби.
К этой поре он уже приметил пристальный взгляд Доры. Застенчивая улыбка то и дело пробегала по его пухлым и, как сформулировала про себя Дора, соблазнительно алым губам. Он нервно потянулся и задел ее ногой. Сразу же резко отпрянул и спрятал ноги под скамейку. Дору это позабавило.
– Это одна из наших главных задач, – продолжал мужчина, – вернуть жизни посредством труда ее былую значимость и утраченное достоинство. Слишком много людей в наше время ненавидят свою работу. Потому и обретают такое значение искусство и ремесла. Даже к хобби стали относиться серьезнее. А у тебя есть хобби?
Тоби от ответа уклонился.
Дора заметила стоявших у обочины детишек, они махали проходящему поезду, помахала в ответ и она и невольно улыбнулась. Она поймала на себе взгляд Тоби, тот тоже улыбнулся, но сразу отвел глаза.
Под пристальным Дориным взглядом он начал заливаться краской. Дору это привело в умиление.
– Ведь это проблема всего нашего общества, – развивал свою мысль мужчина. – Но у нас есть и своя личная жизнь – и ею надо как-то распорядиться, так ведь? И что останется от свободы, если это чувство личного призвания будет утрачено. Не надо бояться прозвища «чудак». Пусть мы будем всем примером, каким-то напоминанием, хоть и символическим. Ты согласен?
Тоби был согласен.
Поезд начал медленно сбавлять ход.
– Вот мы и в Оксфорде, – заметил мужчина, – гляди, Тоби, это твой город.
Он кивнул в окошко, и все в купе повернулись, дабы глянуть на цепь башен, переливавшихся от зноя серебром на фоне ослепительно-светлого неба. Доре вдруг вспомнилось путешествие с Полом по Италии. Она однажды поехала с ним, когда ему нужно было дать консультацию по какой-то рукописи. Пол ненавидел заграничные поездки. Соответственно и Дора была настроена так же – видела лишь пустоши, еле различимые под слепящим солнцем, да несчастных голодных кошек, которых официанты гоняли салфетками от дорогих ресторанов. Ей вспомнились башни городов, которые приходилось наблюдать лишь с вокзалов, и славные их имена – Перуджа, Парма, Пьяченца. Странное, вроде ностальгии, чувство защемило внутри. Оксфорд в летнем мареве казался не менее чужим, чем итальянские города. Она тут не бывала. Пол был выпускником Кембриджа.
Поезд остановился, но пара напротив с места не двинулась.
– Да, символы вообще много значат, – продолжал мужчина. – Ты знаешь, что всякий символ имеет сакраментальный смысл? Не хлебом единым жив человек. Помнишь, что` я рассказывал тебе о колоколе?
– Да, – оживился Тоби. – А его привезут до моего отъезда?
– Наверняка, – ответил мужчина. – Он прибудет недели через две. Мы замыслили небольшое торжество – нечто вроде крещения. Все будет очень красочно и в духе традиций. На церемонию весьма любезно согласился приехать епископ. Ты будешь одним из посетителей – одним из немногих, точнее, первым из многих. Мы ведь надеемся, что к нам в Имбер станут часто приезжать молодые люди.
Дора так и подскочила на скамейке, ринулась к проходу, по дороге споткнулась. Лицо у нее горело, и она его прикрыла ладонью. Сигарета упала на пол, она не стала ее поднимать. Поезд тронулся.
Спутать названия она не могла. Эти двое тоже наверняка едут в Имбер, они, должно быть, члены той самой таинственной общины, о которой писал Пол. Дора облокотилась на перила. Пошарила в сумочке, сигарет не нашла. Она их, кажется, оставила в кармане жакета. Вернуться за сигаретами она была не в силах. Позади слышались голоса Тоби и его наставника, и ей вдруг почудилось, что они говорят о ней. Совсем недавно они были для нее развлечением, а теперь могут предстать перед ней в роли судей. Это знакомство в поезде – нечто случайное, легкое и ни к чему не обязывающее. Такие знакомства нравились Доре своей безобидностью. Теперь же оно выглядело прелюдией, открывавшей печальную перспективу куда более тягостного общения. Интересно, рассказывал ли о ней Пол в Имбере и что именно. Ее воображение, уже свыкшееся с тем, что все эти месяцы разлуки Пол действительно существовал на свете, теперь было захвачено мыслью о том, что существовал-то он не в одиночестве. Вдруг было известно, что она сегодня приезжает? Вдруг этот загорелый мужчина, теперь уже определенно глядевшийся священником, выслан в дозор и наблюдает за всеми, кто с виду походит на жену Пола? Вдруг он заметил, как она пыталась заигрывать с Тоби? Но как, однако, описал ее Пол?
Воображение у Доры было могучее – во всяком случае, когда дело касалось ее самой. Она давно уже осознала, сколь чревато оно опасностью, и выучилась его, как и память, усыплять. Но сейчас воображение разыгралось и терзало ее всякими видениями. Реальность, в которую она вот-вот вступит, разворачивалась перед ней вереницей осуждающих лиц, и Доре казалось, что порицание, которое она готова была принять от Пола, теперь будет исходить от каждого члена этой уже ненавистной ей общины. От негодования ее передернуло, и она закрыла глаза. Как же она об этом не подумала? До чего же она все-таки глупа – дальше собственного носа ничего не видит. Пол вырастал в многоликое чудовище.
Она глянула на часы и в ужасе поняла, что до Пенделкота осталось минут двадцать езды. Скоро она увидит Пола – от этой мысли сердце у нее заныло от боли и радости. Нужно возвращаться в купе. Она припудрила нос, заправила под корсаж выбившуюся блузку, застегнула воротничок и, низко опустив голову, вернулась на свое место. Тоби и его наставник по-прежнему разговаривали, но Дора бормотала про себя ругательства, дабы не слышать их речей. Она решительно уставилась в пол, сосредоточившись на грубых башмаках и на сандалиях Тоби. Боль в сердце все усиливалась.
Тут Дора заметила на пыльном полу, под лавкой напротив, бабочку, красного адмирала. Все мысли разом вылетели у нее из головы. Она обеспокоенно наблюдала за бабочкой. Та, взмахнув крылышками, начала подбираться к окну прямо у ног пассажиров. У Доры перехватило дыхание. Надо что-то делать. Но что? Она вся вспыхнула от замешательства. Не может же она взять и перед всей этой публикой нагнуться да поймать бабочку. Все подумают, она дурочка. Об этом не может быть и речи. Загорелый мужчина, удивленный, по-видимому, сосредоточенным Дориным взглядом, наклонился, ощупал шнурки на ботинках. Завязаны вроде крепко. Он приподнял ноги и едва не задел ими бабочку, она теперь выбралась в проход между лавками.
– Извините, – сказала Дора. Она стала на колени, посадила бабочку на ладонь и прикрыла сверху другой рукой, почувствовав, как та затрепыхалась внутри. Все уставились на Дору. Она залилась краской. Тоби и его спутник смотрели на нее в изумлении. Что же теперь делать? Если выпустить бабочку в окошко, ее разобьет о поезд встречным потоком. Держать в руках – уж очень по-идиотски. Она склонилась, притворяясь, будто рассматривает свою пленницу.
Поезд начал останавливаться. Дора в ужасе поняла, что это, должно быть, Пенделкот. Тоби с наставником начали собирать вещи. Вот и станция показалась. Когда поезд совсем уже остановился, ее попутчики были уже у выхода. Дора вскочила, все еще держа в руках бабочку. Она же должна сойти с поезда! Быстро продев одну руку под ручки маленькой сумочки и дорожной сумки и вновь прикрыв притихшую бабочку, она двинулась к дверям купе. Уже шла посадка, и Дора прокладывала себе путь, грубо толкаясь, зато бабочка у нее на груди была в полной безопасности. Ей удалось соскочить со ступенек на платформу, не рухнув при этом, а только покачнувшись на своих неловких каблуках. Дора выпрямилась и глянула по сторонам. Она стояла на открытой стороне платформы, и яркий солнечный свет, отражаясь от блестящего бетонного покрытия, слепил ей глаза. Какое-то мгновение она вообще ничего не видела. Поезд медленно тронулся.
Затем, в состоянии глубокого шока, Дора увидела Пола – тот направлялся ей навстречу. От его уже столь реального присутствия ее кинуло в жар, сердце вновь бешено заколотилось, и страх вперемежку с радостью охватил ее. Он немного изменился – похудел, загорел – и в сверкающем свете дня предстал перед ней во всем блеске своей южной красоты и эдвардианской элегантности. На лице у него не было и тени улыбки. Подозрительно сощурив глаза, он пристально всматривался в Дору. Темные усы свисали по уголкам угрюмо скривившегося рта. На какой-то миг Дора порадовалась, что сделала наконец хоть что-то ему приятное. Она вернулась. Но уже в следующий миг, когда он подошел к ней, в душе остались лишь страх и чувство неловкости.
Следом за Полом шли Тоби и его спутник – они, видимо, повстречались чуть поодаль на платформе. Дора видела, как они улыбаются ей из-за плеча Пола. Она сделала шаг навстречу.
– Ну, Дора… – промолвил Пол.
– Привет, – сказала Дора.
– Вот так встреча! – воскликнул спутник Тоби. – Жаль, не знали, с кем мы едем. Мы же словечком не обмолвились в дороге. Ехали с вашей женой и знать не знали, что это она.
– Разрешите представить, – сказал Пол. – Джеймс Тейпер Пейс. А это Тоби Гэш. Надеюсь, я не спутал ваше имя? Моя жена.
Они стояли на ярком солнце, и тени их перекрещивались. На платформе больше никого не было, все уже ушли.
– Рад с вами познакомиться, – сказал Джеймс Тейпер Пейс.
– Я тоже очень рада.
– А где твой багаж? – спросил Пол.
– О господи! – выдохнула Дора. У нее от ужаса даже рот раскрылся. Она же оставила чемодан в поезде!
– Ты оставила его в поезде? – спросил Пол. Дора безмолвно кивнула в ответ.
– Вполне в твоем духе, дорогая. Ну, пойдем к машине. – Пол вдруг остановился.
– Мой блокнот тоже был в чемодане?
– Да, – пробормотала Дора. – Мне очень жаль…
– Ничего, вам все вернут, – заверил Джеймс, – народ тут честный.
– Я этого что-то не замечал, – проронил Пол. Лицо его было непроницаемо. – Что ж, пошли. Ты что так сложила руки – молишься, что ли?
Дора совсем забыла про бабочку. Не разжимая Кистей рук, она развела пальцы в сторону, ладони ее распустились, как цветок. Яркая бабочка вспорхнула, закружилась над ними, попорхала над залитой солнцем платформой и улетела прочь.
Все изумленно молчали.
– Никогда не знаешь, чего и ждать от тебя, – пробормотал Пол.
Все следом за ним двинулись к выходу.
Глава 2
«Лендровер», за рулем которого был Пол, быстро мчался по зеленой дороге. Увитые пыльной зеленью изгороди вплотную подступали к обочине, и листва шуршала, задевая машину.
– Надеюсь, вам впереди удобно, миссис Гринфилд? – спросил Джеймс Тейпер Пейс. – Боюсь, это у нас не самая комфортабельная машина.
– Все прекрасно, – ответила Дора. Она оглянулась и посмотрела на улыбающегося Джеймса, который сгорбился на заднем сиденье «Лендровера». Дора еще не оправилась от потрясения: надо же было забыть блокнот Пола в поезде. И его итальянскую шляпу от солнца. На Пола она и глаз поднять не смела.
– Я хотел было поехать на «Хилман-минксе», – сказал Пол, – да их высочество до сих пор не снизошли до починки.
Последовало молчание.
– Как точно пришел сегодня поезд, – сказал немного погодя Джеймс, – мы будем в Комплине как раз вовремя.
Дорога пролегала в тени. Заходящее солнце освещало лишь верхушки золотисто-желтых крон вязов, оставляя все прочее в темно-зеленой тени. Дора взяла себя в руки и попыталась вникнуть в окружающий пейзаж. Она глядела на него с изумлением закоренелого городского жителя, для которого сельский ландшафт нечто нереальное, слишком уж он великолепен, слишком уж живописен и слишком уж зелен. Ей вспомнился оставшийся вдалеке Лондон, родная грязная и шумная Кингз-роуд, на которой в этот летний вечер приветливо распахнуты двери баров… Она вздрогнула и подобрала под себя ноги. Скоро она предстанет перед всеми этими незнакомцами, а после – перед Полом. Хоть бы они вовсе туда не добрались!
– Вот мы и приехали, – заметил Джеймс, – это ограда вокруг поместья, в которое мы едем. С милю еще проедем вдоль нее, а там и ворота покажутся.
Огромная каменная стена выросла справа от машины. Дора глядела в сторону, влево. Изгороди исчезли, и Дора всматривалась в даль, через золотистое жнивье, на раскидистую рощу. За ней угадывалась голубая кромка далеких холмов. У Доры было такое чувство, что это последний ее взгляд на внешний мир.
– Когда въедем, откроется прекрасный вид на дом, – продолжал Джеймс. – Тоби, тебе отсюда хорошо видно?
– Очень хорошо, спасибо, – раздался голос Тоби прямо из-за Дориного плеча.
«Лендровер» притормозил.
– Ворота, похоже, закрыты, – сказал Пол. – Я их оставлял открытыми, но кто-то любезно их затворил.
Он остановил машину у стены, колесами в траву, и дважды посигналил. Дора сумела разглядеть громадные колонны с шарами наверху и чуть дальше – высокие железные ворота.
– Не надо сигналить, – сказал Джеймс. – Тоби откроет ворота.
– Конечно! – отозвался Тоби, поспешно выбираясь из машины.
Пока он возился с воротами, подымая массивную задвижку, с подъездной аллеи вылетели два газетных листка, один обернулся вокруг ноги Тоби, а другой, топорщась и перекручиваясь, зашелестел по дороге. Пол, по-прежнему глядя перед собой, как бы не замечая Доры, процедил:
– Надо бы убедить брата Николаса не захламлять все-таки округу…
Джеймс промолчал. Тоби вернулся и нырнул в машину. Пол вырулил на дорогу и, обогнув правый угол ворот, въехал на аллею. Слева от ворот Дора приметила небольшую каменную сторожку. Дверь в ней была нараспашку, и из нее вот-вот должен был выскользнуть еще один газетный листок. В сторожке залаяла собака.
В дверном проеме что-то мелькнуло, это привлекло внимание Доры, она обернулась и увидела коренастого мужчину с длинной шевелюрой темных волос – он вышел на порог и наблюдал за машиной. Джеймс тоже обернулся. Пол, глянув в смотровое зеркало, обронил:
– Ну-ну…
Дора снова села прямо, и тут у нее невольно вырвался возглас изумления. Перед ними предстал огромный дом – он высился вдали, за аллеей. Аллея была погружена во тьму, а паривший над аллеей дом освещали косые лучи солнца. Светло-серый дом на фоне потускневшего вечернего неба блистал умытостью литографии. Центр фасада украшал высокий фронтон, его поддерживали четыре колонны. Крышу венчал позеленевший медный купол. На уровне второго этажа колонны упирались в балюстраду, а от нее двумя полукружьями расходились два лестничных марша.
– Это и есть Имбер-Корт, – сказал Джеймс. – Хорош, верно? Тебе видно, Тоби?
– Палладианский стиль[4], – отозвался Пол.
– Да, – сказала Дора. Это были первые слова, которыми они обменялись, отъехав от станции.
– Тут мы и живем. Прямо наши владения, влево – монастырские. Дорога к дому не напрямик. Между ними озеро. Сейчас вы его увидите. За ним – монастырская стена. Монастырь скрывают деревья. Башню с нашей стороны озера увидеть можно, а отсюда – только зимой.
Дора и Тоби посмотрели влево и увидели вдалеке, в просвете деревьев, высокую стену, похожую на ту, что тянулась вдоль дороги. Пока они ее разглядывали, машина вильнула по аллее вправо, и показалась вода.
– Я и не думал, что монастырь так близко, – сказал Тоби. – Ой, смотрите, озеро! Здесь можно купаться?
– Можно, если не боишься тины, – ответил Джеймс. – Из-за водорослей здесь не везде безопасно купаться. Лучше посоветоваться с Майклом. Он у нас знаток в этом вопросе.
«Лендровер» теперь катил у кромки воды, она за топкой камышовой зарослью лежала тихой гладью и отливала последние краски дня в тусклую эмаль. Озеро было огромно. Дора смутно различила вдали очертания монастырской стены на другом берегу. Имбер-Корт отсюда виден не был, его скрывали деревья. Озеро сузилось, и машина вновь свернула влево. Пол сбавил ход и с величайшей осторожностью проехал по деревянному мосту, ходившему ходуном под колесами.
– С этой стороны в озеро впадают три ручья, – пояснил Джеймс, – а с другой стороны – речка. Правда, ее и речкой-то не назовешь, теряется где-то в болотах.
«Лендровер» медленно затрясся по второму мосту. Дора глянула вниз и увидела через перекладины поток, переливавшийся зелеными водорослями.
– Дальнего берега озера отсюда не видно, – продолжал Джеймс, – оно огибает дом с той стороны. У озера форма буквы «Г», и этот берег, естественно, вертикальная черточка буквы. Дом же стоит как бы в излучине буквы.
Миновали и третий мост. «Лендровер» опять вильнул влево, и Дора принялась разглядывать дом. Теперь хорошо была видна его боковая сторона – прямоугольник серого камня с тремя рядами окон. За домом, чуть в сторону от дороги, раскинулся двор, окруженный кирпичными строениями, которые венчала изящная башенка с часами.
– А там наш сад, – показал Джеймс, кивая вправо. Дора окинула взглядом поле овощных грядок, теплицы. За ними простирался парк с вековыми деревьями. Воздух тут был душный, сумеречный. Деревья вдали застыли в последнем отблеске угасающего дня.
«Лендровер» прошуршал по гравию и остановился перед фасадом. Дору трясло от нервного перевозбуждения, она чувствовала, как кровь приливает ей к лицу. Руки и ноги не слушались, когда она попыталась выбраться из машины. Джеймс подошел к дверце и подал ей руку. Высокие каблуки скрипнули по гравию. Она отступила на шаг и глянула снизу на дом.
Отсюда он не казался таким огромным, как издали. Коринфские колонны поддерживали широкий портик над балконом, на который выходили комнаты второго этажа. Балкон обрамляли расходящиеся в стороны симметричные извивы лестниц, в верхней части они закрывали собой боковые крылья дома, а внизу почти смыкались по центру фасада. Два каменных льва уютно, словно кошки, примостились внизу на перилах, а между ними виднелось несколько балконных дверей, прорубленных чьей-то нечестивой рукой в конце XIX века, они вели в просторный зал первого этажа. Над ними помещался каменный медальон, в искусную резьбу которого были вплетены слова «Amor via mea»[5]. Похожий медальон венчал и высокие двери на балконе второго этажа, а высеченные над ними каменные гирлянды уводили взгляд ввысь, к каменным цветам под крышей портика, оживленным прощальными отблесками вечерней зари. Гравийная дорожка, как теперь увидела Дора, была площадкой, окаймленной балюстрадой с урнами и широкими плоскими ступенями, которые растрескались от времени и поросли мхом и травой. Пологий откос спускался к озеру – оно раскинулось прямо перед домом, – к воде от ступеней вела извилистая тропка, по обе стороны которой опасно кренились к земле вязы.
– Потрясающе, – сказала Дора.
– Да, недурственный в своем роде экземпляр, – отозвался Пол.
Дора по опыту знала: ничто не приводит Пола так быстро в хорошее настроение, как возможность ей что-нибудь показать. Он глядел на дом с удовлетворением – будто сам его строил.
– Ученик Иниго Джонса[6], – начал было он объяснять.
– Надо не мешкать, если хотим успеть к вечерне, – прервал его Джеймс. – Простите великодушно.
Он начал подниматься по лестнице. Остальные поплелись следом. Джеймс приостановился и глянул на них сверху.
– Думаю, вновь прибывшие захотят присоединиться к нам? – спросил он.
– Да, конечно, – ответил Тоби. Похоже, это был единственно правильный ответ.
Вечерня, думала Дора, наверно, это какая-нибудь религиозная служба. Ну и пусть, хоть отодвинется час встречи со всеми обитателями дома и еще более страшный миг, когда она останется наедине с Полом. Она согласно кивнула.
Пол шел молча, погруженный в свои мысли.
Дора поднималась по лестнице, держась за широкие каменные перила, еще хранившие солнечное тепло. Она чуть вздрогнула, когда прикоснулась к дому. Потом ступила на широкий мощеный балкон. Высокие двери вели в просторный холл. Там было довольно темно, света пока не зажигали. Дора вошла следом за Джеймсом и Тоби в холл, различила в полумраке лестницу, потом людей, которые торопливо пересекали холл и скрывались за дверью в дальнем углу. Дух в доме стоял затхлый, как от плесневелого хлеба, дух казенного помещения.
От снующих фигурок отделилась одна женская и направилась в их сторону.
– Хорошо, что приехали вовремя, – сказала она. – Добро пожаловать в Имбер, Тоби и Дора. Мы здесь обращаемся друг к другу по имени. Я так много о вас слышала, что кажется, будто я вас давным-давно знаю.
Женщина, которую Дора теперь могла рассмотреть в полумраке холла, была средних лет, приземистая, с круглым веснушчатым детским лицом, покрытым светлым пушком, что делало ее похожей на добродушного львенка. У нее были радостные голубые глаза и очень длинные светлые волосы, аккуратно убранные в косы вокруг головы.
– Это миссис Марк, – представил ее Джеймс.
– Не хотите передохнуть? – спросила Дору миссис Марк.
– Нет-нет, благодарю, – ответила Дора.
И тут через плечо миссис Марк Дора увидела красивую девушку, которая спешила вслед за остальными по направлению к двери. Стройная, с продолговатым печальным лицом, на котором выделялись тяжелые миндалевидные веки. Копна густых темных волос собрана в низкий узел. Выбившиеся непокорные кудри венчиком обрамляли высокий лоб. Прежде чем войти в дверь, она полуобернулась и улыбнулась Доре.
Дора ощутила мгновенный укол неудовольствия. Она-то полагала, что, оказавшись в столь чуждой ей обстановке, она хотя бы будет единственной красивой женщиной. Женщина с данными миссис Марк была здесь у места. Но та, которую она только что видела, вносила какую-то сумятицу, ее появление было как дурное предзнаменование, если не сказать – угроза. Дора опомнилась – она же забыла улыбнуться в ответ. Улыбка появилась на ее губах, но девушка уже скрылась за дверью.
– Так мы идем? – спросила миссис Марк.
Она пошла первой, за ней Дора с Полом. А следом Тоби и Джеймс. Джеймс обогнал их, отворил перед ними дверь, и они ступили в широкий коридор. Пол взял Дору за руку, стиснул ее ладонь и больше уже не выпускал. Хотел он ее таким образом устрашить или приободрить – этого Дора не знала. Она не отвечала на его пожатия, обиженная этой мертвой хваткой, сломленная обуревавшей ее тоской.