Ах, эта Африка!

Пока мы оглядывались, изучая внутренность толстостенного сооружения, на террасе вновь послышался топот босых ног – примчалась уже известная компания с бельём в руках и дружно начала крутиться около кроватей: один застилал простыни, другой натягивал кишкообразные наволочки на подголовные валики, третий привязывал противомоскитные сетки к тем самым длинным палкам, назначение которых показалось нам вначале непонятным. Быстро закончив все несложные операции и вежливо поприветствовав нас, они утопотали вниз. Мы приняли душ, который оказался действительно хорошим – толстые струи хлестали, как из ведра, и вода быстро стекала по полу в угловое отверстие, переоделись и, проделав длинный путь, добрались до обеденного зала. Назвать это помещение рестораном было бы большим преувеличением, хотя позади стойки бара на настенных полках стояли несколько разноцветных бутылок, а столики были покрыты неопределённого цвета скатертями. Скорее всего, напрашивалось слово "харчевня".

Все столики были свободны, кроме одного, за которым сидел примерно нашего возраста молодой человек, темноволосый, тёмноглазый, в шортах, распашонке и сандалиях на босу ногу. Поднявшись навстречу нам, он оказался маленького роста, но крепкого сложения.

– Роже́, – представился он, – преподаю французский язык и литературу в колледже.

Мы сразу прониклись взаимной симпатией и сели вместе за тот же столик. Меню было вполне сносным, хотя Виктору не понравился чечевичный суп. После ужина к нам присоединился владелец гостиницы, Самба вытащил на улицу, на площадку перед залом, четыре кресла, снабдил каждого холодной бутылкой «кока-колы», и мы начали первый из бесконечных провинциальных африканских вечеров; до полуночи ещё было далеко, но из-за темноты и тишины казалось, что вот-вот наступит утро.

Примерно через час появился директор колледжа. Он появился из малолитражного автомобиля, вынырнувшего из темноты и остановившегося почти у наших ног. Высокая стройная фигура в белом мусульманском балахоне долго и осторожно выбиралась наружу сквозь узкую и низкую дверцу. Мы познакомились. Он сказал, что заедет завтра утром за нами и повезёт в колледж, затем попрощался, ввинтился в свою малолитражку, после некоторых усилий оживил упрямый двигатель и уехал.

Мы сидели и молчали. Было тихо, никаких автомобилей не возникало на асфальте перед нами, никаких пешеходов, а насыпь, горбатившаяся сразу за дорогой, полностью съедала перспективу, поэтому вокруг казалось еще темнее и думалось, что сидишь на дне оврага. Лампочка на стене над нами мешала видеть звёзды, я встал и прогулялся в сторону, в темноту, чтобы полюбоваться ими, крупными и яркими, некоторые из созвездий были знакомы. Когда вернулся на место, где-то в отдалении возник уже знакомый, но ещё не привычный ритм там-тамов.

– Что это? – спросил Виктор.

– Танцуют, – ответил, зевая, господин Ламе.

– А где?

– Где-нибудь в кварталах.

– И часто?

– Да каждый вечер… Их на работу не загонишь, ну а плясать всегда готовы.

Мы неловко помолчали.

– Пора спать, – сказал "осколок колониализма", – мы здесь живем по солнышку. Спокойной ночи.

Он поднялся и заковылял к своей двери. Самба уже громыхал засовами дверей обеденного зала. Ничего не оставалось делать, как подняться и погрузиться в темноту туннеля. Но тут Роже вынул из кармана и включил фонарик.

– Вещь первой необходимости в Африке, – объяснил он. – Моё помещение здесь, вся левая от прохода часть первого этажа, две комнаты, ванная, кухня, вход отдельный со двора.

Он пожелал нам доброй ночи и вежливо посветил фонариком, пока мы не добрались до подножия нашей "царской" лестницы. Лампочка наверху светила как далекая звёздочка. Поднявшись наверх, мы четко ощутили, что совсем одни на втором этаже, на этих террасах с их тёмными углами и бесконечными парапетами, под угрюмыми навесами крыш и шевелящимися листьями огромных деревьев во дворе. Неожиданно и бесшумно сквозь световой конус проскочила летучая мышь, потом вторая, а может быть эта же самая.

– Надо б лампочку повесить – денег всё не соберем, – преувеличенно громко провозгласил я. – Чего он фонарь во дворе не сделает?

– Экономит, – ответил Виктор.

Мы быстро проскользнули к дверям спальной, и я немедленно щёлкнул выключателем.

– Да будет свет! Ах, как хорошо.

– Ага, – ответил Виктор, доставая из чемодана мощный фонарь, приобретенный ещё в столице.

С этого момента я никогда не видел его без фонаря после наступления темноты.

Через несколько минут я почувствовал, что усталость после длинной дороги и новые впечатления дают себя знать.

– Хочется в горизонтальное положение, – объявил я.

– Пора, – сказал он.

– Без кондиционера и при закрытых дверях мы тут задохнемся, ночь-то вовсе не прохладная.

– Это точно.

– Может, снимем эти сетки?

– Съедят.

– Кто?

– Комары. Ты что, не ощущаешь?

Тут до меня дошло, что я уже давно автоматически расчёсываю укушенные места на лодыжках и локтях.

– Н-да, ощущаю… Придётся оставить двери открытыми. Ну ничего, я слышал, как Самба зачинил ворота туннеля, а они железные и закупоривают проход под самый верх.

– Нужны им ворота…

– И заборы здесь вроде высокие.

– Страшны им заборы…

– Калитку я тоже запер.

– Важна им эта калиточка…

– Да кому «им»?

– Не знаю…

– Всё равно, у нас нет выбора, жара здесь чёрт знает какая. Ныряем?

– Угу.

Я полез под мою сеть. Виктор выключил свет, прошлепал с фонарём к своей кровати и тоже угнездился. Было действительно жарко, я сразу же отбросил верхнюю простынь и, тем не менее, тут же начал потеть. Через несколько минут снаружи противно зазудели, потом зазвенели, потом злобно завизжали комары. «А, голубчики! – подумал я. – Не нравится, не пролезть». И стал засыпать. И заснул.

И довольно быстро проснулся. Что-то было не так. Темнота жуткая. Ветра нет, снаружи ничего не шевелится. Что же меня разбудило? Шаги? Да, вроде шаги. Или когти где-то скребли? Да, и когти, кажется. Но всё-таки, во-первых, шаги.

– Виктор, – осторожно и тихо позвал я, – ты спишь?

– Проснулся.

– Отчего?

– Кто-то дышит.

– Как дышит, где дышит?

– Не знаю.

– Включи-ка фонарь!

– Не хочется…

– А, по-моему, меня разбудили шаги.

– Тс-с!.. Вот, опять дышит!

Действительно, дышит. И не один. А откуда, не поймёшь. Вдруг наверху послышались шаги.

– Слышишь, кто-то ходит!

– Слышу… Чего ему там делать?

– Не знаю… А дышат из-под твоей кровати.

– Нет, из-под твоей, я точно слышу.

– Включи фонарь!

– Не хочется…

– Да мы так от страха сдохнем! Направляй фонарь под мою кровать и включай!

– Ладно.

Вспыхнул луч света, я сел на кровати и начал подпрыгивать, сидя, и из-под неё полезли собаки, штук пять или шесть! Мы закричали на них, захрюкали, заулюлюкали и тогда из-под кровати Виктора выскочили еще штуки три и, поджав хвосты, кинулись за остальными, стуча когтями по цементной террасе. Мы долго не могли придти в себя от изумления и потрясения, даже смеяться не хотелось. Потом успокоились, легли и выключили фонарь.

Через несколько минут опять кто-то громко задышал.

– Нет, ну это просто невозможно!

– Откуда он дышит?

– Да не знаю я…

Посветили под кроватью – никого, по углам – никого, сквозь двери на террасу – никого, на потолок и в душевую – никого. Выключили фонарь, полежали – опять дышит. Потом шаги по чердаку… и вдруг громкое шипение!

– Змея!

– Откуда здесь змея?.. И они не шипят так громко.

– Почём ты знаешь?

– Я читал.

– Читал, читал… Читатель… Вставай, пошли искать.

– С ума сошел! Я боюсь!

– Я тоже… Где-то в шкафу видел палку… Пошли!

Он вылез с фонарём из-под сетки, пришлось и мне. Мы включили свет везде, где могли, нашли палку и облазали все углы спальной, душевой, смежной комнаты и прилегающих к ним террас. Никого!

– Интересно, спит ли Роже? Мы над ним такой тарарам подняли, мёртвый вскочит.

– Завтра узнаешь.

– Ну что, выключаем и залезаем опять?

– А что делать?

Мы залезли и погрузились в темноту. Через пару минут снова кто-то затоптался наверху, задышал, потом непонятно откуда раздалось шипение.

– Сволочь! – с чувством выразился Виктор. – В гробу я его видел, пусть ходит, дышит и шипит! Последний раз я в этом отеле!

В конце концов, мы заснули.

Глава 7: Осваиваемся

Всё-таки мы остались жить именно в отеле. Саликене предложил нам на выбор три дома в центре города, один из них двухэтажный, но выглядели они до того запущенными и грязными, что мы не почувствовали необходимого прилива энергии для новоселья. Кроме того, вокруг только камень, камень, камень…

Отель же при свете дня смотрелся совсем иначе: это был целый квартал зелени, ограниченный неправильным многоугольником сооружений; сначала само основное Г-образное здание гостиницы, монолитное на первом этаже, с разнообразными надстройками и обширными террасами на втором, затем глухая высоченная каменная стена, которая дважды поворачивала, следуя кривоколенному пыльному переулку, и замыкавший эту цепь ошеломляющих размеров совершенно пустой ангар, куда можно было бы загнать три или четыре ИЛ-18. Самба рассказал мне однажды по секрету, что до независимости месье Ламе принадлежала добрая половина города, и этот ангар был всегда полон машин, оборудования и товаров.

Внутренняя территория – даже совестно называть её двором – затенялась полностью стройными сейбами, раскидистыми манговыми деревьями и изящными пальмами. Переплеталось много кустарниковых растений и лиан, по которым постоянно порхало разнообразное разноцветье птиц, из которых я мог сразу узнать лишь зелёных попугаев и африканских ткачиков, первых – по характерному виду и крику, последних – за их сходство с нашими воробьями. Под манго стояло несколько столиков с удобными креслами вокруг них. Никакого шума, ни пыли с улиц не проникало сюда. Все наши внутренние террасы второго этажа были составной частью этого зелёного рая.

Назавтра после ужина Роже поднялся к нам на террасу, и мы втроем устроились в креслах, задрав ноги на парапет, с бутылками пива в руках.

– Какая у вас нагрузка? – спросил он.

– По восемнадцать часов в неделю, – ответил я.

– У меня двадцать… А расписание?

– Всё с утра и до полудня.

– Очень удобно, но, похоже, нет времени для покупок и готовки, пропадает послеобеденная сиеста и вечер.

Дело в том, что местное население спало или лежало в тени между половиной первого и половиной четвертого пополудни ежедневно и всегда. Жизнь в это время замирала полностью: очень жарко было. Перспектива возни на кухне в такой момент, а другого, свободного времени не предвиделось, вызывала чисто физическое отвращение.

– Ну, жильё нам колледж оплатит, – сказал Роже, – однако столоваться у Ламе и пользоваться услугами его команды для уборки и стирки вылетит в треть месячной зарплаты, а может и больше.

– Многовато, – заметил Виктор.

– Что же делать? – спросил я.

– Надо брать повара, – ответил Роже, – который бы и убирал тоже. Это обойдётся гораздо дешевле. Все наши так делают. Да и кухня у вас очень удобно расположена.

– Пожалуй, стоит попробовать, – согласились мы.

Кухня наша, действительно, была удобно расположена. Она представляла собой каменную будку, отдельно стоящую в углу на стыке двух террас, оборудованную мойкой, газовой плитой от баллона и кладовкой. А столовая была огромной изолированной комнатой с четырьмя дверями на обе стороны, выходящими на внутреннюю и наружную террасы, запахи из кухни туда не проникали.

К моему великому неудовольствию открытым голосованием два против одного завхозом и казначеем выбрали меня. И начались двухнедельные мучения: каким-то образом весь город быстро узнал, что нам нужен повар, и оказалось, что население состоит, главным образом, из поваров. Ну, тех, кто без письменных рекомендаций, я отправлял быстро, сложнее пришлось разбираться в бумагах, часто составленных наспех и неряшливо. "Раньше здесь было много белых, теперь они почти все уехали, некоторые быстро-быстро, – объяснял мне Самба, который работал у нашего "осколка колониализма" главным поваром. – Они не хотели давать характеристики своим слугам, вот ребята потом сами диктовали писарям". Этих писарей я уже видел, они весь день тесной гурьбой сидели за самодельными переносными столиками перед главными воротами почтового двора и, почти не слушая выразительно излагавших свои мысли сидевших перед ними на корточках очередных неграмотных клиентов, быстро и неразборчиво строчили шариковыми авторучками на грязных листах дешевой и тонкой бумаги… Так что смотрел я только машинописные рекомендации.

Первым на испытательный срок взяли Омара. Три дня у меня с ним всё шло весело и одинаково; утром первого дня я спросил:

– Омар, ты можешь приготовить на обед овощной суп?

– Конечно, хозяин, давайте денег, я куплю овощей.

В обед он подал на стол какую-то бурду неопределенно-подозрительного цвета. Попробовали. Роже смаковал, мы с Виктором положили ложки.

– Омар!

– Да, хозяин.

– Что это такое?

– Овощной суп, хозяин.

– Какой это овощной суп? Пюре безвкусное.

– Там всё есть: картошка, морковь, капуста, фасоль, лук, всё-всё.

– Да где это всё-всё? Ни вкуса, ни запаха.

– Тут внутри, хозяин, я всё-всё протер.

– А кто тебя просил протирать?

– Никто не просил, я сам. Так всегда делают овощной суп.

Роже улыбался, Виктор хмурился…

На следующий день во время завтрака я сказал:

– Омар, мы хотим сегодня овощной суп, но не такой, как вчера. Ты сделай бульон, потом почисти и нарежь дольками овощи и свари их в этом бульоне. Всё понял?

– Конечно, хозяин! Давайте денег, я куплю овощей.

В обед он торжественно внёс в столовую большую кастрюлю. Сняли крышку – опять пюре-бурда.

– Омар!!

– Я здесь, хозяин.

– Это что такое?

– Овощной суп… как вы заказывали…

– Да ты что, не помнишь? Расскажи, как ты его делал.

– Ну, приготовил бульон, не стал варить овощи целиком, а почистил их и нарезал, как вы говорили…

– А потом?

– А потом сварил их…

– И?

– И протёр…

Роже хохотал, у Виктора на скулах набухли желваки: он очень любил овощной суп и за месяц нашей африканской жизни ни разу его не попробовал, потому что в столице мы ели в ресторане, где вообще никогда никакого первого блюда не подавалось.

Утром третьего дня я растолковывал Омару на кухне:

– Сделай нам овощной суп так: приготовь бульон, почисти овощи, нарежь их дольками и сложи отдельно; вари картошку и морковь вместе полчаса, капусту и фасоль отдельно двадцать минут; потом отцеди воду, сложи все сваренные овощи в бульон, добавь луку и травок и доведи до кипения. Понял?

– Всё понял, хозяин. Давайте денег, я куплю овощей.

Наступило время обеда.

– Ну, Роже, сегодня ты, наконец, попробуешь овощной суп по-русски, называется селянский.

– Тре бьен, я люблю пробовать новое.

Открываю крышку – опять бурда! Мне захотелось плакать.

– Я же тебе объяснил!..

– Всё делал, как вы сказали, хозяин. Все овощи сварил отдельно, потом отцедил и сложил в бульон, добавил луку и травок…

– Ну?

– Ну и протёр с бульоном…

Роже от смеха упал со стула, у него по щекам текли слёзы. У меня почти тоже, но от злости.

– Мерд! – сказал Виктор с отвращением, вставая из-за стола.

Хорошее французское слово "мерд", очень емкое.

Утром четвёртого дня я произвел несложные арифметические подсчеты и обнаружил, что за это время Омар обсчитал нас на стоимости продуктов процентов на тридцать. Пришлось срочно с ним расстаться.

Вторым был Мустафа. Он не приворовывал, а может быть просто не успел, потому что был таким грязнулей, что мы вытерпели только сутки, не понравилось нам жаркое из мух и тараканов. Третьего и четвертого я совсем не запомнил, до того они оказались невыразительными. Дополнительной проблемой для нас было избавиться от хождения на рынок за мясом, овощами и фруктами, ибо бакалейные товары мы покупали оптом в лавке у наших друзей-ливанцев.

Наконец появился Алассан, и тут наши хозяйственные заботы разом закончились. Он был очень чистоплотным, всегда опрятно одетым, улыбчивым веселым сорокапятилетним мужчиной, скрупулезной честности и родительской заботливости. Жил он с женой и пятью детьми в небольшом глинобитном домике на дальней окраине города. После успешного окончания испытательного срока первое, что он сделал – попросил аванс и купил велосипед. "Я хочу утром быстро добираться, чтобы у вас на столе за завтраком был всегда горячий кофе", – объяснил он серьёзно. Даже Виктор заулыбался.

Глава 8: Немного о месте действия

Наш городок, оказывается, затерялся в весьма важном стратегическом месте саванны – на стыке границ трёх государств и на пересечении трансафриканской железной дороги с большой рекой. Поэтому жизнь здесь кипела. Коренного населения насчитывалось около тридцати тысяч, европейцев и других белых обитателей к этому времени осталось не более двадцати пяти человек, так что все друг друга хорошо знали и образовали как бы землячество. Немудрено, что и африканское население было осведомлено о каждом нашем шаге.

В городе выделялись три стихийных центра деловой и общественной активности: два постоянных и один временный. Временный – это вокзал в момент стоянки "экспресса", раз в сутки в течение часа, поскольку станция считалась пограничной. Остальное время дня и ночи тут властвовало мёртвое царство. Первым постоянным центром следует назвать, конечно, городской рынок, который функционировал без выходных и праздников с шести утра почти до полуночи при свете керосиновых ламп после захода солнца. Там правило весёлое столпотворение, прерываемое всеобщим ленивым симпозиумом в тени во время послеобеденной сиесты. Продавцов было в несколько раз больше, чем покупателей, любимая поза торговца – лежание на боку, торговки – сидение на корточках. По неписанным законам за любую покупку нужно было торговаться. Обычно покупатель и продавец делали это весело и яростно, с выразительной жестикуляцией и демонстративным обращением к свидетелям, расходясь вроде бы окончательно по нескольку раз. У Виктора открылся замечательный талант – он своим флегматичным терпением мог что называется "дожать" самых несговорчивых. Особенно ловко ему удавался приём по сталкиванию конкурирующих торговцев. Вскоре на рынке его очень зауважали.

Вторым постоянно действующим общественным местом, особенно в дневное время, была река. Она была хороша: широкая, хотя и мелкая в районе города, с живописными берегами, торчащими повсюду из воды скалами, камнями и бурлящими протоками между ними, с необъятными песчаными отмелями и косами, с высовывающимися на поверхность верхушками кустов в местах тихих прибрежных заводей. Большие пассажирские и маленькие рыбачьи пироги сновали по ней непрерывно, лодочники на больших пирогах выделывали чудеса эквилибристики с шестами, втыкая их в дно и бегая по длинным бортовым доскам с проворством обезьян от носа к корме и обратно. Как-то один из парней все-таки зазевался, пирога ушла из-под него, и он повис на шесте, громко воя и постепенно сползая в воду. Его напарник и не думал тормозить лодку, а, сидя на корме, громово хохотал, показывая на несчастного пальцем, пока сам не опрокинулся от смеха в воду вместе с шестом, лежавшим у него поперек колен. Предоставленная самой себе, пирога медленно задрейфовала по течению. Пришлось пассажирам, в большинстве состоящим из дебелых матрон в навёрнутых вокруг телес разноцветных тканях, погружаться в воду и брести к берегу, благо до него было недалеко. Пока они добирались до суши, на этом месте уже собралась окружившая двух молодцов-мокрецов улюлюкающая, смеющаяся толпа человек в двести, предвкушающая скандал, который и не замедлил разразиться. Кричали одновременно все, хлопали себя ладонями по груди, коленям и бедрам, воздевали руки к небу, простирали их в стороны, апеллировали к наслаждающейся публике, но не серьёзно, а совершенно очевидно для собственного удовольствия и развлечения: в движениях действующих лиц не было заметно и признака злобы. Потом последовала торжественная церемония возвращения денег за несостоявшуюся переправу, потом все долго ловили пирогу, в общем, народное кино.

Только рыболовы в маленьких пирогах невозмутимо продолжали свое бесконечное кропотливое дело – бросали и вытаскивали сети. Тут не до шуток, за день так набросаешься, помереть можно. Сеть представляет собой круглый парашют, её надо раскрутить над головой и бросить так, чтобы она точно раскрылась на поверхности воды и пошла вглубь под действием симметрично привязанных к внешнему обводу грузов. Она не поддевает рыбу, а накрывает её, прижимая ко дну, при медленном вытаскивании сеть схлопывается. Всё это происходит на быстрине и сидящий на корме гребец с веслом должен удерживать пирогу на месте – адский труд, требующий виртуозной техники.

С утра и до захода солнца женщины и девушки со всего города стирали и сушили тут же на песке белье и одежды, вокруг купалась мелкота – их дети, братья и сестры. Почти все обнажены до пояса, а многие и совсем раздеты, лоснящаяся на солнце мокрая разных оттенков темная кожа, у молодых прекрасные стройные фигуры, на старых часто просто страшно смотреть, а старые – это уже после тридцати, к такому рубежу обычно местная женщина родила уже десять, двенадцать детей. На нас не обращалось вроде бы никакого внимания, когда мы без кино и фотоаппаратов, но потребовалась определённое время и дипломатия, чтобы они привыкли к съёмкам; дети же норовили влезть прямо в объектив.

Большим украшением реки и города был мост, связывающий северную окраину с основной, южной частью. Замечательный мост, примерно полукилометровая низкая дамба из камней, связанных цементом, покрытая сверху слоем бетона, с одним центральным тридцатиметровым пролетом, отстоящим не более метра от поверхности реки, сквозь который вода и прорывалась с бешеной скоростью. Мостом пользовались, естественно, во время восьмимесячной засухи, а в сезон дождей он исчезал под водой полностью со всеми отмелями и скалами, потому что река вздувалась метров на семь-восемь. Помнится, стояли как-то с Виктором, облокотясь на перила, когда вода ещё только начинала заливать насыпь, и поток так и норовил оторвать ноги. Мимо величественными океанскими лайнерами проплывали грузовики, торпедными катерами расфуфыривали водяные усы легковушки, акулами сновали мотоциклисты, как канатоходцы балансировали пешеходы. Африканки традиционно обнажаются сверху: голые колени показывать неприлично.

– Смотри, Витя, какие ножки идут и явно тебе подмигивают.

– Ножки, ляжки… Куда ты вечно башку вертишь, вон лучше направо погляди.

– Ну, это просто немыслимо!

А немыслимое представляло из себя велосипедиста, двумя руками вцепившегося в руль и везшего на голове три(!) двуспальных матраса.

Глава 9: Ришко и автомобиль

Начались занятия. Иностранный корпус преподавателей колледжа состоял из пяти человек: нас и трёх французов. Кроме Роже, в эту троицу входила Сюзанна – некрасивая двадцатичетырехлетняя девушка с длинным носом и огромными коричневыми ласковыми глазами на худощавом асимметричном лице, ставшая быстро всем нам добрым товарищем, и тихий пьяница Леру́ – пятидесятилетний мужчина, примечательный своим мясистым красным носом в склеротических прожилках и удивительной готовностью в любое время принять участие в загородных пикниках и вечерних посиделках, во время которых он резервировал себе приятную и спокойную обязанность – молча подливать в стаканы всем, начиная с себя.

Вечером первого дня нашей гостиничной жизни мы с Виктором сидели в креслах на террасе, любуясь предзакатными красками и одновременно глазея сквозь парапет вниз на снующий по улице люд. К воротам отеля подъехал автофургон, знаменитая французская консервная банка марки "Ситроен-две лошади", из которого ловко и быстро выбрался среднего роста европеец с коротко подстриженными волосами на крупной голове, гладковыбритым умного и делового вида лицом, крепкого сложения. Он был одет только в бежевые шорты и обут в шлёпанцы местного производства, тело его покрывал ровный коричневый загар. Сразу углядев наши головы наверху, он приветливо помахал нам рукой и четкой спортивной походкой проник в туннель. Мы едва успели выбраться из кресел, как его лёгкие шаги уже послышались на внутренней террасе.

– Здравствуйте, – сказал он по-русски с типичным западнославянским акцентом. – Я Рихард, для друзей – Ри́шко. Как хорошо, что вы приехали. Я из Чехословакии, работаю здесь начальником аэропорта. Если вы не заняты, поехали ко мне, покажу наш международный узел.

Мы, конечно, не были заняты и, захватив Роже, поехали в международный аэропорт. На краю города, за вокзалом, в саванне была расчищена площадка и уложена бетонная полоса, достаточная для самолетов типа ИЛ-14. Сбоку стоял сарай, похожий на дом, или дом, похожий на сарай. Рядом с сараем торчал шест с полосатым конусом.