Пацаны. Повесть о Ваших сыновьях

Это естественно. В восемнадцать-двадцать лет невозможно охватить пониманием такое большое общество, как многомиллионный город, конца и края которого не видно даже из окон самого высокого небоскрёба. Представление о нём ты составляешь по маленькому болотцу, в котором обитаешь сам. Мы запрыгиваем в него по собственной воле, потому что видимые границы дают ощущение безопасности. Рецепт жизни, по которому вы живёте в небольшой экосистеме, кажется применим ко всем за её пределами. Наверное, именно поэтому так тяжело выбраться из бедности, из общества маргиналов, алкоголиков или скучных интеллигентов.

Кажется, что другого попросту нет. Может, и правда все употребляют? Я пытался оценить «масштаб трагедии», смотря на своего пятидесятилетнего соседа, который не бухал, а значит, точно употреблял (если и не сейчас, то в молодости – сто пудов). Смотрел на миловидную Анечку (имя на бейдже кассирши в «Перекрёстке»). Она уже знала меня в лицо и, увидев в очереди, скромно улыбалась, потупив взгляд на ползущую ленту, заставленную продуктами. В ответ на её улыбку я говорил: «Привет, как день?» Она смущалась ещё больше и что-то лепетала в ответ, я складывал продукты в пакет, размышляя о том, курит ли она гашиш, ну, или не отказалась бы покурить со мной, если бы однажды я ей предложил? Смотрел на дворника Сабека, которого моя бабушка гоняла по двору, заставляя убрать «ещё вот тут» и «вот там», периодически доплачивая ему, чтобы он потщательней помыл плитку в подъезде, выбил нам ковры или не затягивал с покраской заборчика по весне. Он точно курил, потому что «у них там», по-любому курят чуть ли не с рождения (судя по британским арабам).

«Да что весёлого-то без курева и алкашки? – частенько говорил кто-то из нас.– Вот, пацаны, помните, как в детстве было. Выбежал во двор и не надо ничего больше!» Да… Так оно и было. Когда-то у нас была дача: небольшой деревянный домик, красивый участок с лилиями и пионами, был даже прудик, у бабушки был парник, там остро пахло созревающими помидорами и тяжело дышалось.

Я очень хорошо помню, как мы с местными пацанами целыми днями пропадали на улице. Ходили на речку купаться, ловить рыбу, прыгать с тарзанки. Или строили плот на озере, на нём можно было играть «в шторм», представляя себя мореплавателями. Мы гоняли мяч, и просёлочная дорога виделась нам огромным футбольным полем. Пыль стояла двухметровым столбом до самой ночи, и я возвращался весь покрытый ею, со скрежетом песка на зубах, и бабушка ворчала и велела мне подойти к зеркалу, чтобы «полюбоваться на себя». Я смотрел и не видел ничего такого, просто кожа стала чуть темнее, от неё пахло солнцем.

Меня ставили в алюминиевый таз с горячей водой, практически кипятком, обжигающим ноги, и поливали сверху ковшом. Я трясся от холода, когда горячая вода стекала, оставляя мурашки по всему телу. Дуновение июльского ветерка казалось январской стужей. Когда я стал старше, меня отправляли в душевую кабинку на участке, на крышу которой была приделана бочка; домой я возвращался поздно, вода успевала остыть, и я долго готовился, стиснув зубы, прежде чем повернуть краник на смесителе.

Тогда же, маленьким мальчиком, стоя в тазу с остывающей водой, я только и ждал, что окончания купания, когда взрослые вытрут меня старым голубым полотенцем (и почему на даче старые вещи обретают новую жизнь, вместо того, чтобы быть выкинутыми на помойку?) – оно было всё в дырках, по краям торчали нитки. Такое же страшное, как и старый посеревший металлический таз, в котором я стоял, пластиковый ковш с трещиной, продавленный диван, на котором дед читал газету.

Пытка закончится, мне велят надеть пижаму, разрешат выйти на веранду, напялив поверх старый дедов бушлат, ещё времён его службы во флоте, который был мне по колено. Я буду сидеть вместе со всеми, пьющими чай и разговаривающими на не интересные и не понятные мне темы, и медленно хлебать остывающее молоко, чтобы подольше не отправляли спать. Стрекот кузнечиков в высокой траве, притихшая зелень нашего сада, ароматы бутонов, умытых росой – непроглядно-чёрная летняя ночью.

Перед сном дед звал меня к парнику смотреть на звёзды и рассказывал про созвездия. Он много чего рассказывал. Про прошлое, будущее, Советский Союз, про репрессии, освоение космоса, олимпиаду. Про то, как всё должно в жизни быть и как не должно. Бабушка сердилась, что от его рассказов я буду беспокойно спать, а мы переглядывались, хихикая над её ворчаньем, пока она шла к нам по тропинке, переваливаясь с ноги на ногу, чтобы забрать меня спать.

Ночевал я на втором этаже, в просторной комнате стариков. Моя кровать стояла в углу, под ней так и стоял эмалированный ночной горшок, весь покрытый пылью, ведь я давно уже был в состоянии спуститься в сад и добрести до вонючей деревянной кабинки (бабушка ругалась, что не добредал). Я ещё долго лежал, разглядывая рисунок на грубом на ощупь ковре: тройка несётся по ночному заснеженному лесу, преследуемая волками, и долго не мог уснуть, стараясь измерить умом неизмеримое и объять необъятное.

Ты быстро забываешь, как было раньше, и быстро принимаешь новый образ жизни, оправдывая себя тем, что лучше уж употреблять, чем бухать. Да. Наши постоянные рассуждения, что алкоголь – это вот чистое зло, и «мы же не колемся… так… забавы ради». Только на самом деле мы бухали всё больше, употребляли всё чаще, отхода со временем становились всё тяжелее, и пацаны садились на разного рода дрянь всё плотнее и плотнее.

* * *

Любое восхождение начинается с первой ступеньки, с подножия горы, с нулевого этажа (ground flour – говорят англичане), и каждый раз ты путаешься, надо ли тебе на первый или на второй. Наркоторговля – так себе бизнес, если ты в самом низу лестницы. Большинство так внизу и остаётся, выше идут только те, кто поборзее.

Ступеней не так много, как кажется. Самая верхушка олимпа – силовики. Основание шей двуглавого орла. С их покровительства наркотики привозят в Россию из стран Золотого полумесяца, Юго-Восточной Азии, Южной Америки, Европы и Китая. Тонны дерьма разлетаются по крупным наркоторговцам, от них барыгам поменьше, а те, в свою очередь, сбывают пацанам, которые бегают по районам с граммами. Примерно так. Достать товар на продажу можно либо при личной встрече, либо через закладку. С развитием даркнета второе полностью исключило первое. Но я застал времена, когда мусорские дроны не летали ещё над лесами и пустырями, всё подчинялось правилу: «меньше технологий – меньше проблем».

Захар – был самым маленьким звеном этой цепи, а Саня – покрупнее. Они с братом миновали первую ступень, сразу решив вложить накопленные средства в крупную партию. Спрос на такой товар всегда превышает предложение, и проблем со сбытом не возникало, главное – включить мозги. Парни башковитые, схемы придумывали интересные. За несколько лет в деле они освоились, почувствовали себя хозяевами в отведённой им нише, организовали свою сетку барыг и курьеров на закладках, работающих с лёгкими дешёвыми наркотиками, а на продажу серьёзного товара (типа кокаина) зарегистрировали ИП: маленький таксопарк на две машины.

Клиенты с улицы приходили редко, рекламы не было, зато среди «нужных» клиентов сервис пользовался спросом. Кодовая фраза и нумерация дома обозначали вид наркотиков и количество в граммах. Реальные адреса числились в базе, такси приезжало к нужному дому, делало небольшой кружок по району/ высаживало перед клубом/дверями дома любовницы, жаждущей порцию сладкого кайфа. Быстро и удобно. Бесплатная поездка – приятный бонус)).

Налоги с таксопарка исправно платились, во всех реестрах он числился и, потому, поэтому братья спокойненько проводили через него часть левых доходов. То была их первая серьёзная схема, разросшаяся до водителей-курьеров, огромной базы именитых клиентов и крыши из числа высшего офицерского состава.

Крыша – самый важный вопрос в этом бизнесе. Без крыши в структурах соваться на рынок не стоит. В нашем государстве наркоторговля карается жёстко, а наркомания презирается теми, кто по ту сторону закона.

Хотя о какой стороне закона можно говорить в реальности, вылезшей из пятнадцатилетней эпохи беззакония? Совершенно непонятно – кто на какой стороне находится и для кого его пишут. Если какой закон и действовал, то закон джунглей: правда за тем, кто сильнее, хитрее и смелее. В нём была какая-то дикая, природная справедливость, близкая мужскому естеству.

Я чувствовал свою слабость перед теми, кого эти джунгли взрастили, и слабость моя заключалась в наивности, в привычке уповать не на свои силы, а на силу писанного правила, бывшего на родине не более, чем пережитком прошлого, как забвенные индейские пирамиды в джунглях Амазонки, находящиеся во власти диких обезьян, а не тех, кто их строил.

Надо закрыть статистику? Подкинь районному наркоше серьёзный вес. Заодно и глаза мозолить не будет. Наркоманам – не место в нашем обществе. Поймать и поиздеваться над наркоманом – так, развлеченьице для ребят в погонах, а что касается работы, то охота ведётся в основном на пешек. Исполнительной власти не нужно решение проблемы, ей нужны сухие цифры и бабки, поэтому «продавцов счастья» покрупнее куда выгоднее крышевать и стричь с них еженедельно.

Статистика закрывается осенью и весной, именно тогда большинство предпочитает залечь на дно, на районе голяк. Голяк сразу видно. Пацаны стайками снуют по улицам, чувствуется всеобщая нервозность и суетность. Стайки сталкиваются лбами на углах домов и задерживаются на несколько минут, чтобы узнать друг у друга – «не появилось ли чё». Голяк накаляет обстановку, частенько случайные встречи заканчиваются стычками. Да ещё погода в эти месяцы не располагает к оседлому загородному отдыху с алкоголем или безмятежной суете у лавочек, как в знойные деньки, когда больше вместо шмали хочется холодного пенного.

Впрочем, очередь в ночном, где из-под полы круглые сутки торгуют градусом, от этого не меньше. Пухлая продавщица в переднике и пилотке тёмно-зелёного цвета, с фиолетовыми волосами и такими же тенями на веках окидывает вошедших подозрительным взглядом, который будто бы способен определить – местный ли ты или засланный казачок (всех местных она знала в лицо, но не избавляла себя при этом от удовольствия быть упрошенной или ублажённой комплиментами, шоколадками или даже мздой).

Особо борзые в это время отлично навариваются, но в большинстве случаев чуть ли не весь заработок отдают тем же ментам в качестве откупа от срока. Даже барыги покрупнее в это время пропадают из поля зрения. Они прекрасно понимают, что в их деле никто не руководствуется принципами чести, слово ничего не весит, вчерашний партнёр сегодня может уже шить на тебя дело. Джентельменский договор между людьми, далёкими от джентльменства.

Если честно, я не знаю, зачем нам было всё это. Не могу сказать, что нам было как-то плохо без гашиша. Мы могли делать всё то же самое. Бухать, в конце концов. Тем более, если погода позволяла. Но всё равно чего-то не хватало. Мысли о нём не оставляют в покое. Ты всё вертишь в руках телефон, периодически сверяясь, не высветился ли на экране заветный пропущенный звонок. Ну, появись эта дрянь в ту минуту, ничего ведь не изменилось бы! Ну, встретились бы, накурились, и точно так же бродили бы туда-сюда по району!

Поначалу, первые месяцы, прёт сильно, пробивает на ржач, на улицу не выйти в таком состоянии. Тебя всего расплющивает в лепёшку и сжимает в точку. Происходящее наделяется иным смыслом: полная путаница в секунду оборачивается кристальной ясностью – и обратно. Голова свинцовая, а глаза – те вообще не открываются почти… но, боже мой, думаете, кто-то вообще помнил эти ощущения пяти– или десятилетней давности? С годами дым лишь накрывает мутной пеленой разум, жутко хочется спать. Вот и всё. Прикольно. Но в этот момент ты, откровенно говоря, тупишь, совершенно невозможно с тобой построить основательный диалог.

В дорвавшейся до кайфа стайке всё сводится к длительному молчанию, прерываемому двусложными словами и редкими, ничего не значащими смешками. Из раза в раз один и тот же сценарий: ждёте, мутите, курите, тупите. Радости дурь нам не приносила, но была чем-то вроде основы нашего общения, а потому так значима для каждого. Она отпускает, и вы возвращаетесь в действительность, где и говорить-то не о чем, вам как-то неловко друг с другом, хочется чем-то заполнить пустоту меж вами, и вы сбегаете в эту круговерть: мутите, долбите весь кусок за раз и, уставшие от него, расходитесь по домам до следующей встречи, которая вновь начнётся с того, что вы будете обсуждать, где «намутить»… И так по кругу до бесконечности.

Бездарь хлебал от жизни барыги сполна. Постоянный страх, словно попятам, преследовал его всякий раз, когда наркотики были при нём (а было это почти всегда). Конфликты с местными пацанами. Хоть Захар и пытался изо всех казаться сорви головой – не был он таким уж откровенным отморозком, чтобы всерьёз торговать наркотиками. Несколько раз он пытался завязать с продажей, на некоторое время находил работу, но потом вновь вспоминал, как легко можно мутить те же деньги, что и ишача мерчендайзером, грузчиком, курьером, продавцом, официантом и т.д. Лёгкий заработок манил его, и он снова возвращался «в бизнес» –как говорил он рисуясь.

Начиналось всё с продажи «только своим». Так всегда происходит. Потом свои ручаются за кого-то, и ты продаёшь им. Потом эти берут твой телефон и дают его третьим. Третьи без стеснения звонят в три часа ночи. Для них – ты просто продавец радости. Продавец «говна». Ты не можешь уже отказать, потому что алчность выше инстинкта самосохранения. Вот и Заха незаметно для себя, раз за разом быстро переходил все эти черты, становясь мелким районным барыгой.

Это был лёгкий путь, но Захар не был слабым человеком. Нет, напротив, в нём был стержень потолще нашего. Он гонял на выезды за «Спартак» со своей околофутбольной бандой, участвовал в фанатских стычках, осваивал единоборства, занимался уличным футболом и даже организовал дворовую команду. Он обладал авторитетом среди пацанов, и даже старшие держались с ним на равных. Наверное, в жизни его ждал бы успех, будь он чуть поумнее и способнее поумерить свой пыл. Взрывной темперамент толкал его на безрассудства, в общении он легко срывался на крик, веселье непременно заканчивалось агрессией или унынием, и во всех его действиях чувствовался надрыв, по вине которого удача обходила Заху стороной. Уже тогда я уяснил, что везёт зачастую людям добродетельным. Захар же был корыстен и властолюбив, что выливалось в ссоры, недомолвки и отдаление с людьми, которые вроде совсем недавно его любили и уважали.

Как я потом узнал, семья его была, очень бедная, отец любил приложиться к бутылке, а мать из тех женщин, что давно уже приняли обстоятельства своей жизни как нечто, что нельзя изменить. Он никогда к себе не приглашал, но как-то раз я мельком видел его хату и ужаснулся: разруха, темень. В его комнате ещё более-менее, а в остальных – жуть, как всё бедно. Мы зашли ненадолго, и я нутром чувствовал, как ему неловко, хоть он и старался изо всех сил не подать виду. Тогда многое сразу встало на свои места. Почему он с лёгкостью решался на большой риск, почему заискивал перед ребятами из более обеспеченных семей. Почему изо всех сил пытался показать, что он ничем не хуже других. Конечно он был ничем не хуже! Какая глупость – судить человека по достатку его родичей, но разве объяснишь это горячему молодому парню, всю свою жизнь чувствовавшему, что есть то, что отличает его от большинства в школе и во дворе, живущего пусть даже средне.

Это толкало его на всякие авантюры, зачастую довольно сомнительные. И на футбол ставил, и телефоны в школе воровал, за что стоял на учёте в детской комнате милиции (родители и классная упросили тогда не заводить на подростка уголовное дело), и в магазины залезал с какими-то в конец отпетыми пацанами, и ни старался, постоянно возвращался к торговле дурью.

Все это было не слишком разумным и раз за разом заканчивалось плачевно, от чего его и прозвали Бездарем. Хотя о происхождении прозвища ходили разные истории. Во-первых, оно довольно созвучно с Захаром. Ещё кто-то рассказывал, что в школе его так однажды назвала учительница по математике, с тех пор и прицепилось. Сам он иногда шутил (стоит признать в нём приятное качество – способность к самоиронии), говоря, что «как корабль назовёшь – так он и поплывёт», и была в этом доля правды. У него всё как-то бездарно получалось. Хотел поступать, на экзамен обществоведения пошёл нанюханный, думал, что напишет гениальное эссе, а в итоге получил едва ли удовлетворительный бал. После экзамена рассказывал с гордостью о своём отчаянном трипе: «Время заканчивается, я уже всё написал, что хотел. Смотрю – и, бл***, я на весь разворот пишу, прикиньте? То есть строка на одной странице начинается, а на другой заканчивается! И так вот, прям две страницы – с одной стороны, две – с другой». Вот уж не знаю, что о нём подумали люди, которые это проверяли, но бал был такой же низкий, как и по другим предметам. Именно поэтому Заха пошёл в армию после школы, попал в морскую пехоту, отслужил год и вернулся за пару месяцев до того, как прилетел я.

Вот всё у него так получалось. Начал рисовать с Ваней – и сразу ввязался в историю с краденой краской, которую они с каким-то чуваком пытались впарить «граффитчикам», но те оказались не просто в курсе кражи, но пострадавший был ещё и их товарищем, да ещё и с батей из ментов, поэтому Заха в итоге получил условку и прилично отхватил от своего здорового, как бык, бати, к которому он с детства испытывал только два чувства: отвращение и страх.

В этот раз никто уже не слушал его увещевания, что он «только для своих», и все лишь ждали, когда всё вновь скатится к тому, что он будет гонять на Восток за брикетами на релиз всему району. Хоть и считалось, что барыг никто не уважает, мы все помалкивали, так как каждый осознавал прямую выгоду иметь «своего» продавца в компании. И, кажется, именно поэтому ему многое прощалось.

Мне, если честно, он никогда не нравился, но я не раз ловил себя на неприятной мысли, что братаюсь с ним много больше, чем искренне чувствую на то желание, лишь по одной очевидной причине. Заха частенько забегал ко мне, иногда я брал у него кусок, иногда он накуривал меня парочкой плюх бесплатно, особенно если я выносил с собой какой-нибудь вкусный хавчик, купленный заботливой бабушкой: дорогое швейцарское мороженое или шоколадки с колой – самое то после гашиша.

Я прекрасно видел, что он часто был неправ, перегибал палку, хамил и срывался на откровенные оскорбления. В такие моменты Заха был мне особенно неприятен, даже если я не был его жертвой. Как и все, закрывая на это глаза и помалкивая, где-то внутри себя я отыскивал оправдание двуличию, но как бы ни старался, не мог заглушить скрипучий голос совести, свистевшей мне в ухо: «Лицемер ты, брат, лицеме-е-е-ер!»

⠀

– Как-то оставался у него последний, довольно большой кусок, который Заха решил продать нашим пацанам по цене двух. Пришёл он в подъезд к Роде, пацаны встали на лестнице у окна, и как-то так получилось, что гашиш, завёрнутый в фольгу и слюду, запаянную зажигалкой (говорили, так собаки не унюхают), выпал у него из заднего кармана и улетел на два пролёта ниже. Рыжий, поднимаясь, его нашёл, втихую развернул, увидел, что кус большой, отщипнул от него ломоть себе, а остальное предложил парням скурить на халяву, и всё, что они не скурили, впарил потом Захе за двести рублей, хитро при этом подмигивая пацанам, пока тот, изводясь, шарил по карманам. В итоге Бездарь ещё и спасибо сказал…⠀

– Так и что? –спросил я. – Он не понял, что ли, что это его кусок был?⠀⠀

– Ну не понял конечно! – ответил мне Саня со смехом. – Он ещё такой, типа: «Бл*, пацаны, я гар про**ал. Давайте искать». Мы ржём, а он не понимает. Говорим: «Ну, купи у Лёхи, что осталось, хоть дома покуришь, у нас всё равно денег нет, а у тебя же есть по-любому, ты же теперь всегда при бабле». Да эта крысятина на тебе в первую очередь наварится, – добавил Саня, увидев мой скептический взгляд и как бы оправдывая тогдашний их поступок.

* * *

«Ну и какие ощущения ты испытываешь?» – спросил я, с интересом наблюдая за Саней в один из последующих вечеров.

– Ну-у, бл*, знаешь, сложно описать. Ну всё такое… совсем другое, понимаешь. Будто ты был слеп, а сейчас прозрел. Всё было искажено, спрятано от твоих глаз, а теперь ты увидел мир во всей красе. Очень глубокие цвета. Поразительные, понял? Ты будто наконец увидел то, что должен был, понял? Всё меняет свою форму и очертания. Меняет свой смысл и предназначение. Это вскрывает, понял? Хрен знает, сложно объяснить. Но ты видишь суть, вот в чём штука… –он не сводил глаз, словно ставших зеркальными, с одному ему ведомой точки где-то у крыш панелек, замерших в ночи.

– Прико-о-ольно…

–Вот, свет фонаря… Это не просто свет! Этот тот же свет, что и у солнца, у них одна природа, как вещи из одной ткани. И свет прекрасен тем, что он даёт людям жизнь, да и не только людям. Без него ничего не будет расти, понял?

–Ха, норм ты задвинул))).

–Да… Прикол в том, что мы всё это видим и вроде как знаем, но только под кислотой ты до конца понимаешь суть вещей.

Я задумался. У Сани с Вано были совершенно безумные глаза. Чернь зрачков поглотила почти всю радужную оболочку, и глаза обратились в слепые зеркала, способные лишь отражать внешний мир, скрывая при этом внутренний. Я гадал, что там внутри, но на лицах застыла одна лишь бессменная эмоция – безумный восторг.

Реальность крайне относительная штука, понимаете? Вот что я понял в то лето. То, что видели пацаны, было так же реально, как и то, что видел я. Их чувства работали с другой силой, но сохранили свои функции. Все окружающие предметы изменили свои очертания. Все ведомые испокон веков истины обрели иные смыслы. И всё это было реальным. Всё это совершенно точно было реальным.

Приходы называют «состоянием изменённого сознания», но, испытав приход, ты понимаешь, что именно сознание делает этот мир существующим, и если реальность изменчива даже в своей самой грубой форме осязаемой материи, что уж говорить про тонкие понятия чувств и эмоций? Что хорошо для одного – для другого плохо. Там, где есть любовь одних, неизменно есть страдание других. Что правда для меня – для Вас может быть ложью. И люди всю жизнь копошатся в этом дерьме, пытаясь дать чёткие определения, навесить ярлыки, занять чью-то сторону, понимаете? Тогда как ответ прост! Всё относительно, совершенно невозможно охватить ограниченным умом безграничную картину бытия. Важно лишь то, что происходит в узеньком мирке твоей головы. Только внутри неё – истина, реальность, сущее. Остальное – лишь игра воображения и домыслы.

В тот вечер я поймал себя на коварной мыслишке о том, что хотел бы как-нибудь увидеть мир их глазами. Я сразу отогнал её от себя как назойливую муху. Мол, ерунда это всё, зачем мне это нужно, мне и так хорошо, я и так уже скатился до курева. «Скатился» –смешная формулировка. Она рассмешила меня тогда, ведь до того лета я считал таких, как мои новые друзья, полными отморозками. Общение с ними было чем-то необъяснимым для меня, совершенно мне не подходящим, неожиданным, но я не в силах был остановить происходящее… Всё было так ново… И, как всё новое, так манило!

* * *

В иные погожие летние вечера мы развлекались тем, что брали с собой портфели с краской, маркерами, курёхой и пивасиком и ехали в центр – рисовать, долбить и гулять до утра. Мы были не ахти художниками, поэтому до красок доходило редко, только совсем уж в беспалевных местах, да и то – рисовал в основном Ваня, остальные были либо на подмоге, либо стояли на стрёме. Другое дело – изрисовать все встречные вертикальные поверхности чёрными толстыми маркерами, оставляя там свои заковыристые погоняла. Не совсем искусство, но определённый драйв есть.

Так могла пройти вся ночь: мы пили пиво, убегали от ментов, бродили по городу в поисках укромного местечка, чтобы покурить. Заброшки, подъезды, крыши, пожарные лестницы, укромные скамеечки, спрятанные точно такой же дворовой зеленью, что и у нас на районе.

Душные московские ночи пьянили, оранжевое небо над головой всё не могло отпустить солнце на покой. Мы же не могли успокоиться и отпустить эти редкие жаркие ночи из лап своей наглой молодости. Хотелось оторвать каждую секунду и запихнуть её глубоко в сердце воспоминанием, которое никуда оттуда не денется, всегда можно будет достать его в минуты, когда всего этого не будет и в помине, и украдкой полюбоваться.

Где я буду? Кем я буду? Вспомню ли я? В моменте всё кажется таким значимым, но, как только настоящее становится прошлым, всё исчезает. Прошлого ведь больше нет, а будущее ещё не наступило, есть только момент «сейчас», в котором мы были просто обязаны растворяться без остатка.

Прошлое… Прошлое…

Закрыто на засов.

В нижнюю чашу песочных часов

Свалено всё старое.

Мои панели хранят ночные ангары.