Капитализм и историки. Мифы о Промышленной революции

II

На этом я хотел бы завершить общий анализ. Каково же мнение современных американских историков о роли капитализма в развитии их страны? В целом можно сказать, что многие из них демонстрируют неприязнь к капитализму. Но в США антикапиталистичекий уклон многих историков не обязательно вызван влиянием марксистов. Марксистские идеи, конечно, сыграли свою роль, но их влияние было кратковременным и поверхностным. При этом, когда я использую термин «марксистские», я провожу различие между двумя аспектами этой доктрины – нереволюционным подходом фабианцев и социал-демократов и более жестким, или революционным, подходом Ленина. Некоторые молодые американцы, которые интересовались историей, обратились к марксизму, прочитав работы Ленина «Империализм» и «Государство и револция» и, как следствие, научились мыслить диалектически. Но об этом позже.

До второй половины 1920-х годов американские историки вообще мало внимания уделяли экономической теории. Они не только не предпринимали попыток интерпретировать исторические события в широком экономическом контексте (Вебер, Зомбарт, Сэ и Пиренн были неизвестны, а если их читали и комментировали, то только в социологической литературе), у них отсутствовали даже проблески понимания роли центрального банка, накопления и перемещения капитала в экономическом развитии страны, что, впрочем, неудивительно при полном отсутствии интереса к этим вопросам. Когда приводились экономические данные, как, например, в «Истории американского народа» Макмастера (McMaster «History of the American People»), это делалось в контексте социальной истории или институциональных нововведений и изменений. Транспортные системы, появление мануфактур, условия жизни рабочего класса и фермеров обсуждались лишь поверхностно. В первую очередь американских историков интересовала политическая и военная история. Они писали о становлении своей страны почти исключительно с националистической (т. е. изоляционистской) точки зрения. Существовали определенные большие темы, характерные только для истории США, которые неизбежно завладевали их вниманием: завоевание девственного континента, эффект фронтира и его влияние на политические институты и социальные традиции; нескончаемый приток (до 1920 г.) европейцев, которые устремлялись в Америку, спасаясь от неравенства Старого Света; незатухающий конфликт между идеями Джефферсона и Гамильтона (создание и поддержка сильной или слабой централизованной власти); вторжение моральных вопросов в американские общественные дебаты – рабовладение, права женщин, сухой закон. Эти темы никогда не обсуждались в общих, или универсальных, экономических терминах либо с точки зрения их отношения к Европе. Основная черта американской истории – ее предполагаемая изолированность – редко подвергалась сомнению.

Большое влияние на молодых историков, особенно после начала Великой депрессии, оказало сочинение Чарльза Бирда «Возникновение американской цивилизации» (Charles A. Beard «The Rise of American Civilization»), впервые вышедшее в 1927 г. В этой работе Бирд развивает идеи, которые он впервые выдвинул еще в 1913 г. Годом ранее вышла книга Бирда «Экономическая интерпретация американской конституции» («An Economic Interpretation of the American Constitution»); в этом tour de force* Бирд продемонстрировал полное незнание работ европейских историков экономики начиная с Маркса; более того, он настаивал, что для того чтобы подвести идеологическую базу под его анализ, достаточно прочтения десятой статьи Мэдисона в сборнике «Федералист». В каком-то смысле он был прав. Его нельзя назвать детерминистом ни по марксистским, ни по зомбартовским меркам. Он признавал, что прямые финансовые интересы людей оказывали непосредственное влияние на принятие политических решений. Так, большинство членов Конституционного конвента 1787 г. были состоятельными людьми; многие были торговцами, спекулянтами земельными участками или держателями государственных облигаций. Вполне естественно поэтому, что они стремились защитить свои права собственности путем создания сильного центрального правительства. Однако Бирд был не готов рассматривать более широкие экономические последствия такой позиции, особенно в отношении учреждения и выживания новой страны. Он также не захотел принимать ничью сторону: он не был ни сторонником, ни противником государственного долга, создания централизованной банковской системы или поддержки зарождающихся отраслей промышленности. Очевидно, что он стремился к объективному историческому анализу и не думал о том, что его работа имеет один большой недостаток: даже с учетом богатства некоторых членов Конституционного конвента большой ошибкой было считать само собой разумеющимся (обходя этот момент молчанием), что государственная политика, наравне с собственными частными интересами, не была предметом их первейшей заботы.

В полную силу Бирд реализовал свой подход в книге «Возникновение американской цивилизации» – на более широком холсте, ибо теперь Бирд пишет уже историю США. По крайней мере в трех событиях американской истории он видит влияние общеэкономических факторов: в восстании колоний против Великобритании, в стремлении избавиться от рабовладельческой системы, которое послужило толчком для Гражданской войны, и в триумфе республиканцев в 1865–1896 гг. Именно когда он писал о последнем событии – о принятии Четырнадцатой поправки, о разработке таможенного законодательства, о «разграблении» природных ресурсов и поражении организованных фермеров в политическом и в экономическом плане – Бирд обозначил и свои личные моральные приоритеты. Классовое расслоение и эксплуатация, сколачивание огромных состояний бесчестными методами, вульгаризация вкуса – все эти отвратительные явления периода, вошедшего в историю под названием «Позолоченный век» или «Большой пикник» («The Great Barbecue»), стали ужасной ценой, которую Соединенным Штатам пришлось заплатить за победу республиканцев и появление класса промышленных капиталистов. Это был поворотный пункт в истории Америки: несмотря на то что в это время увеличилась ее экономическая мощь и потребность в мировом признании, она отказалась от своего наследия и обетований.

В последнем томе своей серии из четырех книг Бирд анализирует значение идеи цивилизации в Америке и приходит к выводу, что Золотой век США – отнюдь не то же самое, что Золотой век Конкорда* – время трансценденталистов и аболиционистов, ранних сторонников народного просвещения и борцов за права женщин. Золотой век США будет подобен эпохе Просвещения XVIII в. – мира порядка, света и абстрактной справедливости. Его обобщенный портрет американских philosophes XVIII в. был подобен «Моисею» Микеланджело: больше жизни, скорее бог, нежели человек, неподвижный и совершенный. А его собирательный герой – элегантный Джефферсон, соединяющий в себе все добродетели Монтескье и Кондорсе, – живет в утонченном мире высоких мыслей об абстрактных правах. Такие мелочи, как политические интриги и компромиссы и рыночная деятельность, никогда не омрачают этот регулярный райский сад.

Я столь подробно останавливаюсь на работах Чарльза Бирда, поскольку считаю его одним из главных источников антикапиталистического уклона в современных трудах по американской истории. Бирд фактически перенес аграрные предрассудки из своего детства, проведенного в Индиане, на капиталистические процессы. Будучи уже зрелым человеком, он нашел механистическое оправдание своей неприязни. Он никогда не интересовался капиталистическими процессами как таковыми или их экономическими последствиями; отрицает он их по моральным, а не по классовым, идеологическим или диалектическим причинам. Поэтому в его трудах, а также в работах его последователей не делается попыток ни проанализировать, ни понять, какой вклад внесла капиталистическая система в поразительный экономический рост в США.

Позицию, в чем-то близкую к воззрениям Бирда, т. е. неприятие по моральным соображениям, занимал Густав Майерс, чья «История великих американских состояний» (Gustavus Myers, «History of the Great American Fortunes») была опубликована в 1909 г. Майерс был социал-демократом в традициях Бернштейна, Жореса и фабианцев. Он проповедовал приход социалистического общества, но не в диалектических или революционных выражениях. Капитализм – зло и должен быть заменен демократическим социализмом путем выборов. Большую часть его произведения составляют байки, полуправдивые истории, а также некритически изложенные материалы судебных заседаний по людям, нажившим самые крупные состояния Америки, будь то на земельных участках, в торговле или в железнодорожной индустрии, которые якобы свидетельствуют об их откровенном грабеже и при этом гордости за содеянное. Основными их инструментами были казнокрадство, обман и воровство; их деньги были добыты бесчестным путем, и, не позволив их богатствам перейти по наследству их детям, общество восстановило бы историческую справедливость. Майерс являлся классиком социалистической литературы и был известен в этом качестве узкому кругу избранных. Однако с 1934 г., после выхода книги «Бароны-разбойники»[44] Джозефсона (почти полностью основанной на работах Майерса), его влияние стало ощущаться повсюду. В частности, возникновение следующих взглядов восходит к Майерсу – Джозефсону или к комбинации Бирда и Майерса: 1) крупнейшие состояния Америки нажиты мошенническим путем; 2) в ходе этого процесса были разграблены природные ресурсы страны; 3) социальные последствия частной собственности и богатства были печальны: произошло классовое расслоение, сельское хозяйство оказалось в подчиненном положении, появились трущобы и т. д.

Эти антикапиталистические влияния не были ленинистскими (т. е. диалектическими). Небольшая группа американских историков, открыто приверженная коммунистической партии или ей симпатизирующая, начала писать об истории Америки с диалектической точки зрения с 1930-х годов[45]. Как и Ленин, они считали, что капитализм агонизирует, о чем по их мнению, свидетельствовали угроза мировой войны и неспокойствие в колониях. Они обращались к классической ленинской модели: капиталистическое общество становится все более закоснелым вследствие монополистической концентрации, усиления эксплуатации рабочего класса, углубления экономических циклов. В итоге вся история США была своеобразной подготовкой к великому пятому акту, когда революция разрушит прогнившее до основания общество и позволит классово сознательному пролетариату прийти к власти.

Это были любопытные и часто занимательные экзерсисы, написанные окостенелым ленинским жаргоном и использующие инструменты анализа, настолько чуждые для лексики и мышления американцев, что за пределами коммунистической партии мало кто их читал. Можно сделать вывод, что влияние коммунистов на исторические труды, в отличие от их влияния на литературное творчество, было небольшим. Одним словом, я хотел бы сказать, что антикапиталистический крен в американской истории имеет не коммунистические (т. е. не диалектические) истоки.

Однако только влиянием Бирда и Майерса вопрос не исчерпывается. Антикапиталистические убеждения многих американских историков в действительности идут от политических дебатов, которые сохраняют неизменную привлекательность для историков. Проще говоря, хотя, конечно, слишком просто, все вращается вокруг противостояния идей Гамильтона и Джефферсона. Европейцев не должно удивлять то, что американцы постоянно возвращаются к этой теме. В их собственной исторической литературе также имеются определенные мотивы, интерес к которым не угасает: во Франции это якобинство, в Британии – левый протестантизм.

Нельзя наивно понимать конфликт идей Гамильтона и Джефферсона как просто спор об устройстве государства (сильное или слабое центральное правительство) или просто разногласия по вопросу государственного вмешательства в экономику (всестороннее или полностью отсутствующее) – дело гораздо сложнее. Проблема в том, с какими целями и в чьих интересах происходит вмешательство. Почти в каждом примере, где встает подобная проблема, ее рассматривают с точки зрения чистой политики, т. е. моральных соображений. Здесь очевидно проводится различие между политикой, с одной стороны, и политической экономией – с другой.

Можно сказать, что в последние годы антикапиталистический крен американских историков вызван тем, что они разделяют идеи Джефферсона и отвергают идеи Гамильтона. Это относительно новое явление: интерес к Джефферсону возрос только в последнее двадцатилетие. Он восстал из пепла относительного забвения по нескольким причинам, связанным с вопросами, на которые американцы сегодня ищут ответ. Джефферсон как поборник естественных прав (в наше время читай: «прав человека»); Джефферсон как выразитель эгалитаризма; Джефферсон как враг государственной церкви; и в особенности Джефферсон как политик, который стремился бросить вызов «монополии», – вот заступник, к чьими словам (но не делам) взывают. А поскольку те, кто критиковал его или его идеи (или последующее развитие этих идей), часто ассоциируются с капиталистическими институтами или капиталистической экономической политикой, те, кто вдохновляется его идеями, считаются антикапиталистами. Кроме того, стоит задуматься о том, что означала джефферсоновская критика «монополий»: лишь при широком распространении владения собственностью (т. е. богатством) возможны социальная стабильность и экономический прогресс.

По крайней мере по пяти вопросам авторы исторических исследований последних лет склонны разделять точку зрения Джефферсона и его последователей. Позвольте мне кратко назвать их.

1. В новом подходе к истории основания республики, т. е. эпохи, следующей сразу за американской революцией, историки стремятся доказать, что усилия по созданию сильного центрального правительства в 1787–1789 гг. игнорировали уже ощутимые достижения тринадцати независимых штатов в деле достижения стабильности. К тому моменту уже начали действовать определенные силы по преодолению начального хаоса, и вполне могла бы возникнуть федерация, способная решить насущные проблемы во внешней торговле, денежной политике и международных отношениях. Но в результате победил федерализм (т. е. идеи Гамильтона) – частично путем принуждения и обмана, и последствия этого, по мнению историков, были плачевными. Одним из политических результатов стало учреждение Верховного суда, который мог оспаривать волю законодателей, другим – принятие идеи о подразумеваемых полномочиях* центрального правительства. И оттого, что федералисты (т. е. гамильтонианцы) добивались централизованного правительства, на всех их трудах лежит подозрение. Здоровая денежная система, центральный банк, кредитоспособность новой республики, поддержка зарождающихся отраслей промышленности – здоровое ядро политико-экономической программы Гамильтона – отвергается ими вместе с его «антидемократическими и антиплюралистическими» идеями. Важно заметить, что при этом никто не анализирует экономические доктрины, на которые опирался гамильтонизм, а ведь это была государственаая политика, разработанная для новой развивающейся страны, находящейся в мире, где постоянно исходила угроза от великих держав (Франции, Испании, Великобритании). В политическом смысле для этих ратующих за социальное равенство историков гамильтонизм был злом; точно так же многие его выдающиеся достижения оцениваются с точки зрения морали, а не экономики[46].

2. Тот же подход доминирует в переписывании истории джексоновского периода. Джексон, сам состоятельный человек и рабовладелец, стал сторонником социального равенства и идей Джефферсона; он стремился говорить от лица простого человека, бросая вызов власти центрального правительства. Его политические оппоненты, виги, опираясь на идеи Гамильтона, надеялись приспособить правительство для проведения политико-экономической программы, которая включала бы в себя введение протекционистских пошлин, создание централизованной банковской системы и государственную помощь внутренним усовершенствованиям. Джексон поднял крик о «монополиях» и добился успеха: виги были разбиты, их программа отклонена. Политики, вместо того чтобы думать над вопросами развития экономики для последующих поколений, нашли отдушину в экспансионизме. Вопрос рабовладения постепенно накалялся втуне и в конце концов «взорвался» в 1860 г. Достаточно сказать, что историки, которые разделяют идеи Джексона, тоже антикапиталисты. Тот факт, что протекционистский тариф, здравая денежная политика и правительственный план общественных работ, возможно, ускорили бы индустриализацию и, следовательно, автоматически покончили с рабством, не относится к делу. Виги были противниками идеи социального равенства и сторонниками сильного правительства – и вновь их экономические идеи следует отвергнуть[47].

3. Недавняя реабилитация идеи рабовладельческой системы как нравственного общества (эту позицию недвусмысленно занимает Дж. Г. Рэндалл, и в этом за ним следуют почти все современные американские историки, пишущие о предпосылках Гражданской войны) сопровождается клеветнической кампанией против ее врагов. Противники Юга представляли собой очень разнородную группу: одни из них были аболиционистами, другие – сторонниками социального равенства, третьи относились к числу новых промышленников, видевших спасение республики в возрождении идей Гамильтона. Поскольку сторонники рабовладельческой системы являлись также сторонниками предоставления широких прав отдельным штатам (единственное, что осталось от джефферсонизма), их защитники сегодня готовы осуждать как экономические идеи, так и политическую доктрину радикальных республиканцев. Примечательно, что предложенная после окончания Гражданской войны аболиционистская программа политического переустройства (направленная на обеспечение политического и социального равенства для негров) отвергается, так же как и их экономические планы. Для программ Гамильтона, вигов и республиканцев характерна одна наследственная черта – вмешательство государства для обеспечения стабильности денежной системы и экономического прогресса. Система протекционистских пошлин, национальная банковская система, поддержка государством железных дорог, выделение участков для фермеров (на принципах гомстеда), упрощение иммиграционной системы – все эти пункты показывают, что основатели республиканской партии отличались от федералистов и вигов только в деталях[48].

4. Следующее после гражданской войны поколение фермеров, объединившись в союзы, выступило против новых промышленников. Обремененные долгами фермеры столкнулись с падающими ценами (хотя цены на массовые сельскохозяйственные продукты упали не так резко, как цены на сталь, нефтепродукты и ткани) и с горечью отвернулись от республиканцев и всей их деятельности. Они выдвинули следующие лозунги: «Народная земля», «Народные деньги» и «Народный транспорт». Первый лозунг требовал изгнания иностранных владельцев огромных пастбищных угодий и захвата беспатентных земель, выделенных государством железнодорожным компаниям (большинством из которых владели иностранцы). Второй лозунг ратовал за политику «дешевых денег» и упразднение национальных банков. Под третьим лозунгом имелась в виду национализация железных дорог. Движение фермеров стало своеобразным крестовым походом – они были жертвами тех самых монополистов, против которых боролись Джефферсон и Джексон. Их современные защитники (которые считают, что снижение политического влияния фермеров является катастрофой) отвергают плоды индустриализации, так как американские фермеры, с их точки зрения, стали ее жертвами. В данном случае мы опять наблюдаем антикапиталистический крен, возникший по причинам не экономическим, а политическим и моральным[49].

5. Франклин Рузвельт принял мантию Джефферсона и Джексона как сторонник равенства и защиты прав человека. Это означает, что ему были близки идеи Джефферсона в социальном и моральном, но отнюдь не в политическом плане. Чтобы достичь своей цели, Рузвельт призывал к масштабному вмешательству государства в экономику: его детищем было «большое правительство», которого боялись и с идеей создания которого боролись Джефферсон и Джексон. Однако поскольку он говорил языком Джефферсона, защитники последнего обратились к экономическим идеям антирузвельтовцев: капитализм стагнирует, в нем доминируют монополисты, без государственного вмешательства невозможно выйти из экономического кризиса, устранить социальную несправедливость, увеличить реальную заработную плату. Таким образом, антикапитализм сторонников Рузвельта и его Нового курса также имеет политические и моральные причины, поскольку никаких серьезных аргументов против капитализма как такового не выдвинули[50].

Мне бы не хотелось быть понятым неправильно. Я не осуждаю озабоченность американских историков моральными и политическими идеями. Меня беспокоит бездумно принимаемое допущение о том, что только сторонники социального равенства (которое в Америке более или менее тождественно джефферсонизму-джексонизму-популизму) основывают высокую государственную политику на концепции благосостояния. В Америке аргументы в пользу консерватизма выдвигаются нечасто, а если и выдвигаются, то они, как правило, крайне слабы и неубедительны в моральном плане. У Бёрка, Кольриджа, Токвилля и Актона в Америке нет ни сторонников, ни оппонентов. Более того, аргументам в пользу капитализма недостает красноречивых защитников. Адам Смит приравнивал свободу предпринимательства к прогрессу; примечательно, что то же проповедовал и Гамильтон, который внимательно читал труды Смита и воспринял его либеральные и экономические идеи.