Тогда кому же возвращать деньги? Мог ли он явиться в консульство какой-либо страны (если предположить, что речь идет о шпионаже) и заявить: «Я хочу отдать деньги, которые один из ваших агентов оставил в Лозанне в автомате для хранения багажа, а ключ передал мне».
Но почему тот человек доверил ключ Кальмару?
Для того, чтобы отнес портфель некой Арлетте Штауб.
«Когда я пришел к ней, она была мертва…»
Нелепо! А если неизвестный связан с международной воровской шайкой? Кому в таком случае принадлежат эти деньги? Наверняка не человеку, ехавшему с ним из Венеции, раз они попали к нему незаконным путем. Предмет кражи, мошенничества или грабежа ни при каких условиях не может считаться собственностью преступника или его соучастников. Кстати, были ли соучастники? И кто?
Сначала положение, в котором он очутился, представлялось Кальмару довольно простым, но чем больше он размышлял, тем оно казалось сложнее, хотя Кальмар изо всех сил старался об этом не думать. Хоть бы хозяин зашел к нему в кабинет и дал срочную работу, которая заняла бы все его дни и ночи на целую неделю.
Соучастники!.. В этом деле не было соучастников, а если и были, то, вероятно, один из них решил выйти из игры и, работая уже на себя, убил Арлетту.
Как все запутанно! Кальмар вдруг покрылся холодным потом, к горлу подступила тошнота, захотелось побежать в туалет и выблевать вкусный, чрезмерно обильный, чрезмерно плотный завтрак, который он съел в «Кафе де ла Пэ».
Необходимо сейчас же внести во все ясность. Сначала – ключ. Это главное звено, поскольку тот, в чьи руки он попадал, мог стать обладателем полутора миллионов.
Итак, в воскресенье 19 августа на пути между Венецией и Миланом этот ключ находился в кармане неизвестного, который под предлогом, что его ждет самолет в Женеве и у него нет времени на остановку в Лозанне, передал ключ Кальмару.
Так на перегоне Милан – Лозанна временным обладателем ключа стал он, Жюстен Кальмар.
Кто знал об этом? Разумеется, человек, который отдал ему ключ. Но можно ли быть уверенным, что кто-то посторонний случайно не заметил этого? В течение многих часов большинство пассажиров не выходило из вагона, и любой из тех, кто толпился в проходе, мог увидеть то, что происходило в купе.
Исчез ли незнакомец добровольно? Но зачем ему было кончать жизнь самоубийством в Симплонском туннеле? И почему, если это произошло, в утреннем выпуске «Трибьюн» не упоминалось о несчастном случае? Ну что же, подождем до завтра.
Допустим, он пропал без вести. Но ведь кто-то в поезде, в Лозанне или где-нибудь в другом месте знал о существовании чемоданчика, раз Арлетту Штауб убили до прихода Кальмара. Знал ли тот, кто ее убил, что она должна была получить деньги – по всей вероятности, на хранение, а может быть, и для передачи третьему лицу?
Но если так, тогда почему убийство произошло до того, как она получила эти деньги? Ведь через полчаса, через час, самое большее – через два они уже были бы на улице Бюньон.
Ох, хватит… Он устал так, словно двадцать раз обежал по жаре Булонский лес.
– Ты совсем позеленел, старина. Если у тебя что-то с желудком, прими соды.
Боб очень проницателен, хотя и кажется ветрогоном. Он не верит в несварение желудка. И, должно быть, уже догадался, что его друга что-то мучает, и притом что-то очень серьезное.
А почему бы тому, кто прикончил Арлетту Штауб, не прикончить теперь и его, Жюстена Кальмара? Даже если у него уже не будет этих денег?
В результате бесконечных раздумий Кальмар уже готов был прийти к мысли, что необходимо сегодня же вечером вложить деньги в чемоданчик со вскрытыми замками и выбросить его в Сену в каком-нибудь пустынном месте, подальше от Парижа. Но что бы это дало? Если кто-то – а это вполне вероятно – знает, что деньги у него, он никогда не поверит, что Кальмар решил вдруг швырнуть их в воду.
И что тогда? Когда и где ему может грозить опасность? Когда он вернется домой? Возможно, там уже кто-нибудь спрятался. Нет, этого не может быть – ведь там еще мадам Леонар. Но после пяти часов в квартире никого не будет, и любой человек при небольшой сноровке без труда откроет замок входной двери.
Возможно и другое. Он пообедает у Этьена на бульваре Батиньоль, чтоб сделать приятное Доминике, затем вернется к себе, зажжет свет. Тем временем по лестнице поднимется какой-то человек и позвонит в квартиру. Может ли Кальмар не открывать двери, чтобы тот решил, что его нет дома? Ничего не получится: с улицы виден свет в окнах.
И даже здесь он не в безопасности. Вот сейчас он спустится в лабораторию и убедится, что и там нет надежного тайника для денег. Но пойдет он туда не только для этого: вернувшись из отпуска, надо все-таки поздороваться с Расине и Каду, которых он не видел две недели.
И вот пока он будет переходить двор, кто-то может наброситься на него или выстрелить из револьвера, а он и защититься-то не успеет.
Сегодня утром Кальмар впервые сделал открытие, которое поразило его особенно потом, когда он поразмыслил об этом: у себя дома, в своей собственной квартире он, тридцатипятилетний мужчина, психически нормальный, женатый, отец семейства, не имел даже уголка, куда мог бы положить что-либо втайне от остальных членов семьи. Не доказывает ли это, что у него нет личной жизни?
В самом деле, разве этот факт не означает, что он – пленник своего семейного очага? Если он возвращался поздно, от него требовали объяснений. Если тратил деньги, обязан был отчитаться. Не удавалось даже скрыть, когда у него болел живот. Более того, самый ничтожный клочок бумаги он не мог хранить так, чтобы никто об этом не знал.
– Папа, что в этой коробке?
Или же:
– Что у тебя в пакете?
То же самое продолжалось и на работе. Прежде он считал, что здесь он предоставлен сам себе. Ну, хотя бы в уборной он может запереться и остаться наедине с собой. Кальмар так и сделал. При виде унитаза он почувствовал приступ рвоты и не стал сдерживаться.
– Ну вот, ты уже лучше выглядишь, дружище! Пообедаем сегодня вместе в «Колокольчике». Я познакомлю тебя с Франсуазой, она веселая, сам увидишь. Никогда не встречал девушки с таким острым язычком!
– Очень жаль, но я занят.
Боб нахмурился. Он знал, что Доминика в отъезде. Знал также, что у Жюстена, кроме него, друзей не было и что вряд ли тот в одиночестве отправится обедать к свояченице или в Пуасси, к родителям жены.
Кальмар, заметив удивление Жува, поспешно добавил:
– Я познакомился в Венеции с одним человеком и обещал ему…
Ай-яй-яй, какая оплошность! Он должен теперь остерегаться таких промахов. Ведь Боб, встретив его с Доминикой, способен спросить с самым невинным видом: «Кстати, что слышно о твоем друге из Венеции?»
Кальмар решил исправить положение, но запутался еще больше.
– Когда я говорю – в Венеции, это не совсем точно. На самом деле я познакомился с ним в поезде.
– Француз?
– Нет, он из Центральной Европы, точно – не знаю откуда.
Вот до чего он дошел! Приходится следить за каждым словом, даже за выражением лица!
В безлюдном месте близ Сартрувиля Кальмар избавился от чемоданчика, который, конечно, вряд ли кто-нибудь мог опознать.
По иронии судьбы перед этим ему пришлось все же съесть жареную печенку.
– А, месье Кальмар, ну как провели отпуск? Как поживает прелестная мадам Кальмар?
Он зашел к Этьену еще засветло, и тот не преминул подойти к нему пожать руку.
– По-моему, вы что-то мало загорели, – заметил при этом он. – Даже не похоже, что вернулись из отпуска. Неважно выглядите. Вам сейчас подадут легкий обед: овощной суп и омлет с печенкой, пальчики оближете…
Кальмару опять пришлось подчиниться чужой воле, а то, к примеру, придут они как-нибудь с Доминикой в ресторан, и хозяин скажет: «Помните, как по приезде из Венеции вы пришли ко мне обедать и еще отказались от моего омлета с печенкой?»
Так жена узнает, что он не завтракал на бульваре Батиньоль. Начнутся расспросы… И ложь, ложь без конца. Кальмар уже сам себе не доверял…
А что, если… У него мелькнула новая идея, но ему претило рассматривать ее всерьез, если, конечно, не рассказать все Доминике. Как бы она отнеслась к этому? Конечно, она такой же честный человек, как и он. Доминика станет упрекать его, почему он сразу же не обратился в полицию…
Быть может, ему удастся убедить ее, что с той минуты, как он взял в руки ключ, всякое обращение в полицию исключено. Не может он пойти туда ни сегодня, ни завтра, да и вообще никогда, если только не произойдет что-нибудь неожиданное.
