Статус: все сложно
Прикрываю глаза и делаю шумный вдох. Ее руки нежные, едва касаются моей разгоряченной кожи. Охлаждают. Это приятно.
Беру ее за запястье и притягиваю к себе. Она податливо прижимается. А губами ловлю ее стон. Кожа бархатная, пахнет цветами. И сама она как милый цветочек. Разворачиваю ее лицом к зеркалу, чтобы наши взгляды там встретились. Мои глаза полны безумия, в ее загораются маленькие искорки.
– Глеб, я…
– Молчи, – смотрю на нее не отрываясь. Я пытаюсь что-то найти. Только что? Ведь все знаю, все уже чувствовал, все ответы, движения, даже слова. Я просто ее знаю.
Снова всматриваюсь в свое отражение: губы те же, но хочется постоянно их касаться, словно они хранят тепло его губ, глаза широко раскрыты, неестественно блестят, щеки пылают. Где Мила? Ее нет.
Провожу по контуру ее губ. Мягкие и податливые, как и сама Рита. Ее горячее дыхание оставляет следы на коже моих пальцев. Кончиком языка касается их. Простреливает внизу. Заводит. Я прикрываю глаза.
Рукой провожу вдоль шеи, там, где вчера касался он. Обжигает, мне кажется, я вижу эти следы. Только я и вижу. Опускаю руку ниже, пальцами прохожу по ключице, спускаюсь к груди, слегка сжимаю. Представляю, что это его руки. Теплая ладонь, даже горячая.
Рукой провожу вдоль шеи. Ее кожа теперь такая же горячая. Прохожусь по ключице. Ее косточки маняще выпирают. Хочется провести по ним языком, оставить свой влажный след. Но я сдерживаюсь. Опускаюсь ниже к груди и сжимаю ее. Рита дергается, возможно мои движения не имеют ничего общего с нежностью. Сжимаю сильно. Глаза в отражении – снова бездна. Темная и беспросветная. Она должна пугать. Рита, не моргая, вглядывается в меня и мою бездну.
Закрываю глаза и представляю Глеба: как бы он смотрел на меня, как касался, как целовал, что бы сказал? Дышать начинаю чаще. Распахиваю глаза – передо мной совсем безумная девушка, в ее глазах искры, они горят как бенгальские огни, на щеках густой румянец.
В ее глазах уже нет искр, слепое обожание и доверие. Это и бесит, и возбуждает одновременно. На щеках нет румянца. Кожа бледная. Одной рукой собираю ее распущенные волосы и оттягиваю на себя, чтобы она почувствовала, как я хочу ее трахнуть. Прям здесь, у раковины, чтобы моя бездна ее поглотила. Тебе страшно, девочка? Рита дергается, но не вырывается. Пытается играть по моим правилам.
От злости и от беспомощности бью кулаком по зеркалу. Порочное изображением не меня никак не исчезает, напротив, улыбается, облизывает сухие губы, увлажняет их. Вижу, как рука опускается вниз за резинку трусов. Девушка в отражении склоняет голову вниз и шире расставляет ноги. Томный вздох, практически стон. Он эхом разносится по ванной комнате, отражается от стен. У нее ужасный голос, проникает внутрь и закрепляется там.
Бью кулаком по зеркалу. Рита пугается, но ни звука не произносит. Снова в глазах та чертова нежность. Пытается улыбнуться, выдавливает ее из себя, изгибает пухлые губки полумесяцем. Хочется чтобы она облизала их, увлажнила. От частого дыхания они стали сухими. Опускаю руку ниже, касаюсь кожи живота, вырисовываю пару кругов.
– Глеб… ты… давай не здесь, – она прикрывает глаза.
Не отвечаю, оттягиваю резинку ее трусов и прохожусь по складкам. Черт, такого я не ожидал.
– Ты меня не хочешь!
– Ты сейчас меня пугаешь, – сознается наконец она. А я теперь вижу страх в ее глаза. И мне хорошо от этого. Ее роль дала трещину. Я нашел в ней то, что еще не исследовал.
Отхожу от нее, поворачиваюсь спиной. Дыхание усмирить кажется невозможным. А в паху тяжесть, что становится даже больно.
Движения медленные, но заставляют желать большего, чтобы он касался меня, он трогал. Стоит только представить, что вместо моей ладони окажется его, вместо моих пальцев его – снова простреливает, на этот раз сильнее. Пальцами чувствую пульсацию, от нее исходит тепло, по длинным нитям клубка оно разносится по телу. Приятно. Очень приятно. Я будто взлетела и зависла в пируэте. Высоко-высоко.
– Бл*дство! – ругаюсь я громко.
– Глеб, прости, – вижу пару слезинок, что брызнули из ее ярко-зеленых глаз. – Давай в спальне? Пожалуйста. Мне тут.. не знаю. Ты так смотрел на меня в зеркале. Я очень испугалась. Твои черные глаза. Казалось, что ты не контролируешь себя. Заглатываешь всю меня, без остатка.
– Это ты прости. Я не знаю, что на меня нашло.
Выхожу из ванной и скрываюсь в гардеробной. Еще секунда, и правда могу не сдержаться. Перед глазами то зеркало, что осталось в той квартире. Говорят, все зеркала хранят образы тех, кто в них когда-то смотрелся. Может, мне удастся увидеть ее там? Какая она была?
Я хочу свои ответы на все вопросы. Чтобы не осталось ни одной закрытой страницы. Прочитать все и выкинуть к чертовой матери. Из своих мыслей, из жизни.
Почему-то одежду выбираю тщательно. Чтобы цвета соответствовали друг другу. Я ведь не могу заявиться во всем черном, хотя мысль была. Перебираю вешалки, словно на свидание собираюсь. Рита уже стоит рядом, облокотилась о дверной косяк. Выглядит смущенной. Или расстроенной.
– Рита, точно все хорошо?
– Да, я в порядке, – снова улыбка. Она в своей роли примерной и радушной женщины.
Выбираю обычные светлые джинсы и белую рубашку. Сам ухмыляюсь себе. Правда, будто на свидание. Со своей женой.
– Может, отметим?
– Что? Мой развод?
– Да. Чем не повод? – заигрывает, словно не было тех сцен в ванной.
– Не знаю. Мне вечером нужно к Лиле, – останавливаюсь у столика с туалетной водой. Снова выбираю. Любимый сандал с мятой или черная смородина?
– Когда ты прекратишь это? – теперь чувствую ее раздражение. Оно никогда не перерастало в нечто большее. Потому что Рита прекрасно осознавала, чем все может закончится. Игра, ее игра, будет проиграна.
– Что это?
– Лиля твоя, чувство вины твое, долги, не твои, – она начинает перечислять и загибать пальцы. Смотрю на них и хочется сжать и руку завести ей за спину. Будь мы в ванной, так бы и сделал. А потом трахнул. Только Рита потом не простит. Слишком она нежная для этого.
– Все сказала?
Она подходит теперь ближе, утыкается носом в мою грудь и делает шумный вдох.
– Хм… сандал. Он такой тяжелый, – голос тихий, она боится меня обидеть.
– Почему ты никогда не даешь отпор? Будто всегда готова к поражению.
– Потому что я не хочу с тобой сражаться. Это глупо. А ты все сравниваешь?
– О чем ты? – теперь глупым выглядит этот вопрос. Мы все поняли, оба.
– Ты сравниваешь меня и Апраксину, – Рита никогда не звала ее по имени. И отчего-то я перехватил ее привычку.
– Глупости не говори.
Рита начинает беситься. Первый раз, наверное, за все время.
– Глупости? – зеленые глаза вспыхивают. Мечут искры, которые я так хотел увидеть в отражении.
Она подходит и кулаками бьет в грудь. Потом вырывает несколько рубашек и бросает их на пол, топчется по ним. Они мнутся. Под ее рукой еще какая-то одежда, что была правильно уложена на полках. Скидывает их. Что-то кричит, ругается. Игра?
– Так ты хотел? – в ход летят мои пиджаки. Дорогие, между прочим. Вон тот, что она пытается разорвать в своих руках, я шил на заказ. И кто бы мог подумать, что Навицкий младший будет себе шить костюмы по своим меркам из дорогой итальянской шерсти. Я даже улыбнулся. – Смешно?
Я ухожу и оставляю ее одну. Да, вот в таком состоянии. Если это игра, то она быстро успокоится, а если я и правда наконец-то вывел ее из себя, и она показала свои истинные эмоции, то пусть учится с ними справляться.
– Убрать все не забудь.
Закрываю входную дверь и ухожу. Насвистывая какую-то песню. Странно, голова прошла, секса не было, хотя очень хотелось, с Ритой поругался. Но я спускаюсь к своей машине, и мне хорошо.
Глава 9
Глеб.
Милку замечаю сразу, хоть она и стоит поодаль. Грустно опустила голову, глаза прячет за большими солнечными очками. Снова короткие шорты, что больше похожи на трусы. Но вид открывается превосходный. Ее длинные ноги мне нравились всегда. Сверху черный пиджак и толстый пояс. Она одета во все черное. Так странно. Выходила замуж в белом, разводится в черном. Как все в нашей жизни символично. Новая жизнь, как белый лист, как платье невесты. А переворачиваешь страницу, закрываешь книгу – и перед тобой темная обложка. Сказка закончилась, а конец остался открытым. Грустно и обидно. У читателя множество вопросов осталось. А что скрывает главная героиня? Автор, нам нужны ответы.
У входа столпились пары. Они то как раз оделись как надо: празднично, торжественно. Мила иногда поглядывает на них, но ее глаз не вижу. Кажется, она смотрит на них с долей пренебрежения. Милка скрестила руки на груди, а потом, опомнившись, достает из маленькой сумки телефон. Очевидно, проверяет время. Ведь я опаздываю. Только я в это время просто сижу в машине и наблюдаю. За ней.
Она другая. И дело не в выбранной одежде. Да, она более откровенна, сексуальней. Вон тот парень, друг жениха, уже несколько раз бросал в ее сторону многозначительные взгляды. Прическа не такая идеальная. Сейчас ее волосы просто собраны в высокий хвост. А у висков выбиваются несколько прядей. Они слегка закручиваются, потому что Мила все время заправляет их за ухо.
Захотелось не просто узнать ответы на мои вопросы, мне захотелось узнать – кто она? Какая она сейчас? Где та Мила, что решила договориться с моим отцом, непростым человеком, между прочим, и выскочить за меня замуж. Безумна или глупа?
Стоит и переминается с ноги на ногу. Невербально ловлю признаки злости. Что-то быстро набирает в своем телефоне. И только по раздавшейся мелодии в салоне, я понимаю, что она звонит мне.
– Навицкий.
– Навицкий, ты сообщение прослушал вчера?
– Конечно.
– Тогда где ты? Ты в курсе, что у нас запись? Время, время!
– Ты куда-то спешишь? – хочется еще увидеть ее эмоции. Немного злости, чуть-чуть раздражения и самую малость бешенства.
– Нет, что-ты! Могу подождать еще четыре года, – плюется в меня своими словами, что больше похожи на пули. Немного ранят. Самую малость.
– Тогда ручкой мне помаши!
– Чего?
– Ручкой, говорю, помаши! Видишь, машина моя стоит!
Она крутит головой в разные стороны. И только потом, когда взглядом нашла мой черный Порш, наигранно весело, с искусственной улыбкой, начинает махать мне рукой. Вижу, что-то говорит себе под нос. В своем дневнике она писала проклятия в мой адрес. Кто знает, может, это они же.
Медленно выбираюсь из машины. Потягиваюсь, каждое движение размеренное, словно я приехал не в ЗАГС подавать на развод, а в санаторий на отдых. Меня еще ждут несколько умопомрачительных дней, где я буду валяться на теплом песочке, а официанты будут приносить мне прохладительные напитки. Даже закрыл глаза, подставил лицо весеннему солнцу. Оно уже пригревает по-летнему.
Понимаю, что без одного месяца, прошло ровно четыре года с последней нашей встречи. Четыре года – это мало или много? Для двух людей, что абсолютно не подходят друг другу? Наверное.
Шаги маленькие. Я подхожу медленно. Мила стучит ногой об асфальт. Вся в нетерпении, а может, в предвкушении. Ведь это ее идея – подать на развод. Ее идея выйти замуж за меня, ее идея и развестись.
– Привет, – улыбаюсь. Раньше она считала, что моя улыбка очаровательна. А сейчас она какая? Скажи мне, Мила.
Она молчит. Злится. Чувствую это. И вижу по огненным глазам. Сжигают дотла. Еще чуть-чуть, и от Глеба Навицкого не останется и следа. Только воспоминания, написанные Милой Апраксиной в ее же дневнике.
С этой мыслью я улыбаюсь еще шире. Даже хочется засмеяться.
– Ты считаешь это смешно так опаздывать? Навицкий, ты вроде теперь серьезный бизнесмен, пол-Москвы спорткарами обеспечиваешь. А сам? Непунктуальный, несерьезный и … – она запнулась. Да, Мила Апраксина, когда злишься, логика начинает хромать.
– Ну, какой еще? Договаривай, Апраксина. Мне не терпится узнать, что же третье, – я приближаюсь к ней, делаю глубокий вдох. Пытаюсь уловить ее аромат.
– Просто бесишь!
Она разворачивается и идет в сторону входа. Быстро перебирает ножками. Сегодня на ней каблуки, они делают ее ноги бесконечными. Я завис на них, а еще на ее заднице. Раньше была другая. Сейчас стратегические места округлились. Она стала еще соблазнительней, чертовка.
Резко разворачивается на носочках. Этому, очевидно, ее научили в балете. Я не успеваю среагировать. Попался с поличным. Я тупо пялился на ее задницу. Опять. Нет, снова.
Еще один уничтожающий взгляд, под которым я должен теперь испепелиться в считанные секунду.
– Хватит это делать!
– Делать что?
– Пялиться!
– Ну если у тебя задница шикарная.
– Навицкий, у твоей Риты не хуже. Пялься на ее … – не может сказать вслух слово "задница". Эх, Апраксина, ты такая же скромница? Или снова притворяешься?
– Задницу?
– Да.
– Повтори тогда.
– Да иди ты…
– Куда?
– В ЗАГС!
На этом наши пререкания она посчитала законченными и вошла в здание. Сама открыла тяжелую дверь и прошмыгнула внутрь. Маленькая, противная шоколадка. Вот только сладость эту я больше не чувствовал.
Внизу столпились пары. Снова молодожены. Такие счастливые, улыбаются, целуются. Обхожу их стороной и пытаюсь найти свою балеринку.
Она идет прямо по коридору, соблазняя своими изгибами и движениями. Того и гляди, вон тот новоявленный муж свернет свою голову. Если нет, я ему ее докручу.
Догоняю. И хочется ущипнуть ее. Снова вывести на эмоции. Мне нравится ее злой вид. Такая фурия уничтожает, сжигает, губит. А я испытываю от этого удовольствие.
Навицкий, а раньше было так же? Я почему-то не помню. Словно часть этих воспоминаний стерли.
У двери несколько пар. Поникшие. Они больше не обнимаются. Стали чужими, будто некоторое время назад они не обнимались и не обменивались слюной как те, что остались в холле. Не было клятв, не было обещаний, не было общей мечты, цели. В воздухе так и витают ненависть, злоба, она смешивается с претензиями, приправляется щепоткой эгоизма. И все. Ячейка общества схлопнулась.
Воспоминаний со своей свадьбы тоже практически нет. Только суматоха, толпа незнакомых мне людей, вспышки фотографа. Кругом один фарс. Убогий и дешевый. Никому не нужный. Даже Миле ее свадьба не нравилась. Только помню наш первый танец. А еще глупый договор быть просто друзьями.
Сейчас этот друг занял последний свободный стул, вытянул свои бесконечный ноги и откинулся на спинку. Глаза прикрыла.
За ее действиями наблюдают все собравшиеся мужчины.
Подхожу ближе и встаю рядом с ней, только облокотившись уже о стену.
– Эй, Апраксина?
– Что, Навицкий?
Не знаю, зачем ее окликнул. Теперь думаю, что бы такого спросить.
– Может, потом отметим? – вспоминаю слова Риты.
– Развод?
– Он самый.
Выравнивает спину и смотрит на меня темными глазами. Там огонь. Он очень нехороший. В них ярость, смешанная с презрением. Костер недобрый, того и гляди, перекинется на меня.
Она пару раз пытается что-то мне ответить. Но так и ни слова не произносит. Снова у меня к ней нескончаемый список вопросов: что хотела сказать? О чем сейчас думает?
Мы заходим последними. Маленький кабинет. Здесь душно и пыльно, словно попал в старую библиотеку, где книги уже не представляют ценность. Просто сваленный в кучу хлам.
Два стула, что поскрипывают, стоит присесть на них. А женщина в возрасте, в очках с ужасной старомодной оправой, что-то усердно ищет в своем в компьютере. Он, кстати, тут не такой доисторический.
Она что-то говорит, я не вслушиваюсь. Изучаю кабинет. Иногда мой взгляд останавливается на Апраксиной. Мне показалось, она нервничает. То и дело поправляет и так короткие черные шорты. Замок сумочки открывает, затем снова закрывает. Движения навязчивые.
– Детей, как я понимаю, нет? – голос этой регистраторши противный, или как называют тех, кто разводит, а не расписывает.
– Нет, – а Мила звучит уверенно.
– Общее имущество?
Мила замялась. Квартира, которую нам купили родители как подарок на свадьбу оформлен в совместную собственность. Она ждет от меня какой-то реакции.
– Все оставляю жене, – улыбаюсь.
Мила закатывает глаза. А помнится, ей нравилось, когда за столом закатывал глаза я. Ее это, вспомнить бы, умиляло.
Еще пару формальных вопросов, какие-то нелепые ответы. Но та псевдорегистраторша все фиксирует. Потом несколько бумаг, что мы заполнили. Голова, что прекратила болеть, начинает раскалываться с новой силой. Таблетка прекратила свое действие. А может, на меня давит вся эта обстановка, все эти бумаги. Взгляд Милы тяжелый, придавливает меня, стоит мне усмехнуться или пошутить. Шоколадка, тебе же нравились мои шутки. Теперь, получается, не нравятся? А что тогда нравится?
Выходим из этого кабинета уставшие. Оказывается, расторгать брак то еще удовольствие.
Мила устало опускается на то место, где и сидела. В коридоре никого. Мы одни. Из холла все еще доносятся голоса. Они веселые, радостные. Кто-то кричит “горько”, кто-то просто поздравляет излишне эмоционально. Мы слышим все, даже смотрим сейчас в одном направлении – на тот холл, куда двери оказались открыты.
– Им сейчас хорошо.
– Думаешь?
– Да. Они ведь любят друг друга. Красивые, счастливые… – голос нежный, обволакивает. В нем можно укутаться. Или согреться, потому что он теплый.
– А ты?
– Что я?
– Ты любила?
Мила опустила глаза. Эти воспоминания тяжелые для нее. Думать о прошлом, о том, что было больно не только мне, но и ей.
Закусила нижнюю губы, не думая о том, что это может казаться провокацией. Шумный вздох, еще один. Ощущение, что она собирается с силами все рассказать. Или с мыслями, что никак не поддаются и не формируются в связную и логичную речь. Мы банально молчим. Ждем друг от друга каких-то слов, каких-то ответов.
– Пошли, – протягиваю ей свою руку. Мила уставилась на нее, а глаза бегают то на меня, на протянутую ладонь.
Ее кожа прохладная, но все такая же нежная. Раньше она касалась меня, выводила узоры на моей груди. Потом смеялась, долго, заливисто, потому что вспоминала какой-то случай. Я слушал ее, но не вникал в историю. Я наслаждался ее голосом.
Сейчас он другой. Пропали наивные нотки, нет тех донимающих меня и выводящих из себя правильных построений предложений. Но появилась язвительность, сарказм. Голос стал чуть ниже, чем был, но отдается сладким эхом.
– Ты завис, Навицкий? – Мила щелкает передо мной пальцами. Я словно вошел в транс, вспоминая о том, что было. А потом…
– А давай сыграем?
– Ты в своем уме, Навицкий? Мы уже не дети, давно не дети. И не друзья, смею напомнить.
– Та псевдорегистраторша сказала, что на развод потребуется недели две, если никто из супругов не против. А если против, то три месяца.
– Ты на что намекаешь? – в голосе стальные нотки. Их тоже раньше никогда не было.
– “Правда или действие”. Мы задаем друг другу вопросы, которые мучают. И не говори, что таких нет. Не ври мне, Мила, – жестко отвечаю, – Если не отвечаем, то выполняем действие.
– Если я не соглашусь?
– Будем ждать три месяца. Я, видите ли, стал против развода. Как я могу отпустить такую замечательную жену, а?
– Хм… интересно. Шантаж становится привычном делом для наших семей, да, Навицкий?
– Яблоко от яблони… Правильно сказал? – шутливый тон, в котором нет ни капли шутки. Только глупое и противное отчаяние. – Ты же хочешь поскорее от меня избавиться? Он ненавистной тебе обузы, именуемое мужем. Кстати, моя идея с шоколадом еще в силе.
– Ты… придурок, Навицкий! Самый настоящий придурок! – Мила вырывает свою руку, которую я держал в своей. Она согрелась от тепла моей ладони. И выпускать ее мне не хотелось.
Апраксина быстро пошла в сторону выхода, стуча каблуками, забивая гвозди в моей голове. Боль вернулась, словно и не проходила. Давит, вколачивается, расщепляет на две составляющие.
Иду следом, потирая виски в надежде, что это утихомирит боль. Мила обхватила себя руками. Тростинка с отменной задницей.
– Да стой ты, Апраксина!
– Что тебе?
Очки опустила на глаза. Что теперь плещется там, не могу знать. Хочется поднять их, взглянуть в ее темноту.
– Ты же хочешь узнать у меня что-то? Спросить? Сознайся уже, Мила!
– Хочу. – Смотрит в сторону, словно ищет поддержки у кого-то.
– Соглашайся. Будет интересно. Две недели? Или три месяца?
– Пять.
– Что пять?
– Пять вопросов.
Она подходит ближе. Теперь чувствую шоколад. Он приглушен и смазан дурацкими духами. А еще губы. Они очень близко. Так близко, что еще чуть-чуть и – поцелуй. А ее кто-нибудь целовал за это время?
– Идет. Пять вопросов. Две недели.
Она наконец подняла свои очки. Ее глаза покрылись прозрачной пеленой из слез, что вот-вот – и начнут литься. Ненавижу женские слезы. Это слабость, которой они умело пользуются. Но почему-то сейчас чувствую свою вину.
– Ненавижу тебя, Глеб Навицкий!
Отходит к своей машине быстро. Заводит двигатель и резко стартует с места.
Глава 10
Глеб.
Я еще как дебил стоял на крыльце ЗАГСа и пялился туда, где несколько минут назад была ее машина. Если присмотреться, то можно увидеть следы от покрышек. А раньше они ее пугали.
Медленно подхожу к своему Поршу, сажусь. Прикрываю глаза. Головная боль не отступает, а накатывает с новой силой. Мне будто дали небольшую передышку, чтобы я смог побыть с Милой. И снова она – сильная боль, когда невозможно даже посмотреть в сторону.
Я снова в той машине, а впереди синий Ягуар и ярко-рыжая МакЛарен. Два соперника, два хищника. Наблюдаю со стороны, как зритель. Долбанный зритель, который ничего не сделал, чтобы предотвратить аварию. Я мог. МОГ! Огонь окутывает своими языками сначала капот машины, потом движется на кузов и вспыхивает за секунду. Взрыв. Треск. И горький запах воспоминаний.
Я открываю глаза и всматриваюсь вдаль. Считаю до десяти. Мила как-то говорила про этот счет. Как ни странно, но помогает. Дыхание тоже пытаюсь восстановить, оно сбилось и стало частым, что сердце может выпрыгнуть из груди, сдавливает грудную клетку, и я невольно потираю ее, мысленно прося оставить все на своих местах.
Эти картинки, которые проносятся передо мной быстрым потоком, возвращаются ко мне при любой головной боли. Раньше они были частыми. Просыпаешься ночью, а видишь этот огонь перед глазами. Ты все еще там, на той трассе. И убежать нельзя, и помочь нельзя. Уже. Со временем приступы стали реже. Было время, когда я забыл даже про них. Нет, не воспоминания, а жуткие картинки аварии и головную боль, что была предвестником. И вот снова…
Еду до ближайшей аптеки за таблетками и бутылкой воды. Прошу сразу два блистера.
– Вообще, они по рецепту, – голос провизора милый. Девчонка, скорее всего студентка какого-то медицинского ВУЗа.
– Понимаю. Дома оставил, – выдавливаю чарующую улыбку. Готов уже на все, лишь бы получить дозу.
Она долго всматривается в меня. Пытается что-то понять. На моем лице вся скорбь. И среди всего этого великолепия она видит отголоски той нестерпимой боли, что девчонка сжалилась и пробила мне два блистера моего спасения.
Выпиваю залпом сразу две таблетки и устало бреду к машине. Криво припаркованной. Даже забыл на сигналку поставить.
Телефон в машине, тоже про него забыл. Когда так болит голова, ты не можешь ни о чем другом думать, только о тех спасительных таблетках. Чтобы те воспоминания и страшные картинки остались в прошлом. И никогда больше не тревожили.
Набираю Лиле, как и обещал. Трубку берет не сразу. Но все равно рада меня слышать. Странно, что раньше мы не общались, даже не помнил ее голоса. А когда все случилось… Я снова прикрываю глаза.
– Глеб? – на заднем фоне детский голос что-то хочет, зовет маму, чтобы та обратила не него свое внимание. – Тим, подожди, дядя Глеб звонит.
– Привет, – выдавливаю из себя слова, как те таблетки из блистера. – Заеду?
– Конечно! О чем речь? Я как раз обед приготовила. Твой любимый пирог. Тим, нельзя! – какой-то шум и звук падающей тарелки. Та, вроде не разбивается.
Мы отключаемся одновременно. Я еще несколько минут сижу с закрытыми глазами, считаю, представляю себе ласкающее море, пение птиц, что там еще в медитации говорили? Уже и не помню. Я всегда засыпал.
Боль снова стала отступать, на виски уже не так давит, и я могу ехать.
Завожу двигатель. Он не такой приятно урчащий, как у Ягуара. Того вспоминаю с любовью и грустью, а еще с нотками злости и обиды. Подвела меня моя малышка. Хотя подвела она не меня, а его.
– Ты тоже моя малышка, – погладил я оплетку руля.
Дом Лили находится в спальном районе. Не таком старом и тухлом, как некогда был у Марата. Совсем нет. Это новый район Москвы, с высокими домами и шлагбаумом во дворе. Практически не придраться.