Изгоняющий дьявола

Глава 2

Он стоял на краю пустой платформы метро, прислушиваясь к грохоту поезда. Грохот этот заглушал боль, которая была с ним всегда. Как пульс, слышимый лишь в тишине. Он переложил портфель в другую руку и посмотрел в тоннель. Точки света. Они уходили во тьму, как маяки отчаяния.

Кто-то кашлянул. Он посмотрел налево. На полу в луже мочи сидел заросший седой щетиной бродяга. Взгляд желтоватых глаз устремлен на священника с печальным, суровым лицом.

Тот отвернулся. Сейчас он подойдет и начнет скулить.

Можете помочь бывшему алтарному служке, святой отец? Можете?

К его плечу прикоснулась испачканная в блевотине рука. Он попытался нащупать в кармане священный образок. Зловонное дыхание тысячи исповедей – с вином, чесноком и затхлыми смертными грехами. Они отрыгаются все разом и смердят… смердят…

Священник услышал, как бродяга поднимается. «Не приближайся ко мне!»

Бродяга за его спиной сделал шаг. «О, ради всего святого, оставь меня в покое!»

– Как дела, святой отец?

Он поморщился. Обмяк. Не смог обернуться. Был не в силах искать снова Христа в зловонии и пустых глазах, Христа в гноище, крови и экскрементах, Христа, которого не могло быть. Он машинально потрогал рукав пальто, как будто нащупывал незримую траурную ленту. И смутно вспомнил другого Христа.

– Я католик, святой отец!

Из тоннеля доносится слабый грохот приближающегося поезда. Затем – чьи-то спотыкающиеся шаги. Каррас обернулся. Бродяга шатался и в любой миг мог упасть в обморок. Каррас стремительно шагнул к нему, подхватил, не давая упасть, и подвел к стоящей у стены скамье.

– Я католик, – пробормотал бродяга. – Я католик.

Каррас помог ему лечь. Затем увидел свой поезд. Быстро вытащив из кармана доллар, он сунул его бродяге в карман потрепанной куртки. Но тотчас решил, что тот его потеряет. Вытащив доллар, он сунул его в пропитанный мочой карман брюк. Затем взял портфель и вошел в вагон метро, где сел в углу и, сделав вид, будто спит, проехал до самого конца своей линии. Здесь вышел на улицу и зашагал по ней до университета Фордэм. Путь был неблизкий. Тот доллар предназначался на такси.

Добравшись до иезуитского общежития, он записал свое имя в регистрационном журнале. «Дэмиен Каррас», – написал он. Затем пристально посмотрел на свою запись. Чего-то не хватало. Вспомнив, он добавил две буквы: «О.И.» – Общество иезуитов. Каррас заселился в комнату и через час наконец уснул.

На следующий день он посетил заседание Американского психиатрического общества, где в качестве главного докладчика изложил содержание работы под названием «Психологические аспекты духовного развития», а в конце дня пропустил несколько рюмок и перекусил вместе с другими психиатрами. Платили они. Он ушел рано. Ему нужно было навестить мать.

От станции метро Каррас направился к старому многоквартирному дому, облицованному коричневым песчаником, на Восточной Двадцать первой улице Манхэттена. На ступеньках крыльца, что вели к потемневшей от времени дубовой двери, он увидел детей. Неухоженных. Плохо одетых. Неприкаянных.

Дэмиен тотчас вспомнил, как их самих не раз выселяли из дома, вспомнил унижение, когда, придя домой с подружкой из седьмого класса, увидел мать копающейся в мусорном баке на углу улицы.

Каррас медленно поднялся по ступенькам. Пахло готовящейся едой. Чем-то теплым и влажным, сладковатым, с гнильцой. Он вспомнил, как приходил к подруге матери, миссис Корелли, в крошечную квартирку с восемнадцатью кошками. Он взялся за перила и продолжил восхождение. Внезапно на него навалилась страшная усталость. Он знал: это в нем говорит чувство вины. Ему не следовало оставлять ее одну. Не следовало оставлять одну. На площадке четвертого этажа он нащупал в кармане ключ и вставил в замочную скважину. Квартира 4С, квартира его матери. Он осторожно открыл дверь, словно то была кровоточащая рана.

Мать встретила его с радостью. Восклицание. Поцелуй. Она бросилась готовить кофе. Смуглое лицо. Короткие старческие ноги. Он сидел на кухне и слушал, как она что-то рассказывает. Обшарпанные стены и грязный пол как будто просачивались в него, проникали в кости. Квартира была мерзкой дырой. Социальное пособие и несколько долларов в месяц от ее брата.

Она сидела за столом. Миссис Как-ее-там. Дядюшка Как-его-там. Все тот же иммигрантский акцент. Он избегал этих глаз, полных печали, глаз, что днями напролет смотрели в окно.

Мне не следовало оставлять ее одну.

Она не умела ни писать, ни читать по-английски, и он, позднее, написал для нее несколько писем, а спустя еще какое-то время взялся отремонтировать настройку на хрипящем радиоприемнике. Ее мир. Новости. Мэр Линдсей.

Он зашел в ванную. На плитке пола пожелтевшая газета. Пятна ржавчины в ванне и в раковине. Старый корсет на полу. Все это – семена его призвания. От них он искал спасения в любви, но теперь любовь охладела, и по ночам он слышал, как она свистит в его сердце, словно заблудившийся и тихо плачущий ветер.

Без четверти одиннадцать он поцеловал ее на прощание и пообещал вернуться, как только сможет.

Он ушел, настроив радио на сводку новостей.

Когда Каррас вернулся в свою комнату в Вейгел-Холле, ему в голову пришла мысль написать письмо главе епархии Мэриленда. Они с ним уже пересекались раньше: Каррас просил перевести его в епархию Нью-Йорка, чтобы быть ближе к матери, затем была просьба о переводе на преподавательскую работу и освобождении от обязанностей консультанта. В последней просьбе он в качестве причины назвал «непригодность» к такого рода деятельности.

Архиепископ Мэриленда обсудил с ним его проблемы во время ежегодной инспекции Джорджтаунского университета. Это чем-то напоминало приезд в воинскую часть проверяющего офицера, в обязанности которого входит в конфиденциальной обстановке выслушать любого, у кого имеются жалобы. Пока речь шла о матери Дэмиена Карраса, епископ кивал и выражал сочувствие. Когда же Каррас пожаловался на свою «непригодность» к жизни иезуита, тот возразил, что его послужной список свидетельствует об обратном. Но Каррас стоял на своем. Он добился, чтобы его принял Том Бермингем, глава Джорджтаунского университета.

– Это больше чем психиатрия, Том. Ты это знаешь. Частично их проблемы проистекают из их призвания, из поисков смысла жизни. Все не сводится лишь к сексу. Это их вера, и тут я бессилен. Это выше моих сил. Я устал.

– В чем же собственно проблема?

– Том, мне кажется, я утратил веру.

Бермингем не стал требовать у него причин его сомнений. За что Каррас был ему благодарен. Он знал: его ответы показались бы Бермингему безумием. Потребность раздирать пищу зубами, а затем опорожнять кишечник. Девять Первых Пятниц моей матери. Вонючие носки. Дети с врожденными уродствами, жертвы талидомида[6]. Статья в газете о юном церковном служке, ожидавшем автобус на остановке. Какие-то негодяи окружили его, облили керосином и подожгли. Нет, нет, чересчур эмоционально. Туманно. Приземленно. Хуже всего поддавалось логике молчание Бога. В мире существовало зло, причем значительная его часть происходила из сомнения, искреннего недоумения людей доброй воли. Разве вменяемый, сострадательный Бог не положил бы этому конец? Разве не явил бы Себя? Не заговорил бы?

– Господь, яви нам знак!..

Воскрешение Лазаря осталось в далеком прошлом. Никто из ныне живущих не слышал его смеха. Так почему бы не явить знак?

В иные моменты Каррас жалел, что не живет в одно время с Христом. А как хотелось бы Его увидеть, прикоснуться к Нему, заглянуть в глаза…

О боже, позволь мне узреть Тебя! Позволь узнать! Приди в сны мои!

Эта тоска поглощала его с головой.

Он сел за стол и занес над бумагой авторучку. Наверное, архиепископа заставило замолчать вовсе не время. Похоже, он понял, решил Каррас, что вера – это вопрос любви.

Бермингем обещал рассмотреть его просьбу и попытаться повлиять на архиепископа, но пока ничего из этого не было сделано.

Каррас написал письмо и лег спать.

Проснулся он в пять утра. Сходил в часовню Вейгел-Холла, взял облатку для мессы, после чего вернулся к себе в комнату.

– Et clamor meus ad te veniat, – с болью в сердце прошептал он слова молитвы. – И да достигнет мой крик ушей Твоих…

Дэмиен поднял облатку и остро вспомнил ту радость, которую когда-то дарил ему этот ритуал, вновь почувствовал, как когда-то каждое утро, неожиданный взгляд откуда-то издалека, полный давно утраченной любви.

Он поднял облатку над чашей.

– Мир я оставляю Тебе. Мой мир Тебе я отдаю.

Затем сунул облатку в рот и проглотил бумажный вкус отчаяния. Когда месса закончилась, он осторожно вытер чашу и положил ее в портфель. Затем поспешил, чтобы успеть на семичасовой поезд на Вашингтон, унося в черном портфеле боль.

Глава 3

Ранним утром 11 апреля Крис позвонила своему доктору в Лос-Анджелес и попросила его дать для Риган направление к местному психиатру.

– А что стряслось?

Крис объяснила. Сразу после злополучного дня рождения – когда Говард забыл позвонить и поздравить дочь – Риган как будто подменили. Появилась бессонница. Раздражительность. Капризы. Девочка стала пинать вещи. Швыряла их. Кричала. Отказывалась есть. Кроме того, ненормальной стала ее активность. Дочь сделалась чересчур возбудимой, постоянно двигалась, что-то трогала, переворачивала, постукивала, бегала и прыгала. Перестала делать уроки. У нее появился воображаемый друг для игр. И она самыми странными способами пыталась привлечь к себе внимание.

– Это какими же? – уточнил врач.

Крис начала с постукиваний. После той ночи, после проверки чердака, она слышала их еще пару раз, и в обоих случаях заметила, что, когда заходила в комнату и там была Риган, стук прекращался. Во-вторых, сказала она врачу, Риган постоянно «теряла» свои вещи – платье, зубную щетку, книги, обувь. Жаловалась на то, что кто-то передвигает мебель в ее спальне. Наконец, утром следующего дня после ужина в Белом доме Крис увидела, как в комнате ее дочери Карл ставит на место шкаф – тот почему-то стоял прямо посередине комнаты. Когда Крис поинтересовалась, что он делает, домоправитель ответил привычным «кто-то шутит» и отказался давать дальнейшие пояснения. Вскоре после этого она застала Риган на кухне. Дочь пожаловалась, что ночью, пока она спала, кто-то передвинул мебель в ее комнате. Именно этот случай, сказала врачу Крис, окончательно подтвердил ее подозрения. Стало ясно, что все это делает ее дочь.

– Вы имеете в виду сомнамбулизм? Она делает все это во сне?

– Нет, Марк, она делает это после того, как проснется. Чтобы привлечь к себе внимание.

Крис поведала ему о трясущейся кровати. Это случалось еще дважды, и каждый раз дело заканчивалось тем, что Риган просилась спать в одной постели с матерью.

– Тому могли быть физические причины, – предположил врач.

– Нет, Марк, я не говорила, что кровать тряслась; я сказала, что Риган заявила, будто кровать трясется.

– Вы знаете, что это не так?

– Нет, я этого точно не знаю.

– Это могли быть клонические судороги, – пробормотал себе под нос врач.

– Как вы сказали?

– Клонические судороги. Температура была?

– Нет. Скажите лучше, что вы думаете? – спросила его Крис. – Что ее нужно показать психиатру? Так, что ли?

– Крис, вы упомянули ее учебу. Как у нее обстоят дела с математикой?

– Почему вы спрашиваете?

– Как она успевает по математике? – настойчиво спросил врач.

– Отвратительно. Раньше такого не было.

– Понятно.

– Почему вы спросили? – повторила вопрос Крис.

– Видите ли, это часть синдрома.

– Синдрома? Какого синдрома?

– Ничего серьезного. Не хочу гадать по телефону. У вас есть под рукой карандаш?

Он попросил ее записать имя врача в Вашингтоне.

– Марк, неужели вы не можете прийти к нам и сами во всем убедиться? – Она вспомнила о Джейми, о его затянувшейся инфекции. Тогдашний врач прописал новый антибиотик широкого действия.

Фармацевт местной аптеки отнесся к рецепту настороженно:

– Не хочу напрасно тревожить вас, мадам, но это… это совершенно новое лекарство. В Джорджии после его приема у мальчиков имели место случаи апластической анемии.

Джейми. С тех пор как он умер, Крис перестала доверять врачам. Только Марку. И то не сразу.

– Марк, так вы не можете?

– Нет, не могу, но вы не беспокойтесь. Этот специалист, которого я вам рекомендую, – он гений. Он лучший. Берите карандаш.

Крис заколебалась. Правда, недолго.

– Взяла. Готова. Как его имя?

Она записала телефонный номер.

– Позвоните ему. Пусть он осмотрит ее, затем перезвонит мне, – сказал ей врач. – А про психиатра пока забудьте.

– Вы уверены?

Марк выдал гневную тираду по поводу готовности людей видеть во всем психосоматические расстройства и при этом не замечать очевидного факта: что причиной кажущегося душевного заболевания часто бывает болезнь тела.

– Что бы вы сказали, – привел он пример, – будь вы, не дай бог, моим терапевтом, и я бы сказал вам, что у меня головные боли, постоянные ночные кошмары, тошнота, бессонница, туман перед глазами? Что я обычно чувствую себя разбитым и до смерти боюсь потерять работу? Вы бы сказали, что я невротик?

– Меня лучше не спрашивать, Марк. Я знаю, что вы невротик.

– Симптомы, которые я вам перечислил, Крис, подходят под описание опухоли головного мозга. Проверьте тело. Это первое. А потом посмотрим.

Крис позвонила врачу и договорилась о приеме в тот же день. Теперь она была сама себе хозяйка. Съемки закончились – по крайней мере для нее. Бёрк Деннингс продолжал работу, руководя, хотя и без особого фанатизма, «второй съемочной группой». Это была специальная команда, снимавшая второстепенные эпизоды, в которых не были заняты ведущие актеры, – например, натурные съемки с вертолета окрестностей города и трюки. Тем не менее Деннингс требовал совершенства от каждого кадра.

Врач принимал в Арлингтоне. Сэмюэл Кляйн. Пока Риган с недовольным видом сидела в смотровом кабинете, Кляйн усадил ее мать в своей приемной и выслушал ее рассказ. Крис кратко поведала ему о недавно возникших проблемах. Кляйн слушал, кивал, делал в блокноте подробные записи. Когда Крис упомянула о трясущейся кровати, врач недоверчиво нахмурился, но женщину это не смутило.

– Марк почему-то обратил внимание на то, что Риган стала плохо успевать по математике. Почему?

– Вы имеете в виду уроки?

– Да, уроки, и особенно математику. Что это означает?

– Давайте подождем, когда я осмотрю ее, миссис Макнил.

После этого он извинился и провел полный осмотр Риган, включая анализы крови и мочи.

Анализ мочи позволял оценить работу почек и печени. Анализ крови давал возможность выявить нарушения функции щитовидной железы или диабет, определить количество эритроцитов – на предмет вероятной анемии и уровень лейкоцитов – на предмет экзотических заболеваний крови.

Закончив, Кляйн сел поговорить с Риган и понаблюдать за ее поведением, после чего вернулся в кабинет, где его ждала Крис. Сев за стол, он принялся заполнять рецепт.

– Похоже, у нее синдром гиперактивности, – пояснил он, продолжая писать.

– Ну, что?

– Нервное расстройство. По крайней мере, нам так представляется. Медицине пока неизвестен его механизм, однако такое часто случается в раннем подростковом возрасте. У вашей дочери присутствуют все симптомы: повышенная возбудимость, раздражительность, плохая успеваемость по математике.

– Да, по математике. Почему именно по математике?

– Это влияет на концентрацию внимания. – Кляйн вырвал из небольшого синего блокнота листок с рецептом, протянул его Крис. – Это на риталин, – пояснил он.

– Что это такое?

– Метилфенидат.

– Ну, да, конечно.

– Десять миллиграммов два раза в день. Я бы советовал принимать первую дозу в восемь утра, а вторую – в два часа дня.

Крис пробежала глазами рецепт.

– Что это? Транквилизатор?

– Стимулятор.

– Стимулятор? Да она и так в последнее время как заводная!

– Так кажется на первый взгляд, – пояснил Кляйн. – Разновидность сверхкомпенсации. Острая реакция на депрессию.

– Депрессию?

Кляйн кивнул.

– Депрессию, – повторила Крис и стала задумчиво разглядывать пол.

– Видите ли, вы упомянули ее отца.

Она подняла голову.

– Вы думаете, мне следует показать ее психиатру, доктор?

– О, нет. Посмотрим, какое воздействие окажет риталин. Думаю, это и есть ответ. Давайте подождем две-три недели.

– Так вы считаете, что все дело в нервах?

– Подозреваю, что это так.

– А ложь, которую она вечно говорит? Она перестанет лгать?

Ответ врача ее удивил. Кляйн поинтересовался, слышала ли она когда-нибудь, как Риган произносит непристойности или ругается.

– Странный вопрос. Нет, никогда.

– Видите ли, это из той же оперы, что и ее ложь, – нетипично, судя по тому, что вы мне говорите, но при определенных нервных расстройствах возможно…

– Одну минуту, – оборвала его Крис. – С чего вы взяли, что она произносит непристойности? Вы хотите сказать, что слышали их своими ушами? Я правильно вас поняла?

Кляйн с любопытством посмотрел на нее, затем как можно тактичнее произнес:

– Да, я бы сказал, что она употребляет в своей речи дурные слова. А вы этого не знали?

– Не знала и не знаю! О чем вы говорите?

– Пока я осматривал ее, она выпустила по мне целую обойму неприличных словечек.

– Вы шутите, доктор? Например?

– Скажем так, – уклончиво ответил Кляйн, – ее лексикон довольно обширен.

– Вы не могли бы поконкретнее? Приведите пример!

Кляйн пожал плечами.

– Вы имели в виду «дерьмо»? «Трах»?

Кляйн расслабился.

– Да. Она употребила и эти слова, – ответил он.

– Что еще она сказала? Если можно, дословно.

– Дословно, миссис Макнил? Она посоветовала мне держать мои сраные пальцы подальше от ее манды.

Крис на миг лишилась дара речи.

– Она так и сказала?

– К сожалению, миссис Макнил, в этом нет ничего удивительного. Я бы не стал беспокоиться на этот счет. Как я уже сказал, это часть синдрома.

Глядя на свои туфли, Крис покачала головой.

– В это трудно поверить, – тихо сказала она.

– Лично я сомневаюсь, что она понимает, что говорит.

– Да, пожалуй, – пробормотала Крис. – Возможно.

– Попробуйте риталин, – посоветовал Кляйн. – Посмотрим, что это даст. Я хотел бы снова осмотреть ее через две недели. – Он сверился с лежавшим на его столе календарем. – Итак… Одну минутку… Давайте в среду, двадцать седьмого числа. Вас это устроит?

– Да, вполне. – Крис с подавленным видом встала, взяла рецепт и сунула в карман пальто. – Конечно. Двадцать седьмое меня вполне устроит.

– Я ваш великий поклонник, – признался Кляйн, открывая для нее дверь, ведущую в коридор.

Прижав к губам указательный палец и опустив голову, Крис на миг задержалась на пороге, погруженная в собственные мысли.

– Вы ведь не думаете, что понадобится психиатр, доктор? – спросила она, поднимая глаза на врача.

– Не знаю. Лучшее объяснение – всегда самое простое. Давайте подождем. Подождем и посмотрим, – сказал Кляйн и ободряюще улыбнулся. – Попытайтесь не изводить себя напрасной тревогой.

– Это как?

Когда Крис везла дочь домой, Риган спросила, что ей сказал врач.

– Он сказал, что это нервы.

– Только и всего?

– Только и всего.

Крис решила ничего не говорить про дурные слова.

Бёрк. Вот от кого дочь нахваталась всяких словечек – от Бёрка. Позднее она поговорила об этом с Шэрон, поинтересовалась у нее, слышала ли та, чтобы Риган использовала в речи площадную лексику.

– О, нет, только не это! – растерянно воскликнула Шэрон. – Нет, никогда. То есть даже в последнее время. Впрочем, если не ошибаюсь, учительница рисования говорила о чем-то подобном.

– Недавно или давно?

– На прошлой неделе. Но эта женщина такая ханжа… Я подумала, что Риган сказала что-то вроде «дерьмо» или «чертов». Да-да, нечто в этом роде.

– Кстати, Шэр, ты говорила с Рэгз о религии?

Шэрон покраснела.

– Совсем чуть-чуть. Пойми, Крис, избежать этого невозможно, она задает слишком много вопросов и… – Шэрон беспомощно пожала плечами. – Это нелегко. Как мне отвечать ей и при этом умолчать о том, что лично я считаю великой ложью?

– Дай ей возможность выбора.

В дни, предшествовавшие званому ужину, Крис внимательно следила за тем, чтобы Риган исправно принимала дозы риталина. Увы, она так и не заметила улучшения в состоянии дочери. Напротив, проявились признаки постепенного ухудшения: все чаще давали о себе знать забывчивость, неаккуратность, жалобы на тошноту. Что касается тактики привлечения к себе внимания, то старые приемы не повторялись, зато проявились новые. Риган жаловалась на дурной запах в ее комнате. По настоянию дочери Крис однажды специально принюхалась, но ничего не почувствовала.

– Неужели ты ничего не чувствуешь? – спросила Риган с удивленным видом.

– Ты хочешь сказать, что здесь пахнет?

– Еще как!

– И чем же, милая?

Риган сморщила нос:

– Как будто что-то подгорело.

– Неужели? – Крис снова принюхалась, на этот раз глубже втянув в себя воздух.

– Разве ты не чувствуешь?

– Да-да, теперь чувствую. Может, откроем окно и проветрим комнату?

На самом деле Крис ничего не почувствовала, однако решила не спорить с дочерью, по крайней мере до встречи с доктором. Были у нее и другие заботы. Например, приготовления к званому ужину.

Другой заботой был сценарий. Хотя она и была не прочь попробовать себя в качестве режиссера, врожденная осторожность не позволяла ей принять скороспелое решение. Между тем, агент названивал ей каждый день. Актриса сказала ему, что передала сценарий Деннингсу в надежде услышать его мнение. Хочется думать, он все-таки его прочитает, а не сжует, добавила она в шутку.

Третья проблема вызывала у Крис наибольшую озабоченность. Два ее финансовых начинания потерпели крах: покупка облигаций акционерного общества и капиталовложение в нефтяную скважину на юге Ливии.

Участие в обоих проектах было продиктовано желанием скрыть доход, который подлежал обложению непомерными налогами. Но случилось нечто худшее: скважина иссякла, а стремительно взлетевшие процентные ставки привели к массовому сбросу облигаций.

Все это вынудило ее финансового менеджера вылететь в Вашингтон. Он прибыл во вторник. Крис велела ему подготовить все бумаги и объяснения к пятнице. Наконец она решила, как ей следует действовать. В целом, менеджер счел ее решение разумным. Нахмурился он лишь тогда, когда Крис подняла вопрос о покупке «Феррари».