– Ну, старина, гадать не стану, но, похоже, тут время идет на считаные часы.
– Одни сутки в поезде и два часа, ха-ха-ха, на земле вольной – это мой рекорд, а знаешь, мораль сей басни какова, эй, дружок, «не так сам секс интересен, как подготовка к нему».
Годы писания романтических писем, представь, наверно, уж тысячу посланий нежных я получил и ответов отправил. Знаешь, сынок, теперь я понимаю, что те женщины, кто пишут письма нам в тюрьмы проклятые, они, походу, святые, ведь, сами того не понимая, они помогают нам, негодникам, сроки дотянуть, мы должны им быть благодарны.
Каждый раз, сколько бы я ни сидел, всегда нахожу какую-нибудь подругу или даже двоих, кто пишет для поддержки души, так сказать.
Давай уже познакомимся, что ли.
Растроганный, старый вор протянул свою костлявую руку:
– Восток, меня везде зовут Востоком, такое погоняло я выбрал сам, люблю встречать рассветы, понимаешь.
– Понимаю, чего тут не понять – кто рано встает, тому…
Броня, задумавшись, как бы протянул свою мысль сквозь дырку в железном щиту, закрывавшем его не только от свободы, а то даже и от дневного света.
– Чего же, мое имя известно – Бронислав, чуть нерусское, ну по крайней мере редкое, а дело в том, что батька в молодости на флоте мичманом служил, наверняка в каком-то портовом кабаке познакомился, в общем, был у него кореш американец, вот и назвал меня именем, похожим на Брюса.
Ну а тот, батя, кента иностранного вспоминая, все мазал, мол, тоже не очень-то коренным американцем являлся, из семьи эмигрантов с-под Рязани, впрочем, как и все тамошние ковбои, мол, еще до революции его предки за бугор сиганули, короче, это неважно.
– Да нормальное имя, и погоняло не надо, так и так, от толпы выделяешься – Броня, блин, да ты на танк и смахиваешь, гадом буду.
Старый вор Восток был одним особым хоть и вором, но Человеком с большой буквы.
Конечно, каждый из нас чем-то уникален, но а он-то от массы уголовников отличался уж точно, ну хотя бы тем, что мог посмеяться сам над своей судьбой, о которой жаловаться привычки не имел, хотя в глазах его зачастую просматривалась глубочайшая печаль о чем-то сокровенном.
Он никогда не учился, кроме начальных классов еще при детском доме, а потом университет жизни, пройденный в аудиториях тюремных камер, интеллектуал и, скорее всего, на уровне генетики унаследованная от прадедов, его личность могла быть на столь высоком уровне, этот человек знал толк в философическом анализе, в развитии сатирической мысли, да, он порой удивлял своими выводами и умозаключениями, простыми как три копейки, а ведь все гениальное и есть попросту простым, не так ли?
Подошел день нотариуса, самодовольный адвокат аж так сиял от удовлетворенности работой, что ему удалось-таки проделать «непосильным» трудом. Бронька подмахнул все бумаги, не читая, что подсунули, то и подписывал.
Инне он доверял полностью, и она, конечно же, читала договора до него, ее подписи уже стояли на всех листах, пусть продает все, что хочет, а что ему оставалось делать.
После оформления бумаг его оставили поговорить с женой на пару минут одних.
– Адвокат говорит, что процесс всей этой белиберды займет до двух лет времени, мол, ускорить его просто невозможно.
Этот срок они тебя будут содержать в тюрьме, так что нам лучше все продать, и я поеду куплю какое-то жилье в городе. Бронька, наш сын этой осенью пойдет уже в школу, как я смогу его возить в эту даль, да и вообще…
Ферму поддерживать я так и так не смогу, да а без тебя там жить мне попросту страшно.
Теперь, пока суть да дело, ютимся у родителей, про нашу местную школу ты, может быть, еще и не знаешь, ее закрыли еще в прошлом году из-за недостатка численности учеников, так что теперь только в город.
– Да ладно, Инна, поступай так, как тебе покажется правильным, я остаюсь с вами лишь на фотографиях… а вы в моем сердце, прощай.
За ним уже пришли, но расставаться им еще никак не хотелось, Бронька вполне выразительно глянул на молодого конвоира, и тот, показав на пальцах, мол, еще пять минут, вышел за дверь помещения.
Они набросились друг на друга, и экстремальный половой акт был просто неизбежен, он поднял ее стройную ножку на стол, задрав юбку и отодвинув трусики, вошел в нее с готовым к эксплозии зарядом, скопленным за бесконечно долгую неделю. Обстановка кабинета следователя еще усугубляла возбуждение, и то, что в любой момент могли войти, их не останавливало, а, похоже, как раз наоборот, заводило еще, кажется, больше.
Она не смогла удержать силой вырывающегося из нее стона, граничащего с криком, в месиве боли и наслаждения предоргазменного спазма…
Молодой милиционер, дежуривший за дверью, наверняка и сам будучи возбужден услышанным, все-таки не посмел зайти, пока они и не закончили начатое дело, видимо, ему человеческое все же не было чуждо.
Через пару минут страсти улеглись, и они, как ничего не бывало, продолжили прерванную беседу.
– Адвокат, он ублюдок, я поняла, что, пока у меня будут деньги, они тебя не отпустят, все одинаковые мрази, только и смотрят, как заработать, а, по моему мнению, ты вообще не должен был сидеть тут, в этой поганой тюрьме.
– Что же делать, правосудие, блин, буду, пусть уж все идет так, как есть, мы не в силах противостоять всемогущим властям, деньги, конечно, заберут, но все-таки, полагаю, хоть не закроют меня навсегда, просто отнимут все, что можно, и отпустят, зачем я им нужен без финансовой базы, так сказать.
Через пару дней этап в областную тюрьму, так что знаешь, где я буду, ты продавай все, что можно продать, и пытайся выжить с детьми, целуй моих ежиков.
Так он ласкательно звал всех членов своей семьи.
Как чувствовались в тот миг, об этом знают только они сами, мой дорогой читатель, а нам остается только лишь пытаться представить эту агонию чувств, апогей страдания и бессилия против потока событий, разрушающих все, что у них было.
Такие вот обстоятельства, потеряно все, что имели, Бронька в тюрьме, и пока что на неизвестный срок. Инна с двумя детьми на руках одна уезжает в чужой город, и, сколько сил ей потребуется, чтобы начать жизнь на новом месте, знает только сам Бог.
Наши женщины удивительно сильны, и правда, что надо кланяться всем матерям, которые в муках нас рожали, а потом еще и растили долгие годы, да что там годы, они отдали свои жизни, чтобы выросли мы.
По-видимому, это и есть перпетуум-мобиле, то есть вечный двигатель.
Покинув здание, где взаперти остался ее муж, она шла по улице, а слезы катились по щекам, падая на грязный снег, и с каждым шагом ей становилось все легче, она получала столько сил, как раз сколько нужно, чтобы дойти до конца.
Да, наверняка, что сам Господь присматривал за нею.
Когда его привели в камеру, никого из сокамерников не оказалось на месте, наверно, на допросах, и он, оставшись сам с собою, не смог удержать один самопроизвольный, со страшной силой вырывающийся крик.
Даже не крик, то скорее звериный рык протяженностью на все дыхание, но такой, что может прийти только из самых глубин в клочья разорванной души, и только в таком случае, когда мужчина на самом деле просит Господа о снисхождении, да-да, воистину кается в содеянном грехе.
Поверьте, это невозможно сыграть.
Неконтролируемое извержение чувств, это рев человечий с раскаянием и мольбой о пощаде, что может случиться лишь само собой, выйти, вырваться, излиться натуральным путем.
Ну, посмотри, о Господь, что творится на этой планете…
Его мысли в тот миг, словно чудом, вдруг просветлели, и стало намного легче душе, а дело в том, что ему словно некто сказал: «Успокойся, сынок, все будет намного лучше, чем ты это сам представляешь».
Скажите, кто после этого спорить бы мог о том, что Всевышний не с нами…
А ты, мой друг, слышал когда-нибудь такую молитву отчаяния?
Нет?
Ну и хорошо, пусть это минует хотя бы тебя.
Успокоившись, он мысленно благодарил Господа Бога за помощь.
– А теперь, Бронислав Юрьевич, спокойно, по крайней мере, ты пока еще жив, а это значит, что вполне реально имеешь еще возможность чего-то достичь, пусть даже оно пока что и скрыто где-то в таинственном будущем.
