После основных лент я задержался на пару часов в учительской, где проверял аранжировки второго вокального. Со мной какое-то время сидели другие учителя, но вскоре все разошлись по домам.
Раскрыв журнал, я посмотрел на идеально ровный ряд ненавистных «энок» у Чудаковой и решил, что не буду никого заставлять учиться. Вылететь из-за моего предмета из академии – её право. Хотя такого за пять лет у меня ещё не случалось, обычно даже заядлые двоечники справлялись с заданием. А тут полный игнор, будто у неё ко мне личные счёты. Глупо.
На третьей семестровой работе я чуть не завыл. Скучно… скучно… еще скучнее. Ноты откладывал в сторону и поражался, что среди студентов не оказалось ни одного перла или хотя бы янтаря. Ну или простого гранитного камушка. Всё песок и труха. Эх… в наше время были такие аранжировки – закачаешься. А сейчас – сплошь банальщина.
У Ани Селезневой хотя бы без ошибок получилось, даже аккорды и голоса правильно расставила, концовки вывела, но все как-то… тускло. Одним словом, не цепляло.
Я быстро расставил оценки – высший балл, конечно, получила Аня – и, обработав руки мамиными эфирными маслами, поплелся восстанавливать фортепианную форму. Времени до новых занятий не так много, три недели всего, а пальцы дубовые, особенно после нагрузки в пятницу. Но я не сдамся. Нужно просто делать по чуть-чуть каждый день – и все получится. Это же не на концерте играть, а лишь показывать ученикам упражнения.
В коридоре по пути к фортепианному классу я наткнулся на девушку в светлом пальто. Кажется, та же, что и на крыльце в пятницу мне встретилась, правда, цветных перьев в волосах я сегодня у нее не заметил, а густой русый хвост от поворота головы ударил меня по щеке и коснулся губ.
Не успел и внешность толком рассмотреть. Только глаза синие и огромные, как два блюдца. Она сипло бросила: «Простите» и убежала. А я замер в проходе и долго смотрел вслед, вдыхал легкий парфюм и не понимал, почему вообще остановился. Резко встряхнулся, запустил пальцы в волосы и бодро потопал к кабинету. Подергал запертую дверь и вспомнил, что забыл взять ключ на вахте. Пришлось возвращаться. Какой-то я рассеянный последнее время, совсем на меня не похоже.
Когда я все-таки вернулся в класс, то нашел на верхней крышке фортепиано вязаный шарф из меланжевой нити. Приютился в уголочке и тихонько отдыхал от шеи хозяйки. Я решил, что поиграю минут сорок, а потом отнесу вещь на вахту, чтобы студентка-растеряша смогла забрать.
Играл я без энтузиазма, нехотя, со скрипом. Как старый расшатанный механизм, который забыли вовремя смазать. Деревянные пальцы не слушались, мысли в голове путались, приходилось начинать сначала. Снова и снова. И это только гаммы, до полных произведений я не дошел, так что открывать их пока не рисковал, чтобы не отбить желание вообще что-то делать.
В пятый раз начиная гамму от ре-диез, я застыл взглядом на скрученном, как змейка, шарфе. Не то голубой, не то зеленый, с яркими оранжевыми пятнами. От него приятно пахло, знакомо, вкусно. Аромат крутил пустой желудок, во рту пересохло. Я раздраженно вскочил со стула, подхватил вязаный хомут и пошел на выход.
Мягкая нитка играла под пальцами, хотелось притянуть вещь к лицу и вдохнуть сильнее нежно-свежий запах. Что за наваждение?
Пока вахтерша соображала, что от нее хотят, я развернулся и пошел на главную лестницу. Откровенно бежал от змея-шарфа, потому что меня выбил из колеи этот запах. Ересь какая-то, но в учительскую я вернулся с растрепанными чувствами. Еще в коридоре на ходу стянул галстук, сбросил показавшийся жарким пиджак и расстегнул рубашку, что давила горло. Совсем сдурел от запаха. Теперь и пальцы впитали его в себя.
На столе, поверх остальных нот, лежала серенькая папочка.
– Студентка занесла, – сказала Татьяна Владимировна, учитель по истории искусств, и кивнула на стол.
Таня частенько задерживалась до семи и позже. Она старше меня на несколько лет. Одно время замечал, что строит глазки, но девушка не в моем вкусе, потому я ни разу не дал ей повода надеяться на сближение. Нос у нее слишком острый, волосы всегда жирные и некрасиво облепляют голову, выделяя квадратные скулы. Не мой типаж женщины.
– Ничего не говорила? – спросил и перехватил папку двумя руками, покрутил, разыскивая имя владельца.
Коллега покачала головой.
– Попросила тебе передать и умчала.
Папка ничем не отличалась от остальных, разве что цветом и каллиграфическими буковками «С» и «И», что отпечатались в правом углу. Я распахнул первую страницу и пробежался взглядом по партитуре.
– А… – обернулся, чтобы узнать, как звали студентку, но Татьяна уже вышла из кабинета.
Все гениальное неизбежно прячется в простом. Я даже присел на край стула, удивляясь и не веря своим глазам. «Вечная любовь»[13 - «Une vie d’amour» Georges Garvarentz] Жоржа Гарваренца, великого французского композитора, в обработке неизвестной студентки оказалась, на мой вкус, очень лаконичной и свежей. Да еще и на два голоса: мужской и женский. Невероятно. Кто это написал?
Пролистал в самый конец и нашел приписку: «Аранжировка А. Чудаковой».
Вот тебе и Чудакова…
Глава 12
=Настя=
Оркестр гремел и плавил мозг, драл грудь низкими нотами альтов и саксофонов, резал по ушам трубами и тромбонами и оставался тошнотой под горлом. Было так плохо, что когда дошла моя очередь петь, ноги еле разогнулись. В глазах плясали солнечные зайчики, меня пару раз бросило на стену, жестко мутило, отчего я стискивала кончик языка зубами, но все равно шла. Да, я – упорный слоненок. Или ослик. Упаду, но буду петь на новогоднем концерте. Они не выбросят меня на берег под названием «убираем из программы, Чудакова не справилась», как море мертвую тушу кита. Этого не будет. Никогда!
Алексей Васильевич подал холодную руку и, пока вел меня к микрофону, шепнул на ухо:
– Настя, справишься? Цвет лица у тебя пугающий.
– Я смогу, – быстро ответила я и, откашлявшись в кулак, высвободила руку и до белых косточек вцепилась в стойку. Только бы не рухнуть, только бы… – Немного устала.
Немного? Я два часа головы не поднимала от партитуры, в висках до сих пор стучали ноты из «Вечной любви», прокручивались в бешеном танце знаки, фигуры, аккорды. Могу представить, что я там в аранжировке начудила. Не видать мне аттестации, как собственного затылка. Придется на коленях умолять Грозу, чтобы смиловался и дал мне еще один шанс.
Дирижер недоверчиво взглянул на меня, но отсчитал палочкой «Раз-два-три-четыре», разрисовывая воздух причудливыми фигурами, и музыка втянула мою волю в мягкие объятия.
Не знаю, откуда брались резервы, но я пела. Хрипловато немного, но пела. Почти отключалась от мира, когда вытягивала высокие свистящие ноты, срезая их в жесткий фрай[14 - Фрай скриминг (Fry screaming) – это способ расщепления звука на ложных связках.], почти скрим. Расщепление расслабляет связки, я знала это, потому старалась использовать только его, чтобы, не дай Бог, не сорвать голос. От этого песня получилась очень роковой, колючей и драйвовой.
На последних нотах, где глиссандо[15 - Глисса?ндо – музыкальный термин, штрих, означающий плавное скольжение от одного звука к другому; даёт колористический эффект.] и длинная точка вытрясли из меня последние силы, я просто откинулась на стену и чуть не рухнула под ноги клавишнику. Он вместо меня схватил драгоценный инструмент и шарахнулся в сторону.
Но мне помог Алексей: взял за локоть и потащил в коридор.
– Настя, что с тобой? – уже выйдя, грозно выдал дирижер. Холодная рука легла на лоб. – Да ты горишь. Зачем пела с температурой? Могла вообще не приходить! – Дирижер затолкал меня в тесный кабинет и усадил на стул.
Я быстро осмотрелась, насколько позволяло вялое состояние. Фортепиано в нише, рядом – стол и широкий деревянный подоконник. Окно выходило на проспект, и я увидела, как мимо скользят разномастные каблучки.
– Ты слышишь? – Алексей потянулся и распахнул форточку. – Чуть-чуть свежего воздуха.
Не смогла ответить. Все кружилось-вертелось, словно я – юла. Было и жарко, и холодно, а еще я боялась, что меня все-таки вытурят, и… прощай, оркестр!
– Эй?! – повторил Алексей и с рывком захлопнул окно.
Я поморщилась от неприятного звука.
– Концерт же, не могла пропустить… – прошептала на выдохе и закрыла лицо ладонями. Хотелось разреветься, дать слабину, но я просто сглотнула горький ком и сцепила зубы. Медленно выдохнула, чтобы взять себя в руки. Наверное, простудный чай перестал действовать, нужно еще один выпить.
– Ну глупо же, – сказал жестко дирижер, подойдя ближе. – Никогда еще не видел таких самоотверженных студентов. А если вот так придавит на концерте, что будешь делать?
Я раскрыла ладони, тряхнула хвостом, отчего светлое лицо мужчины расплылось передо мной, и мягко улыбнулась.
– Встану и буду петь.
– Однако… – Алексей потер острый подбородок и, сложив жилистые руки на груди, присел на край стола. – Чай будешь?
Даже странно, что мне уже второй педагог предлагает сегодня выпить. Не к добру или к радости? Закивала. Не стану отказываться от щедрости.
– Пять минут выдержишь сама? Я своих разгоню.
– Конечно, – и заулыбалась еще шире. – Там мои вещи остались в оркестровой.
– Я захвачу, отдыхай, чудо в перьях, – хохотнул Алексей и показал на волосы. – Куда дела? Мне нравились разноцветные пряди.
– Это пастельные карандаши, смылись уже, но я могу что-нибудь придумать в следующий раз, – и на свою голову подмигнула дирижеру. Еще подумает, что глазки строю.
