Русская эмиграция в Париже. От династии Романовых до Второй мировой войны

Великий князь Владимир Александрович был столь же щедр и в чаевых: как-то раз он добавил официанту в «Максиме» «к пригоршне золотых монет еще и несколько драгоценных камней». Как вспоминал позднее его кузен, великий князь Александр Михайлович – более известный как Сандро[3], – визиты Владимира в Париж становились «праздничными днями в календарях метрдотелей и шеф-поваров Города света, которым он, устроив сначала страшный скандал из-за «отвратительного» меню, неизменно оставлял в конце вечера щедрые чаевые, вкладывая их в каждую протянутую к нему руку»18.

К концу XIX века русские обрели в Париже такую популярность, что их прозвали там «боярами». В своем знаменитом кабаре на Монмартре певец Аристид Брюан выкрикивал «казаки идут!» при виде русских, заходящих в зал для ночного разгула19. Великие князья предпочитали занимать отдельные комнаты – cabinets particuliers, – где наслаждались обществом французских куртизанок. Однако иногда распоясавшиеся бояре выходили за рамки: один граф «имел склонность накалывать острой вилкой узоры на голых женских животах», а группа русских офицеров «устраивала любопытную игру с заряженными револьверами. Они выключали весь свет и принимались палить во все стороны. Последствия этих игр замалчивались, однако ущерб наносился огромный, и за него платили по-царски»20.

Правда, не всем великим князьям удавалось избежать неприятностей. Один такой анонимный, но очень богатый господин проводил однажды вечер в ресторане с парой дамочек не самых строгих правил, и внезапно его сморила усталость. Стоило жертве заснуть, как спутницы завладели всем его добром, включая одежду, и оставили ему лишь галстук-бабочку, который так и болтался у несчастного на шее. Когда maître d’hotel вошел в кабинет несколько часов спустя, чтобы подать счет, то обнаружил «полностью голого мужчину, громко храпящего на диванчике». Разбуженный, великий князь получил счет на пятьсот франков, но оказался неспособен заплатить. Явилась полиция, и его, завернув в скатерть, посадили в карету и увезли в участок. Пришлось ему постараться, чтобы уговорить полицейских изменить маршрут и доставить его взамен в русское посольство21.

Другим великим князем, тяготевшим к парижской ночной жизни, был холостой брат Владимира Александровича, великий князь Алексис[4], который в 1897 году приобрел роскошную квартиру в доме 38 по улице Габриель, на правом берегу Сены. Светловолосый красавец, Алексис запомнился румынской королеве Марии как «своеобразный викинг, идеально годящийся на роль Лоэнгрина, о каком Вагнер мог только мечтать»22. Высокий, как все великие князья Романовы, Алексис был, однако, достаточно плотного сложения и имел склонность к лишнему весу; он отличался громким командным голосом и царственными манерами. Как и его брат Владимир, он предавался нескончаемым удовольствиям. Не ограничивал себя ни в вине, ни в женщинах, кутил с цыганами, а девизом своим сделал фразу «В жизни нужно испробовать все»23. Кузен Сандро прозвал его «Красавчиком Барммеллом императорского семейства»24. Он воплощал в себе образ настоящего светского льва и сильно походил на еще одного знаменитого охотника за наслаждениями, короля Эдуарда VII, также предпочитавшего эротические и кулинарные изыски Парижа удовольствиям, предлагаемым родиной. Алексис не был ни интеллектуалом, ни эстетом, как его брат Владимир; он отличался прямотой и добродушием старого моряка, способного кого угодно уморить долгими рассказами о днях былой славы (умело скрывая при этом собственную некомпетентность как адмирала, командовавшего флотом во время Русско-японской войны 1904–1905 годов). Как шутил Сандро, «он скор с женщинами и медлителен с кораблями». Алексис постоянно наведывался в Париж вместе с Владимиром – частота этих визитов породила в Санкт-Петербурге шутку о том, что «парижские дамы стоят России минимум одного военного судна в год»25. Много слухов ходило о том, как деньги, предназначенные на строительство новых военных крейсеров для имперских военно-морских сил, утекали в карманы Алексиса, пока тот находился на посту главнокомандующего флотом – однако он был не единственным, кто лихо вытягивал деньги из государственной казны. Огромное количество афер проворачивалось для того, чтобы повысить доходы не слишком щепетильных великих князей26.

Роскошная жизнь Алексиса в Париже отчасти служила ему утешением после кончины любви всей его жизни – Зины, графини Богарне, вышедшей замуж за его кузена и друга, герцога Лейхтенберга, с которой Алексис вел довольно несчастливый ménage royal à trois27. Когда Зина умерла от рака горла, Алексис кинулся искать утешения в объятиях бессчетной череды актрис и танцовщиц; однажды он прибыл в легендарное кабаре «Мулен Руж» со своей свитой, под охраной агентов полиции, и стал спрашивать, умеет ли кто из танцовщиц плясать русскую (предположительно имея в виду казацкую лезгинку). Публика в зале ответила на его вопрос громким хохотом. Главная звезда, Ла Гулю (которую обессмертил своими полотнами знаменитый Тулуз-Лотрек), исполнила для него канкан, после чего Алексис, по воспоминаниям, чуть ли не всю усыпал ее банкнотами. Он пригласил Ла Гулю на ужин тет-а-тет в «Максиме», где они ели белужью икру и праздновали новый франко-русский альянс28.

Однако вскоре Алексис перенес свою страсть – и свои деньги – на французскую актрису с еврейскими корнями Элизабет Баллетту, приезжавшую с французской театральной труппой в Санкт-Петербург. Он осыпал ее драгоценностями прославленных французских ювелирных домов – например «Картье», – благодаря номинально занимаемой должности в морском флоте. Но после катастрофического поражения России в войне с Японией русский императорский двор пришел в ярость при виде Ла Баллетты, красовавшейся в новехоньком ожерелье с крестом из бриллиантов и рубинов, стоившем Алексису 22 600 долларов (около 700 тысяч долларов на современные деньги), которое метко прозвали «Тихоокеанским флотом». Ла Баллетта, жаловались придворные, «обошлась русскому народу дороже битвы при Цусиме», которая закончилась позорным поражением и ускорила отставку Алексиса29.

В эти последние годы belle époque, когда богачи считали Париж местом, где можно потратить деньги и воспрянуть духом, возник настоящий бум торговли предметами роскоши; драгоценности от домов «Бушерон», «Шоме», и в особенности «Картье», могли соперничать с лучшими изделиями Фаберже в Санкт-Петербурге. Фаворитом русских великих княгинь был французский модельер Чарльз Уорт; много лет ему покровительствовала вдовствующая императрица Мария Федоровна. Повсюду в Париже бутики дорогих parfumier, меховщиков, арт-дилеров и антикваров привлекали колоссальные потоки русских денег. Королевский люкс в отеле «Ритц» с его декором в стиле ампир, «сочетающий достаточную помпу с максимальной степенью комфорта», часто использовался в качестве штаб-квартиры русскими, наезжающими в Париж, чтобы сделать покупки.

Помимо великих князей Владимира и Алексиса, великий князь Михаил Михайлович[5] регулярно бывал в Париже со своей супругой, графиней Торби; великий князь Николай Николаевич приехал в 1900 году и потребовал, чтобы по всему отелю для его безопасности расставили вооруженную охрану. По его милости «Ритц» превратился «в настоящую крепость»30. В отдельных залах приемов там проходили блестящие собрания в честь визитов великого князя Владимира Александровича с женой. Шеф-повар мсье Жимон, ранее работавший в русском посольстве в Мадриде, прекрасно умел удовлетворять оригинальные вкусы русских в еде и винах: «Он мог готовить их борщи, блины, битки и заливное не хуже шефов при русском императорском дворе»31.

Однако с 1902 года один русский великий князь с женой перетянули на себя все внимание и стали центральными фигурами в кругах экспатриантов из романовской России в период до Первой мировой войны. Великий князь Павел Александрович, младший из четырех сыновей Александра II, был, пожалуй, самым умеренным и демократичным из всех русских великих князей; его прекрасный дом в Булонь-сюр-Сен стал благодаря обаянию и дипломатичности его супруги Ольги, графини фон Гогенфельзен, не только магнитом для всех наиболее просвещенных и влиятельных представителей французской литературы, музыки и политики, но и, по сути, «придатком» российского посольства в Париже.

Высокий, «словно мраморная колонна»32, стройный и элегантный в своей форме командующего конной гвардией – поскольку он был военным, как и его кузен, великий князь Николай Николаевич, – великий князь Павел Александрович отличался сдержанной красотой и носил аккуратные, хотя довольно пушистые, усы. Его мягкие карие глаза внимательно смотрели с сурового продолговатого лица. В них были серьезность и меланхолия, которые унаследовал сын великого князя Дмитрий Павлович. Его старшие братья славились своим распутством и в России, и за рубежом, в то время как Павел – это признавали сами Романовы – был на удивление «возвышен в мыслях, сдержан и строг». Он терпеть не мог никаких излишеств и слыл человеком вежливым, добрым и благородным33.

Долгое время он оплакивал потерю первой жены, греческой принцессы Александры, которая скончалась в 1891 году после трех лет брака, оставив его с двумя малолетними детьми, Марией и Дмитрием. Он был безутешен, пока не повстречал знаменитую придворную красавицу Ольгу фон Пистолькорс. Однако она уже была замужем – за капитаном конногвардейцев – и имела от него троих детей. Роман Павла и Ольги привел к появлению на свет незаконного сына, Владимира, родившегося в 1897 году, и к громкому скандалу при русском императорском дворе. Несмотря на глубокую привязанность царя Николая к Павлу, тот вынужден был следовать строгому протоколу и немедленно отстранил пару от двора. Ольга, сильная личность, потребовала от Павла спасти ее от социального остракизма, и он, при помощи брата Владимира, сумел убедить Николая II разрешить Ольге развод. Николай согласился с тем условием, что Павел не женится на ней. Однако очень скоро тот нарушил царский приказ, тайно покинул Россию и, как великий князь Михаил Михайлович до него, заключил с Ольгой морганатический брак в Ливорно, в Италии. Николай, вполне предсказуемо, отреагировал так же, как в случае с Михаилом. Павла лишили военных наград, конфисковали его состояние и в 1902 году изгнали из России. Что гораздо хуже, детей Павла Александровича от первого брака отдали под опеку его брата, великого князя Сергея Александровича, и его жены Эллы (сестры царицы). Николай был непреклонен; как он сказал матери, «боюсь, в конце концов в Париже образуется целая колония из членов русской императорской семьи с их полузаконными и незаконными женами»34.

К 1903 году, проведя некоторое время в Италии, Павел и Ольга решили обосноваться в Париже. Момент оказался удачным, потому что русофильство там по-прежнему процветало в результате франко-русского альянса. Беспокоясь о своих доходах и предвосхищая кару за вступление в брак без разрешения царя, Павел спрятал деньги в иностранных банках, а из России якобы бежал с двумя чемоданами, где лежало три миллиона рублей золотом (эквивалент тридцати миллионам долларов на то время)35. В Санкт-Петербурге его жену могли считать падшей женщиной и персоной нон-грата, но в Париже Ольга стала настоящей звездой французского высшего общества. Поначалу пара жила в огромной квартире в доме 11 по авеню Иена, очаровательному проспекту в Шестнадцатом округе, где в 1903 и 1905 годах у них родились дочери Ирина и Наталья и где проходили их первые салоны и приемы.

Однако, для того чтобы достичь желаемого положения в парижском обществе, Ольга, которой было отказано в титуле великой княгини, нуждалась в другом, соответствующем ее новому положению. Статус морганатической жены старшего Романова создавал массу протокольных проблем и сложностей с исполнением официальных функций. Благодаря принцу-регенту Баварии она в 1904 году получила титул графини фон Гогенфельзен. Он был ниже, чем предыдущий, и не решал всех ее затруднений, поэтому законный статус Ольги оставался для Павла крайне болезненной темой.

События в России в 1905 году внушили и великому князю Павлу Александровичу, и графине фон Гогенфельзен серьезную тревогу. Избиение в январе 1905 года казацкими войсками марша невооруженных, ни в чем не повинных людей, требовавших повышения зарплат и улучшения условий жизни, навлекло на русский царизм позор и бесчестие – как внутри страны, так и за границей. Павел и Ольга были потрясены событиями, получившими впоследствии название Кровавое воскресенье. За ужином у себя дома, на улице Иена, с французским дипломатом Морисом Палеологом (будущим послом в Санкт-Петербурге с 1915 года до самой революции) они открыто говорили о своих опасениях относительно родной страны. Все трое были в курсе активно циркулировавших политических сплетен насчет интриг Германии по принуждению России к вступлению в альянс против Британии. Ольга и Павел сходились во мнении, что протесты в Санкт-Петербурге приведут к падению старого режима. «Что ж! Все потеряно, так ведь? – сказал Павел Палеологу. – Вы сами видите, внутри и снаружи все разваливается»36.

Убийство анархистом брата Павла, великого князя Сергея Александровича, в Москве менее месяца спустя было воспринято ими как акт отмщения; оно подтвердило, как опасна стала жизнь в России для членов семьи Романовых. Николай II приказал Павлу вернуться в страну на похороны Сергея. Однако границу с Германией он пересек в одиночку; Ольгу отправили назад как «нежелательную иностранку», о чем много шумела британская и французская пресса37. Несмотря на отказ признать морганатическую жену Павла, Николай II на личной встрече после похорон сообщил дядьке, что простил его и он может вернуться в Россию, когда пожелает. Ему будут возвращены и состояние, и военные регалии. Однако Павел не сможет забрать детей от овдовевшей свояченицы Эллы, и Ольге въезд будет запрещен. Скандал с адюльтером особенно остро критиковала высокоморальная супруга Николая II Александра, которая настояла на том, чтобы графиню не принимали при русском дворе еще несколько лет 38.

С болезненной ясностью Павел и Ольга осознали, что им придется обосноваться в Париже навсегда; для этого требовалась более внушительная резиденция, и поначалу они искали что-то подходящее в окрестностях Версаля. Наконец им попался идеальный дом – «Отель Юсупофф»[6] на авеню Виктора Гюго, в Булонь-сюр-Сен в Шестнадцатом округе39. Его построили в 1860–1861 годах для княгини Зинаиды Нарышкиной, вдовы князя Бориса Юсупова, которая затем вышла замуж за графа Шарля де Шаво и осела в Париже. После смерти княгини в 1893 году особняк унаследовал князь Николай Юсупов из Санкт-Петербурга, однако тот простоял пустым более десяти лет, пока Павел и Ольга не приобрели его40.

Наконец-то у Ольги появилось дело, в которое она могла вложить всю свою энергию и реализовать собственные представления об утонченности belle époque, соответствующем ей образе жизни и развлечениях. Во многих смыслах супруги были архетипическими персонажами Пруста, и действительно графиня фон Гогенфельзен упоминается в великом цикле французского классика «В поисках утраченного времени», где вымышленная героиня Марселя Пруста, мадам Германт, наносит оскорбление великой княгине Владимир, ошибочно называя графиню фон Гогенфельзен «великой княгиней Павел»41. Павел упоминается там тоже, как «добрый великий князь», вместе с другими представителями высшего общества, с которыми их с Ольгой обычно ассоциировали: принцем и принцессой Мюрат, графиней де Порталь, леди де Грей, Верой де Талейран-Перигор, князем и княгиней Барятинскими, мадам де Шевинье, графиней де Грефюль и поэтом Робером де Монтескью, который появляется у Пруста под именем «барон де Шарлю».

Несмотря на боль от разлуки с Россией и детьми Павла, а также с их общим сыном Владимиром – тот вернулся в Санкт-Петербург и поступил в элитную военную школу, Пажеский корпус, – Павел с Ольгой наслаждались своей роскошной ссылкой вместе с двумя дочерями в доме, «достойном Помпадур или дю Барри»42. Для обустройства нового жилища они использовали все лучшее, что могли предложить им парижские мастера. В 1905 году Ольга заказала дорогой ремонт и переустройство дома у знаменитого дизайнера интерьеров Жоржа Хентшеля, который заполнил внутреннее пространство произведениями искусства XIX века: картинами, антиквариатом, гобеленами, мебелью в стиле Людовика XV, скульптурами, миниатюрами, бронзой и мрамором. Ольга без устали рыскала по парижским галереям и выставкам в поисках новых сокровищ, особенно керамики и изделий из стекла, яшмы и восточного фарфора, для своей коллекции, которой завидовала вся французская столица43.

В этой роскошной, блистательной обстановке, с помощью шестнадцати слуг Ольга устраивала громкие приемы, в то время как ее сдержанный супруг Павел больше всего наслаждался ежедневными прогулками с дочерями Ириной и Натальей в близлежащем Булонском лесу. Бывали у них и интимные ужины с друзьями, в том числе из рода Романовых, которые, наезжая в Париж, снисходили до Ольги, все еще отлученной от санкт-петербургского двора44. Приемными днями у нее были воскресенья, с 16 до 19 часов.

В следующие несколько лет французская пресса – особенно «Фигаро», – всегда интересовавшаяся семьей Романовых, регулярно анонсировала тот или иной салон, прием или бал, который давали очаровательный великий князь Павел и графиня, его жена, «одна из красивейших женщин Парижа, отличающаяся не только своим положением, но также высокой духовностью и сердечностью, которые не могут не вызывать всеобщего восхищения»45.

Когда Ольга не была занята организацией очередного суаре, она гонялась за дорогими покупками в лучших магазинах на рю-де-ла-Пэ. Сразу после свадьбы Павел начал приобретать для нее драгоценности, соответствующие новому статусу. Романовы и раньше покровительствовали дому «Картье»: великий князь Алексис покупал там украшения для своей любовницы Ла Баллетты, а великая княгиня Владимир считалась постоянной клиенткой. С 1905 по 1915 год Ольга тратила на драгоценности около 5500 франков в месяц – в сумме 56 тысяч франков только на «Картье» (и это не считая денег, которые там же потратил на нее Павел)46.

Дневники Ольги, хранящиеся в государственных архивах в Москве, представляют собой бесконечное перечисление предметов роскоши, записи расходов на примерки и парикмахера, которого она посещала несколько раз в неделю, на духи от «Роже и Галле» и «Убиган», кремы от «Герлен». Она была прекрасно знакома с лучшими магазинами на рю-де-ла-Пэ еще до брака с Павлом, поскольку часто сопровождала первого мужа, Эриха фон Пистолькорса, в заграничных поездках. Она считалась постоянной клиенткой Пакена, платья у которого стоили не меньше 5000–6000 франков каждое, а позднее стала преданной поклонницей Чарльза Уорта, магазин которого находился в нескольких кварталах от «Картье». Ольга очень боялась, что поправится и перестанет влезать в свои роскошные дорогие наряды, поэтому никогда не ела за столом, а лишь перекусывала в одиночестве47. Оно того стоило: подлинный триумф ожидал ее на венгерском костюмированном балу у мадам Итурб в 1912 году, куда она пришла в потрясающем костюме – платье от Уорта, расшитом жемчугами, в меховой гусарской шапке, увенчанной тиарой от «Картье» с бриллиантами огранки «груша», в ожерелье, также от «Картье», с жемчугом и бриллиантами, и меховой накидке. Прическа Ольги обошлась в 9950 франков (около 700 долларов) и была сделана у парикмахера Савари. Ее парадный снимок в этом наряде, сделанный модным фотоателье «Буассона и Тапонье», обошел всю мировую прессу и стал венцом моды Прекрасной эпохи.

Про один обычный майский день 1904 года Ольга записала в своем дневнике, что посещала ювелира Андре Фализа, чтобы поглядеть на драгоценности принцессы Матильды[7], а потом «ходила к Картье полюбоваться украшениями и кое-что купить». После ланча она заказала шляпу у Мейера, а дальше отправилась к австрийскому кондитеру Антону Румпельмейеру на рю-де-Риволи выпить чаю с пирожным, после чего вернулась к «Картье». Такие вылазки, писала она, были «ужасно утомительны», равно как и растущие стопки приглашений, требовавших ее с Павлом присутствия на благотворительных праздниках, крестинах, свадьбах, садовых вечеринках, балах и визитах в оперу и театры. Устав от веселья, они с детьми уезжали в Биарриц, на юг Франции, в Италию или Германию, чтобы «поправить здоровье»48.

Находясь же в Париже, Павел и Ольга направляли бо́льшую часть своего времени и денег на поддержку искусства. Павел был самой выдающейся фигурой русской колонии в Париже и «торжествовал, видя, как его жена занимает достойное ее место в этом… блистательном обществе». Их частый гость, дипломат Шарль де Шамбрюн, туманно вспоминает о дивных вечерах у Павла и Ольги: «Все эти воспоминания с тех пор растаяли в дымке над Сеной. О! Вот бы вернуть те времена в Булони назад!»49 К середине 1900-х дом в Булони прославился изысканными ужинами и утонченной кухней; он как магнитом притягивал к себе писателей, политиков, дипломатов, художников и музыкантов, равно как и высокопоставленных русских, приезжавших в Париж с визитами50.

Благодаря страстной любви к музыке Ольга познакомилась и сдружилась с одной из главных покровительниц музыки в Париже американкой Виннареттой Зингер, давно живущей во французской столице, где ее знали по мужу как принцессу де Полиньяк. Виннаретта, богатая наследница, получила в 1875 году львиную долю состояния отца, Айзека Зингера, заработавшего 13 миллионов долларов на производстве швейных машин[8], и щедро покровительствовала искусствам, особенно музыке. После короткого неудачного брака в 1893 году она вышла замуж за принца Эдмона де Полиньяка, гораздо старше ее, обаятельного, но незадачливого, чьим «единственным достоинством [был] титул»: классическая история о том, как американские деньги пришли на выручку отмирающей обедневшей аристократии51. Супруги, талантливые музыканты, поддерживали дружеские отношения – оба были нетрадиционной сексуальной ориентации, – основанные на общих культурных интересах, вплоть до смерти Полиньяка в 1901 году. К этому времени связи во французских аристократических кругах обеспечили Виннаретте (которую друзья ласково называли «тетушкой Винни») желанное положение среди верхушки парижской знати, описанной Прустом. Литературный и музыкальный салон, который она основала в своем впечатляющем неоклассическом особняке на пересечении улиц Кортамбер и Анри-Мартен, стал тем местом, куда стекались все новые композиторы, мечтающие о славе, в поисках покровительства. Главный зал там вмещал в полном составе камерный оркестр, и великий князь Павел с графиней фон Гогенфельзен, постоянные гости, наслаждались у Виннаретты музыкой Форе, Равеля, Дебюсси, Пуленка и Сати – среди прочих.

Великий князь Павел с женой отвечали ей таким же гостеприимством; на приеме у себя дома, в Булонь-сюр-Сен, в декабре 1906 года они познакомили Виннаретту с «высоким, энергичным молодым человеком с белой прядью в густых черных волосах», недавно приехавшим из России52. На тот момент он был одним из самых активных и влиятельных представителей русских художественных кругов в Санкт-Петербурге. Музыкальный и балетный импресарио с огромными амбициями, он очень скоро взял Париж штурмом со своей труппой из певцов, танцовщиков, хореографов и художников-оформителей. Виннаретта Зингер в числе многих подпала под его неотразимое обаяние. Звали молодого человека Сергей Дягилев.