Пасынок. Повесть
Вадим Голубев
Всегда манила продвинутых россиян Европа. Кого-то – музеи, кого-то пляжи Средиземного и прочих морей, кого-то – шопинг. Сейчас она мало для кого из нас доступна. Большинство туда и не стремится. Кому удалось пролезть – считает себя счастливчиком. Только какова цена за это «счастье»? Вот и герой повести всю жизнь стремился «на родину предков», а что из этого вышло…
Пасынок
Повесть
Вадим Голубев
© Вадим Голубев, 2023
ISBN 978-5-0059-8392-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ВАДИМ ГОЛУБЕВ
ПАСЫНОК
Повесть
ПРОЩАЙ РОДИНА!
С детства Сергей помнил биологического отца – латыша-художника в четырех стадиях. Когда тот был в легком подпитии. В эти дни папаша, получив деньги за выполненный заказ, тащил в дом всякие вкусные вещи и обязательно игрушку для чада. Читал мальчику книги на латышском и русском языках, попахивая рижским бальзамом. Мать в этой ситуации старалась выудить у супруга как можно больше денег. Часть оставить на пропитание, квартплату, да на обновки для ребенка. На себя тратила лишь то, что сама зарабатывала. А зарабатывала она неплохо. Считалась одной из лучших парикмахерш в Риге. Поэтому со всех концов столицы маленькой, но гордой республики к ней ехали состоятельные дамочки, не скупившиеся на чаевые. Их мама тратила на роскошные наряды и дорогую косметику. При этом не забывала откладывать «на черный день» – болезнь, развод. Увы, муженек Юрис Петерис все чаще оказывался во второй стадии, когда от него разило водкой, а сам становился агрессивным, заносчивым, все чаще вопящим:
– Я художник! Я – гений! Мои картины призы на всех выставках получают! А ты кто? Никто и звать никак! Парикмахерша!
Мама пыталась вразумить, что и она своего рода – художница. Попробуй создать из «трех волосков» на голове богатой старушенции произведение искусства! Или из сальной копны волос на башке невесты соорудить роскошную, благоухающую корону. Раскрасить саму новобрачную так, что щелки глаз превращались в бездонные голубые озера, а тонкие губёшки становились огромными алыми розами. И что работает она лишь с теми, кто считается городской элитой. Отца это раззадоривало еще больше.
– Лайма Вайкуле у тебя стрижется?! Да, эта Лайма в кабаке «Юрас перли» у меня на коленях сидела, песенки пела, а я пил самый дорогой коньяк и черной икрой закусывал! – куражился родитель.
После начиналось худшее. Батя замечал пропажу денег и вопил:
– Где мое бабло?! Украла?!
– Да ты сам пропил или по пьянке потерял! – не моргнув глазом, врала мать.
Потом наступала третья стадия. Художник ненадолго уходил из дома. Затем его приносили на руках собутыльники – местные пьянчуги. Папаня рыгал какой-то гадостью, писался во сне. На короткое время придя в себя, трясущимися руками перебирал монеты, преимущественно медные, снова ненадолго уходил из дома, чтобы снова оказаться в нем принесенным на руках.
Ну, а потом батя протрезвлялся, вступал в четвертую стадию, снова шел творить «гениальные произведения». Петерис-старший трудился на художественном комбинате. Работать дома не позволяла хоть большая, но полутемная комната в строении семнадцатого века, приспособленного из купеческого амбара под жилье. Отцу поручали писать портреты Ленина, Брежнева, прочих руководителей партии и правительства, плакаты, прославлявшие героизм латышского народа и других народов Советского Союза в годы Гражданской и Великой Отечественной войн, трудовые подвиги латышей, процветание республики. Ими украшались стены домов ко Дню Победы, революционных праздников. Прославляя Советскую власть в своих полотнах, Юрис Петерис ее не любил. Очень не любил. Считал, что при капитализме он, с его талантом, стал бы живописцем с мировым именем. Оттого, как-то находясь в подпитии, изобразил на огромном портрете Ленина со скорбным лицом. Портрет провисел на здании в центре недолго. Пока на него не обратил внимания кто-то из партийного начальства. «Шедевр» немедленно заменили, а к дому на улочке Сарканас Гвардес, где жила семья Петерисов, подъехала черная «Волга». Из нее вышли трое молодых людей в штатском. Ткнули ордера на обыск и арест художника за антисоветскую пропаганду и агитацию. Сергей помнит, как, ахнув, схватилась за голову мама. Как невпопад пьяно захихикал отец, начавший пропивать, полученный за картину аванс. Перерыли весь дом. Ни подрывной литературы, ни иностранной валюты, за которую тогда сажали, ничего другого предосудительного не нашли. Кивнули матери:
– Ваш муж не в состоянии собраться сам. Подберите ему туалетные принадлежности, носки, смену белья, что-то теплое. Продукты не нужны. Там накормят!
Отца осудили быстро и тихо, без шумихи в прессе. Покатил Юрис в зарешеченном вагоне в печально известные мордовские лагеря. Ну а маму вызвал директор салона красоты, со вздохом предложил уволиться по собственному желанию. Добавил, что звонили из всесильного КГБ, сказали, дескать, нельзя работать в заведении, где обслуживается городская элита, жене антисоветчика и диссидента. Пришлось ездить маме из центра в удаленный Кенгарагс – дыру, населенную работягами, да маргиналами. Там ее – известную мастерицу схватили «с руками и ногами». Прежняя клиентура последовала за ней. Моталась кто на такси, кто на служебных машинах мужей. Финансовые показатели затрапезной парикмахерской резко пошли вверх. Директор потирал руки. Зато коллеги мамаши его радости не разделили. Стукнули «куда следует». Теперь уже ее пригласили в КГБ.
– Надо бы вам, Юлия Борисовна, уехать из Риги. Еще лучше – из республики, – сказал с легким латышским акцентом гэбистский чин в штатском. – Вы – русская, в любом уголке страны найдете работу по душе. Такая мастерица нигде не пропадет! С трудоустройством на новом месте поможем.
– Ну и куда я поеду? – вырвалось у матери. – Моя семья живет в Риге с петровских времен! Все здесь: могилы предков, подруги, город, где я провела жизнь, школа для ребенка. Хоть Россия, хоть Украина, хоть сопредельные Эстония с Литвой – для меня чужбина! Кстати, с мужем я развелась. Полностью отмежевалась от его антигосударственной деятельности, о которой ничего не знала.
– Все равно, Юлия Борисовна, надо уехать! Вы же не хотите, чтобы мы проверили вашу работу? Например, откуда берете импортный инструмент, западные шампуни, макияж, которые не поставляются в советские салоны красоты, не говоря уже о рядовых парикмахерских? Сядете! А ребенок попадет в детский дом! Не думаете о себе – подумайте о сыне! Мы договорились с вашим начальством. Вам предоставят очередной отпуск. Только не надо ехать на взморье, на вашу дачу! Съездите в другие республики, подыщите работу! А на какие деньги построили дачу?
– Скажите тоже – дача! Баня, да сарай! И не взморье, а берег реки Лиелупе. Дыра! Дачу решили записать на меня, чтобы муж не пропил. Он сказал: «Твой участок – ты и строй»! Поэтому нет каких-то хором! Лишь хозяйственные постройки!
– Немалые средства на сберегательных книжках – тоже все ваше? Не смешите! С зарплатой парикмахерши две жизни потребуется, чтобы столько собрать! При этом ни есть, ни пить, не одеваться, ни платить за квартиру. Не испытывайте судьбу! Поезжайте в отпуск!
Поначалу Сергей приуныл. Прощай теплая вода Лиелупе, походы на берег моря, где вода была теплой лишь в очень жаркие дни, посиделки в летних кафе с его любимыми рублеными шницелями и свиными отбивными, прогулки на отцовской яхте со светлым названием «Дзинтарс» (янтарь). Однако он надеялся вернуться к началу учебного года. Тогда наиграется с друзьями – Эдиком, Эдгаром, Ойярсом, Абрашкой Рабиновичем, сероглазой Анитой, в которую были влюблены все мальчишки двора. Поделится воспоминаниями о прошедшем лете, о далекой Москве, знакомой ему со сверстниками лишь по отцовским плакатам, да картинкам в учебниках. Пацаны лопнут от зависти, а Анита наконец-то обратит на него внимание.
Мама заказала такси, хотя до огромного здания вокзала было идти всего семь минут. Сунула водителю рубль притом, что поездка стоила лишь десять копеек. Разместились в купированном вагоне, где Юля приобрела сыну, словно взрослому, нижнюю полку. Тихо гуднул тепловоз, медленно двинулся, набирая все большую скорость. Проплыли мимо окна громады зданий Академии наук и рынка, неказистые пристанционные строения. После мелькнул ненавистный Кенгарагс – разлучник с мамой. Затем пошли сосновые леса, среди коих мелькали большие поляны с хуторами, перед которым паслись овечки с козочками, да важно возлежали ухоженные коровы. Глядя на это, Сергей представлял, как через месяц замелькают в обратном порядке: леса с хуторами, Кенгарагс, Академия Наук. Потом, уже на такси, – улица Калею, площадь Альберта и, наконец, родной дом на Сарканас Гвардес. Мальчишка тогда даже не мог предположить, что все это он увидит снова через много лет.
Попутчиком оказался полноватый, разбитной, с огромными усами майор милиции, возвращавшийся с санаторного лечения на курорте Кемери. Четвертая полка в купе пустовала. Майор, назвавшийся Володей, сгонял в вагон-ресторан, вернулся с бутылкой коньяка, лимонадом для Сережи. Юля достала миноги, бутерброды с карбонадом, источавшим незабываемый запах, нежнейшим сыром, балтийским лососем. Сергей видел, как все более становилось игривой слегка захмелевшая мать. Усталость сморила мальчишку. Он отвернулся к стене и заснул безмятежным детским сном.
Утром прибыли в Москву. Мама выглядела не выспавшейся и усталой. Володя – тоже.
– Нам бы куда-нибудь в отель, – неуверенно сказала мать, настороженно глядя на огромный незнакомый город.
– Что ты, Юля! В Москве гостиницы только по броне, – ответил майор. – Поедем ко мне! У меня двухкомнатная квартира рядом с метро. Поживете, оглядишься, что-нибудь придумаем.
На стоянке такси стояла огромная очередь. Володя махнул постовому милиционеру, что-то сказал ему. Тот быстро подогнал машину с зеленым огоньком. Под возмущенный ропот очереди погрузили чемоданы и рванули к новой жизни.
Их ждала «двушка», темноватая от обильной зелени деревьев, посаженных вплотную к дому. Сереже выделили целую комнату. Небольшую, но «свою». Сам он хотел бы разместиться вместе с мамой в гостиной с телевизором, а дядю Володю – в маленькую. Но вспомнил русскую пословицу: «От добра добра не ищут», что в Риге у него не было и этого, а всего лишь закуток. Разместившись и отдохнув с дороги, поехали смотреть столицу. Кремль Сережа узнал сразу – таким изображал его на плакатах отец. Но видеть на рисунке одно и совсем другое видеть воочию. Любоваться его храмами, дворцами, башнями, видом на Замоскворечье, открывающимся с высоты холма. Мать с сыном были поражены. Поразили их также громады домов на проспекте Калинина, «высотки» Министерства иностранных дел, гостиницы «Украина», жилого дома на Красной Пресне. Зато пища в ресторане не понравилась. Еще менее понравилась еда, приобретенная в гастрономе рядом с домом. Не помогло даже искусство матери сделать из неаппетитной снеди, что-то более-менее съедобное. Утром снова не выспавшаяся и усталая мама сделала знаменитый «завтрак по-крестьянски» – жареную картошку с ветчиной, залитую яйцом. Ткнула вилкой, поморщилась:
– Как же вы в Москве такие продукты едите?
– А по мне – так очень вкусно! – выпалил Володя и добавил. – Придется, Юля, привыкать! Ты веришь в любовь с первого взгляда?
– Признаться, не очень…
– До встречи с тобой я тоже не очень верил. Теперь – поверил! Выходи за меня замуж! Как человек ты мне подходишь, как женщина и хозяйка – тоже!
– Ты знаешь мою историю. Как начальство отнесется к нашему браку? Вам, поди, запрещено жениться на мне подобных?
– Начальство меня уважает, потому, что я – лучший из подчиненных! Простит. А в ЗАГС надо идти завтра же! Чтобы сразу же заняться вашей пропиской, Сергея в школу определить.
– В ЗАГСе месяц, как минимум, надо ждать. А я – приезжая. В Латвии таким все три месяца ждать приходится.
– Звонок от моего начальства – сразу же зарегистрируют! И пропишут в день обращения!
– А как же Рига?! – спросил Сережа.
– С Ригой пока придется подождать. Нельзя нам туда возвращаться, сынок.
– Детей у меня нет. Будешь моим ребенком. Усыновлю! – пообещал Володя.
– У меня есть отец, – насупился мальчик.
– Нет у тебя отца! Твой отец лишен родительских прав, – вздохнула мама.
– Точно! Диссидентов и антисоветчиков у нас лишают родительских прав! – поддержал «жених».
