– Хорошо, – сказал волхв, то ли отвечая спутнику, то ли любуясь ослепительной красотой простора.
Дальше ехали, не разговаривая. Джексенбе затянул какую-то песню, негромкую, но удивительно согласную с нахлынувшим умиротворением. Киргизы пели хорошо, почти все. И умудрялись на ходу изобретать мотивы, подходящие случаю, а слова рождались сами собой, из души. Ничто не нарушало покоя, если не считать редкого посвиста затаившихся в зелени птах да жужжания насекомых. Впрочем, насекомые не досаждали, ещё не настало время голодных слепней, жаждущих кровушки и способных замучить не столько людей, отмахивающихся от злыдней, сколько безропотную скотину, которую они изводили своим вампирством и даже при обилии корма превращали в доходяг. Потому-то стада загодя отгоняли в горные долины, на джайляу, как называли киргизы летовку, где было прохладней и где не водились эти кровососущие твари.
Баюр начал слегка подрёмывать, усмехаясь про себя на «опасности», которыми пугал его Джексенбе. Солнышко пригревало, обволакивало истомой. В седле покачивало под мерный шаг коня, его спутник примолк, тоже, видать, сморило… как вдруг издалека донеслось лошадиное ржание. Сонливость мигом слетела с волхва. Он выпрямился и, привстав в стременах, огляделся. Никого. Холмистая равнина всё так же безмятежно перекатывала под ветром зелёные волны, даже птичий щебет не умолкал. Показалось? Приснилось? Однако киргиз тоже встрепенулся, вертел головой – значит, и он услышал. Воздух вспорол резкий режущий звук, будто хлестнули кнутом. Побратимы переглянулись и, не сговариваясь, пнули каблуками своих коней, направляя их на звук, разом поняв, откуда он пришёл. Ружьё, соскользнув с плеча Баюра, легло ему в руку и замерло на изготовке. Взгорбленная равнина, приняв на свой гребень озадаченных конников, покатилась по склону вниз, открывая широкую впадину и в глубине её – вытоптанный зелёный пятачок, по которому кружили три всадника, пока ещё маленькие и лично для них не опасные, от которых можно было легко уйти, пустив галопом коней. Гортанные крики и издевательский гогот незнакомцев далеко разносила звенящая бескрайняя тишина. Джексенбе взглянул на Баюра, тот подозрительно сузил глаза и дулом ружья указал ему на что-то неподвижно лежащее в центре пятачка, вокруг которого топтались копыта гнедых жеребцов. Киргиз кивнул и зло скрипнул зубами:
– Карачи.
Тем временем нежданно пожаловавшие видоки были замечены. Навстречу им поскакали двое, а третий, спрыгнув на землю, подхватил безвольное тело (мёртвый или без сознания?), взвалил на седло и вскочил следом, собираясь удрать.
Свистнула стрела Джексенбе, и всадник, скачущий навстречу чужакам и опередивший напарника, широко раскинул руки, завалился назад, а потом и вовсе рухнул в траву. Оставив второго разбойника лучнику, Баюр выстрелил в третьего, который нахлёстывал коня в противоположную сторону, и не промахнулся. Наездник упал, а испуганная лошадь с переброшенным через седло телом помчалась дальше. Вторая стрела Джексенбе сорвалась с тетивы, но летящий встречь разбойник резко вильнул в сторону, и она, не достигнув цели, прошла мимо. Оставшись в одиночестве против двоих обозлённых стрелков, он посчитал за лучшее унести ноги и рванул что было мочи, не пытаясь настичь лошадь с трофеем, а наоборот, в другую сторону. Друзья же бросились вдогонку, но не за ним (тот, пригнувшись к гриве коня, наподдавал жару и был уже далеко), а за неуправляемой лошадью, уносящей бесчувственное тело. Испуг придал ей небывалой резвости, и успех погони балансировал на грани провала. Но тут Джексенбе закрутил над головой аркан и метнул его в беглянку, которая на всём скаку чуть не выдернула ловца из седла.
Стычка в степи заняла не более десяти минут. Разбойников, расслабившихся от удачного нападения и утративших бдительность, чужаки застали врасплох и опередили их стремительными выстрелами, не дав сделать ответных. Теперь предстояло узнать, за чем или за кем охотились карачи.
Баюр спешился, снял бесчувственное тело с храпящей лошади (всё ещё не пришедшей в себя после скачки, норовящей взвиться на дыбы и протестующе заржать), сел на колени возле незнакомца, безвольно лежащего на земле, осматривал его. Пленником оказался молодой киргиз, совсем юноша лет двадцати. Бритая голова, как и положено мусульманину, без шапки (если и был малахай, потерялся где-то в траве), чапан, перепачканный в земле и сочной зелени. Никакого намёка на богатство. Зачем он понадобился лихим людям, что в нём может быть ценного?
Джексенбе, словно отвечая на мысленное недоумение своего тамыра, неуверенно предположил:
– Аманат?[12 - Аманат – заложник.] – и, увидев взлетевшие брови Баюра, пояснил: – Барантачи украли. За выкуп – жизнь дарить.
Что-то такое волхв слышал: баранта, баранта… какой-то особенный грабёж… Но задавать отдельный вопрос Джексенбе не пришлось, тот добросовестно просветил гостя степей:
– Месть. За долги, за обиды. Обычно угоняют скот, убивать – редко.
– То есть грабят имущество, – подытожил волхв. – Но у этого ничего при себе не было, даже лошади. Иначе она была бы где-то поблизости.
– Джок![13 - Джок – нет.] Был лошадь. Анду[14 - Анду – вот.], – рука вытянулась в сторону вырастающих из земли скалистых отрогов, с которых, постепенно набирая силу и уверенность, вздымался ввысь Джунгарский Алатау. Киргизу с седла было легче разглядеть издали.
Баюр поднялся во весь рост, чтобы посмотреть в указанном направлении. Из-за каменной глыбы вышла лошадка и мирно пощипывала травку. Видимо, напуганная нападением на хозяина, удрала и спряталась, а теперь, когда всё стихло, решила вернуться.
– Оружия не было, – Джексенбе укоризненно покачал головой. – Не мог себя защищать. Нельзя один в степь без оружия! – подобная глупость не укладывалась в голове киргиза. – Иногда воруют продать. В Коканде, в Хиве полно рабов. Рабов-урусов тоже, – последнее угрожающее замечание относилось лично к побратиму, о чём красноречиво свидетельствовали прищуренные раскосые глазки, так и впившиеся в лицо Баюра. Мол, я предупреждал тебя об опасности, а ты хотел ехать один. Мог оказаться на месте этого несчастного. И спасти некому.
– А он точно был один? – засомневался волхв, проигнорировавший остережение и не отрывающий взгляда от бесхозной гнедой лошадки. Вернее, двух лошадок. Вторая вышла из укрытия вслед за подружкой и присоединилась к ней.
Джексенбе, удивившись вопросу, снова обернулся к горам и тоже увидел:
– Вот шайтан!
– Может быть, стоит поискать? Вдруг тоже раненый?
Дважды просить Джексенбе не пришлось. Он так и не спешился, пока волхв на земле осматривал пленника, а укороченный аркан держал намотанным на кулак, не давая пойманной беглянке снова пуститься в галоп. Посему, бросив побратиму виток тугого волосяного шнура и понятливо кивнув, он подхлестнул лошадь и поскакал к вытоптанному пятачку, обшаривая глазами траву вокруг.
Пленник был жив (это волхв проверил прежде всего), только очень бледен и никак не приходил в сознание. Что же такое с ним сделали эти изверги? Распахнув на его груди халат, он увидел на белой рубахе косой кровавый след от нагайки, вытянувшийся от правого плеча до левого бока. Размахнулись и огрели со всей дури. Могли дух вышибить вон. Юноша застонал. Баюр быстро осмотрел его целиком: нет ли других ран, целы ли кости. Кроме ссадин и синяков, шишки на затылке (оглушили, чтоб не рыпался), серьёзных повреждений не обнаружил. Достал из седельной сумки чистый холст и, обложив кровоточащий рубец пластинками красноватого камня, осторожно запеленал грудь.
Раненый снова застонал и, не открывая глаз, с трудом прошептал пересохшим горлом:
– Да… Карл Казимирович… прескверные времена…
Баюр от неожиданности выронил сумку, в которую запихивал вываленные на траву пожитки. Огорошило его не то, что парень вдруг заговорил (в бессознательном состоянии или в бреду часто с языка срывается откровение, что мучит, не даёт покоя), и даже не смысл сказанного, а то, что этот киргиз говорил по-русски, да так чисто и правильно, как если бы этот язык был ему родным. Или он говорил на нём с детства. Или воспитывался и учился в русской среде… Волхв пригляделся к юноше повнимательнее. Красивое восточное лицо, точёные черты… скульптурный шедевр мастера с утончённым вкусом. И что-то в нём… не простое. Даже беспомощное, оно выглядело… ну, благородно, что ли… Словом, не похоже было на лица кочевых киргиз, во множестве промелькнувших перед глазами. А руки? Да-а… Этот парень в степи табуны не пас… Сын какого-нибудь султана? Белая кость? Обрусевший и живущий где-нибудь в большом городе? «Украли за выкуп», – вспомнились слова Джексенбе.
Цепочка предположений достроиться не успела, как раненый снова заговорил. Бессвязно, обрывками фраз… по-русски.
– …остановка стала за караваном… ни слуху, ни духу… – тонкие пальцы ожили, зашарили в траве, – оставаться у Гирея мне более нельзя… надежды рушатся… – рука судорожно сжала в кулак траву, словно пыталась ухватиться за неё и встать, – …по степи в Семипалатинск… ым-м-м, – парень резко дёрнул головой и отключился уже без звука, отвернувшись лицом в траву.
– Да, есть другой… – раздалось за спиной.
Баюр даже не слышал, как подъехал Джексенбе.
– И что? Живой?
– Джок. Саблей по голове. Весь в крови, – киргиз со стороны наблюдал за действиями побратима-шамана, не приближаясь, не спешиваясь, боясь спугнуть ревнивых духов, призванных для исцеления.
– Надо найти укрытие в скалах. Этого, – волхв кивнул на раненого, – в седло не посадишь. Переночуем в горах, завтра посмотрим.
Тамыр кивнул и порысил к гнедым лошадкам, которые, кажется, уже обнаружили укрытие, чтобы проверить, сгодится ли оно и для их ночлега. Лошадки же, перестав щипать траву, настороженно наблюдали за подозрительным всадником, который нацелился прямо на них. Что взбрело им в головы, непонятно. Видимо, опасались, что их снова приберут к рукам новые хозяева. Развернувшись хвостами к Джексенбе, они рванули в каменную расщелину, спасаясь от пленения привычным бегством. Узкий проход не пустил сразу обеих, заставив соблюдать очерёдность. Киргиз пустился вскачь, надеясь изловить сумасбродную скотину. Однако поймал лишь последнюю, которая зацепилась поводом за скалу, истошно заржала, встав на дыбы, но не успела порвать узду, схваченную крепкой рукой. Неудачливой беглянке пришлось покориться ловкому человеку. Та кобыла, что умчалась в ущелье первой, уже пропала из виду, и гнаться за ней было бесполезно. Безмозглая животина. Одна в степи, в горах – пропадёт. Волки задерут. Или другой кто, зубастый, когтистый и голодный. Будет ещё хуже, если она на расстоянии будет следовать за побратимами, тогда выследить их путь – пара пустяков, особых хитростей не потребуется.
Глава 2
Русский офицер
«А этого, значит, убивать не стали…» – Баюр потрогал шишку на затылке незнакомца, раздумывая, не забинтовать ли и её с камнем жизни, но особенной опасности не почувствовал. Хватит и тех, что на груди. К утру придёт в себя, полегчает. Тогда можно и спросить, кто он такой…
– …ради бога… где ваш караван?.. – снова забормотал раненый. – Всё было замаскировано…
Баюр вытаращил глаза и озадаченно потёр лоб. Что – всё? Замаскировано… И зачем? Да-а… Непростой вьюнош…
– …ни один мудрец киргизский не постигнул хитрости… – и уже откуда-то издалека обречённо выдохнул еле слышно: – …срываюсь, срываюсь жестоко…
«Похоже, что и невзрачный чапан, и бритая голова, и что там ещё… – всё только ширма, а за ней кроется тайна. Какая? Разбойная? Контрабандная? Политическая? Может, он шпион? Кто такой Карл Казимирович? Если парень – иностранный разведчик, то причём тут русский язык? А может быть, свой? И что тут в степи разведывать? Ах, да! Караван! Куда? В этой стороне – Китай, среднеазиатские ханства… Вот и спроси его потом: кто он такой, если даже киргизский мудрец не дотумкал. Наврёт с три короба. Или полоумным прикинется. Или молчать будет, как фанатик на допросе. Да и больно нужно – допрашивать! Не моё дело», – волхв запахнул обтрепавшийся чапан на забинтованной груди, осторожно завязал поясной платок, сложил безвольные руки на животе, чтоб не болтались при транспортировке.
Подъехал Джексенбе. За ним покорно перебирала копытами пойманная лошадь, следуя за верёвкой, привязанной к седлу нового хозяина. Баюр осторожно приподнял раненого. Лёгкий. Господи, совсем мальчишка!
– Подержи, – вскочил в седло и принял у киргиза бесчувственное тело. – Нашёл укрытие?
– Там, – махнул рукой тамыр и поехал первым, показывая дорогу.
За громадными камнями, где нашли себе приют сбежавшие гнедые лошадки, открылся проход, плавно переходящий в ущелье, сначала узкое – стремя в стремя не поедешь, только друг за другом, длинное, а потом раздавшееся вширь, с неглубоким, но бойким и говорливым ручейком. А дальше, во впадине, задерживающей бегущую воду, образовалось даже небольшое озерцо. Впрочем, озерцо – громко сказано. Так, небольшой водоём. Но чистый и прозрачный. Все удобства под рукой. И от чужих глаз огорожены (сами-то они на привале не так заметны издалека, а вот костёр…), и за водой никуда ходить не надо. Хотя особенно обольщаться насчёт безопасности было рановато. Третий-то разбойник ускакал. Кто знает, может, ещё вернётся с другими батырами, будет их искать, попытается отбить пленника. Раз они его оставили в живых и хотели куда-то везти, значит, знают ему цену. Баюра он тоже очень интересовал. Никаких вещей у него не обнаружили: ни седельных сумок при лошадях, ни еды, никаких бумаг, даже огнива не было. Так в дорогу не пускаются. Разбойникам и поживиться было нечем. Если хотели продать в рабство, то и второго не убивали бы – барыш больше. Из веток и одеяла ему устроили ложе в сухом и удобном месте. Вскипятили чай, осторожно придерживая голову, напоили. И он наконец спокойно уснул, уже без вскриков, без бормотания.
Пока было светло, друзья по очереди объезжали окрестности на предмет ответного визита вежливости обломавшихся карачей, но было тихо. Баюр всё прокручивал в голове бред раненого и никак не мог свести концы с концами, потом плюнул, решил дождаться, когда тот придёт в себя, питая слабую надежду что-либо прояснить в этом тёмном деле. С Джексенбе говорили мало, главным образом, об обустройстве стоянки и безопасности, понимая друг друга с полуслова. Только однажды киргиз обмолвился, что пленник похож на одного русского офицера, два года назад приезжавшего в степь. Тот был в мундире, с генералом и казаками. Но были у них мало, поехали дальше, к Иссык-Кулю, искали акына[15 - Акын – певец поэм под музыкальное сопровождение.]. Офицер был учёный, много писал в тетради. Баюр взял себе на заметку. Он знал, что родовитые киргизы, то есть степная аристократия, стремились пристроить своих отпрысков в русские учебные заведения, чтобы обеспечить своё положение и своих наследников в будущем. Не все, конечно, а самые дальновидные. Власть Белого царя, как они называли русского императора, всё ощутимее утверждала себя в Сибири и киргиз-кайсацских степях. Отправляли учиться в Омск, Казань, а иногда даже в Петербург. Правда, таких случаев было мало.
– Ночью не сунутся, – уверенно заявил Джексенбе, сваливая принесённую охапку сухих веток возле кострища. – А волки огня побоятся.
Баюр, конечно, доверял опыту степняка, но иногда лучше перебдеть, чем оказаться игрушкой случая, тем более нападения.
– Я посижу у огня, – сказал он спокойно, без всякой тревоги. – Не спится. Посмотрю за раненым. Вдруг проснётся…
– Ладно, – разрешил киргиз, ухмыляясь, – услышишь что – буди.
Он раскатал войлок по другую сторону костра и свернулся калачиком, сунув кулак под щёку. Баюр взял котелок, в котором они варили просяную кашу с бараньим салом, и пошёл к водоёму отмывать. Джексенбе подобными заботами не заморачивался. У киргиз вообще не было принято мыть посуду. Считалось, что таким образом вымывается из дома достаток. Будучи гостем, волхв сам видел, как женщины после трапезы складывали в куржум[16 - Куржум – сумка.] немытые чаши, а потом доставали их для нового употребления такими, как есть, наполняя кушаньями, не утруждая себя гигиеной. Но здесь не юрта. И обычаи аборигенов блюдутся не все, а только те, от которых зависит жизнь и безопасность. Долго у водоёма он не задержался. В сырой низинке и в стороне от дымного костра на него набросились полчища комаров, решивших взять реванш за долгое воздержание от кровопийства. Видимо, люди забредали сюда не часто. Интересно, чем они питаются, когда поблизости нет теплокровных существ? Почёсывая искусанные кисти рук, он подошёл к огню и при свете обозревал нанесённый гнусными тварями ущерб. Потом подбросил веток в костёр, подгрёб раскатившиеся головёшки, так что не сразу заметил, что раненый лежит с открытыми глазами и внимательно наблюдает за ним.
