Когда-нибудь никогда

Ну и пусть отец проснется.

Он должен был проснуться давным-давно, еще от первого дверного звонка. Он должен был проснуться ещё тогда, когда я сидела на вокзале, ожидая, пока начнут ездить хоть какие-нибудь автобусы. Хотя, судя по словам той же Миланы, он в это время еще не спал. Писал отчеты. И правда. А Милана, наверное, помогала изо всех сил.

А вообще-то лучше бы отец проснулся в тот момент, когда ему вдруг захотелось поселить в своей квартире совершенно чужую женщину.

Прежде я ни с чем таким не сталкивалась. А потому не могла сказать, нормально это или нет. Да у нас даже гостей никогда не было, не считая Пашки. Причем Пашка гостил у нас полтора года назад и просто потому что случилась из ряда вон выходящая ситуация – вспомнила о магии тетя Наташа, его мама. За братцем пришлось приглядывать мне. И хомяку. Моему Хомячидзе.

А так…

Чтобы кто-то жил у нас на постоянной основе как минимум три месяца… Кто-то. Женщина, ведьма. С женщинами, а тем более с ведьмами, просто так не живут.

Конечно.

Просто отец себе кого-то нашел, вот и все.

А я, привыкшая видеть его одного, точнее, не привыкшая видеть вовсе, не могу смириться с этим фактом.

С другой стороны, а с чего бы мне с ним мириться. Мы с отцом давным-давно чужие друг другу люди. Спасибо, что пустили, – это теперь уже не шутка. Как вдруг выяснилось, биологическое родство ничего не значит. Ведь этим оправдывал себя отец, когда забрал у меня Янтарную, сестру моей матушки?..

Ох, Янтарная.

Побежденная, но несломленная.

И Кирилл, ее помощник, самый черный маг из всех, кого мне посчастливилось знать.

Этот город погружал меня в пучину воспоминаний.

Все пять месяцев моего обучения вдали от родного дома остались позади, и сейчас я уже не могла сказать, были ли они реальными, или моя больная голова их выдумала. Их, и Милану, и этот жуткий холод…

Комната была точь-в-точь такой же, какой я ее оставила. Разве что погасла та искра жизни, что царила в комнате, пока я здесь жила. А потому все вокруг казалось застывшим.

Если учесть, что в общежитие я брала только самое необходимое, моих вещей в комнате осталось предостаточно. Я надела первый попавшийся свитер поверх своего собственного, чтобы ускорить процесс согревания, и даже шерстяные носки где-то откопала. Села на кровать, прижавшись спиной к изголовью.

Даже вентилятор все еще стоял на моем столе на том же самом месте. Неряшливо свисал выдернутый из розетки шнур.

Интересно.

Когда дрожь прошла, я поднялась с кровати и выглянула в окно. Седьмой этаж, внизу все кажется мелким и ничтожным. Сейчас-то я живу на третьем, и с окна можно было даже людские лица разглядеть, если постараться. А тут… Впрочем, не так уж много на улицах людей. Даже детей во дворе невидно. Конечно. Холодно. Быть может, даже отменили занятия в школах. Хотя, сколько себя помню, я ходила в школу в любой мороз…

Не могу сказать, что мое уединение продлилось очень долго.

Потому что дверь распахнулась, еще когда я не успела отойти от окна. А за ней стоял отец. Наконец-то он, со второй попытки.

Помятый, с кругами под глазами и растрепанными волосами, в которых увеличилось число серебряных прядей. Я уже очень давно не видела его таким… неопрятным. И я даже не про те пять месяцев, когда я не видела отца в целом. Передо мной отец всегда был собранным и хладнокровным. Разве что когда ушла матушка…

– Доброе утро, дочь, – произнес он.

– Доброе утро.

«Отец» я произнести не решилась.

С прошлой осени, когда не стало Янтарной, я перестала называть отца «отцом». Вслух, по крайней мере.

– Ты ничего не хочешь у меня спросить? – поинтересовался отец.

– Может быть, сначала ты?

Нас разделяла почти вся длина моей комнаты, а это около четырех метров (не настолько впечатляющее расстояние)

Но я все равно слышала каждую интонацию, каждый подтон сказанных отцом слов. И мне они не нравились. Хотя бы потому, что отец говорил с невероятной усталостью. Никакого удивления, никакой злости, – только безмерное равнодушие, океан, по которому не пробежит ни одна волна. Ещё немного, и можно утонуть. К счастью, плавать я давно научилась.

– Что ж, – спорить я не стала. – Как поживает домовой?

– От меня твой домовой прячется. Но Милана нашла с ним общий язык.

Вот же!.. Предатель. Не то чтобы мы с домовым были хорошими приятелями, но всегда взаимно уважали друг друга. А если он принял нового человека в этот дом, значит ли, что домовой перестал меня уважать? Или это значит, что и я должна уважать Милану? Плохих человек домовой прогоняет…

– Хорошо, – заметила я все же. – У меня вопросы закончились.

Отец кивнул.

Я ждала, пока он спросит, что я здесь забыла. Я даже почти слышала этот вопрос, он звенел у меня в ушах, вот только отец все молчал… А потом с его губ сорвалось:

– Как учеба?

– Сессию закрыла.

– Удовлетворительно?

– Хорошо.

Отец не говорил ничего по поводу моего выбора профессии, не осуждал, но и не поддерживал. Он позволил мне полностью распоряжаться своей судьбой так, как хочу я, словно моя жизнь совсем его не касалась. Так что я не знала, зачем он сейчас это спрашивает. Для приличия?.. Потому что и спросить-то больше нечего?..

За эти пять месяцев мы общались всего раза три, и все эти три раза наше общения представляло собой пару сообщений – причем разговор всегда прекращал отец, не отвечая на мое последнее сообщение. Впрочем, начинал его тоже он.

Почти полгода я не слышала голос отца.

Но разве я могла его забыть?..

В этом, пожалуй, заключалась очередная моя проблема – я хорошо помнила слишком многое, чтобы так просто оставить это позади.

– Надолго?

– До конца недели. – Сегодня был понедельник. – Надеюсь, я не слишком вам помешаю. Если ты против, чтобы я жила здесь, можешь сказать сейчас – я уйду.

Я не выдержала (хотя уходить мне было абсолютно некуда).

Мы наконец-то приблизились к главному, сути разговора, и теперь, мне казалось, я не успокоюсь, пока не выясню, как же так получилось, что здесь живет Милана.

– Живи, – отозвался отец. – Это и твоя квартира тоже. – А потом без всяких переходов добавил: – Милана приглашает тебя на завтрак.

Я видела, как отец тянется к ручке, чтобы вновь скрыться.

И, оставив все хитрости позади, спросила прямо:

– Почему Милана живет здесь?

– Это было наше обоюдное решение.

– Почему ты не сообщил об этом раньше?

– Это каким-то образом поменяло бы твою жизнь?

– Я знаю, что вы давно знакомы. Так почему только сейчас? Потому что нет меня?

– Потому что нет тебя, – согласился отец. И прежде, чем тихо-тихо закрыть за собой дверь, заметил: – В следующий раз, когда будешь утверждать, что вопросов у тебя не осталось, хорошо подумай.

Неделя обещала быть сложной.

Но, хотя ничто мне не мешало прямо сейчас уехать обратно на вокзал, просидеть там от нескольких часов до суток и вернуться в общежитие, никуда возвращаться я не собиралась.

Отец верно сказал – моя квартира тоже.

На целую одну треть…

Сначала я не хотела принимать радушное приглашение Миланы. Я не была голодна (хотя не ела почти сутки), зато была расстроена. И мне было боязно увидеть рядом Милану и отца. А вдруг между ними действительно есть эмоциональная привязка? А я обязательно ее разгляжу, я стала гораздо лучше разбираться в человеческих чувствах. Мне ведь в таком случае будет еще больнее – видеть, что отец может что-то чувствовать после всего того равнодушия, что я испытала на себе.

Но, тем не менее, я пошла.

Весной мне исполнится девятнадцать. Период подростковых бунтов уже прошел. И теперь я изо всех сил стараюсь не отпускать взгляд, а смотреть в ответ.

Отец сидел лицом к окну, – он сидел так всегда, когда нам везло есть вместе. Милана – напротив отца, на том месте, которое обычно занимала я.

Я села сбоку.

И даже порадовалась, что напротив нет того, кто разглядывал бы меня в упор.

Как оказалось, Милана умела вполне неплохо (и при этом очень быстро) готовить. Пока я пыталась согреться и вытащить что-то из отца, Милана успела приготовить панкейки. Они стояли в центре стола, покрытые медом, а я все пыталась вспомнить, когда в последний раз видела на этом столе домашнюю еду сложнее супчиков, состоящих из всех продуктов, что только есть в холодильнике, и каш со всеми видами тушенки и бобовых.

Вот только есть никто не ел.

И говорить никто не говорил.

Передо мной остывала чашка кофе с молоком, а я уже тысячу лет не пила кофе с молоком. И даже когда жила здесь. Молоко портилось слишком быстро для того, чтобы я успела его выпивать, а перспектива выкидывать наполовину полные коробки меня не радовала.

Я все же взяла чашку в руки и сделала глоток.

Оказалось к тому же, что в кофе добавлен сироп – кажется, кленовый. Он предавал кофе вкус теплой осени, и я отпила еще немного.

Тогда встрепенулась Милана.

Она широко улыбнулась – ровный ряд белых зубов, будто и вправду лисичий – и произнесла:

– Думаю, мы неправильно начали наше знакомство. Давай попробуем заново. Итак, мое имя – Ильченко Милана, мне тридцать шесть лет. Я родилась в Москве, там же когда-то успела поработать в следственном комитете черномагического ковена. Впрочем, начальство там специфическое, мы не сошлись во мнениях, поэтому в двадцать семь лет, когда меня пригласили во Францию, я согласилась поработать в этой чудесной стране, в одном небольшом городке, навряд ли ты его знаешь. Застряла почти на пять лет. Но потом я понадобилась здесь, на одном веселом задании по поимке преступника, – так мы и познакомились с твоим отцом, он тоже входил в нашу группу.

По всему выходило, что с отцом эта Милана знакома около двух лет.

Матушка рассказывала, что они с отцом знакомы с самого детства, благодаря родителям. Если даже такая крепкая связь в конце концов разрушилась, что уж говорить о связи с Миланой, сравнительно краткосрочной?

Ильченко Милана. Не помню, чтобы прежде я слышала это имя. А даже если и слышала, успела забыть.

– Теперь твоя очередь рассказывать о себе, – заметила Милана. Специальной лопаткой она отделила пару панкейков на отдельное блюдце, отрезала небольшой кусок и аккуратно положила его в рот.

Я качнула головой и хмыкнула.

– Для этого мне нужно знать, что обо мне уже известно.

– Совсем немногое, – призналась Милана. – Алексей сказал, что ты сама расскажешь то, что посчитаешь нужным. Поэтому мне известны только некоторые общие факты.

– Про Янтарную, например?

На мгновение в ее глазах застыло напряжение, но потом Милана все же призналась:

– Про нее в том числе.

А отец продолжал молчать, как будто его здесь и вовсе не было. Но я чувствовала, что определенный интерес он проявляет. Ждет, что же я скажу. А я люблю говорить то, чего отец вовсе не ожидает.

– Тогда я даже не знаю, чем вас удивить, – заметила я. – Учусь на химика. Все.

– Почему именно на химика?

– Мечта. Преобразовавшаяся, – я отпила еще кофе.

– У тебя много друзей?

– Даже сосчитать трудно. – Милана явно мне не поверила, и тогда я продолжила: – Вы правда считаете, что у ведьмы, решивший посвятить свою жизнь колдовству, могут быть друзья? Или любовь, например?

Я покосилась на отца.

Чего я точно не ожидала, так это того, что любовь может быть у него.

– Да, я правда так считаю, – согласилась Милана. – Жизнь не может состоять из чего-то одного. Даже если это призвание всей твоей жизни. Жизнь – калейдоскоп из множества разноцветных стекол. И если стекло колдовства в нем самое большое, это не значит, что оно затмевает все.

– Но так и есть, – заметила я.

– Что думаешь, Алексей? – Милана решила вовлечь его в разговор силой. – Можешь ли одно затмить все?

Отец, в отличие от меня, даже кофе не пил.

Он пожал плечами:

– Мне нравится рвение Яны в постижении колдовства. Раньше за ней такого не наблюдалось.

– До Янтарной? – я вскинула голову.

– Так. Мы обойдемся без ссор, – встряла Милана. Я, кажется, впервые видела, как кто-то смеет идти против моего отца. Кроме меня, конечно. – Хорошо. Давайте поговорим о чем-нибудь другом. У тебя ведь каникулы, Яна. Как планируешь их провести?

– Совсем скоро я отсюда уйду.

– На прогулку?

Я нехотя кивнула.

– Чудесная идея! Прежде чем перебраться сюда, я заскочила в Москву, к матери. У нас с ней натянутые отношения… были. До сих пор удивлена, что успела с ней повидаться. Несмотря ни на что, это же мать… И знаешь, несмотря на горящие сроки, я целые сутки просто гуляла по улице, а там было столько когда-то хорошо знакомых мест, успевших позабыться… Думаю, ты меня понимаешь.

– Про мою мать вам наверняка тоже должно быть известно.

Милана закусила губу, спохватившись. Но тут же поспешила заметить:

– Насколько мне известно, у твоей матери были определенные причины.

– О да, – я поставила чашку на стол, и она громко ударилась о стеклянную поверхность. Мне кажется, или сегодня я создаю слишком много шума? – Любовь к мужчине. Стеклышко в калейдоскопе, которое затмило собой все остальные. Чудесная причина. – Я поднялась из-за стола, поставила чашку в раковину. – Если что-то останется, можете оставить. Хотя, знаете, не нужно. Сейчас я не голодна.

И уже почти развернулась, чтобы уйти, но в спину мне полетело отцовское:

– В этой квартире нет прислуги. Убери за собой посуду.

Я развернулась.

Милана хотела что-то возразить, но отец остановил ее взмахом руки.

Я отвернулась.

К черту бы такую любовь.

Чашку я отмывала тщательно, чтобы на ней, не дай Всевышняя, не осталось какого-либо пятна. И все это время пыталась понять, за что же заслужила такое отношение отца.

Но так и не дошла до истины.

Я, кажется, никогда этого не узнаю. Когда-то мне казалось, что в чем-то отца я даже понимаю, но с каждым годом пропасть, отдаляющая меня от отца, становится все шире, опаснее, смертоноснее.

Ни черта я не понимаю.

За окном все ещё простиралось утро, и я решила немного полежать – слишком рано появляться на улице не хотелось. Тем более, в такой ужасный мороз. Не убирая покрывала, я легла в угол кровати и прижала к себе колени. Обняв саму себя, на мгновение прикрыла глаза.

В поездах жутко неудобно спать. Тем более в морозы. От окна во всю мощь дул холодный ветер, пассажиры постоянно задевали меня за ноги, поэтому, собственно, порядочно поспать этой ночью мне не удалось.

Беспокойная ночь дала о себе знать.

И я отключилась.

Мгновенно погрузилась в темноту.

Каждый день этих пяти месяцев я слишком уставала, чтобы видеть эти сны, вот и сейчас знала – мне ничего не присниться. Может быть, и никогда больше.

***

Мои чудесные часы, вместе с которыми я когда-то встречала рассвет, показывали приближение трех дня. Едва осознав этот факт, я подскочила. Чудесно полежала. Сказать нечего. Голова раскалывается.... Не хватает только заболеть.

Встав, я потянулась. Подошла к двери и прислушалась. Тихо. Может быть, Милана и отец сидят в кабинете? Дописывают отчеты?

Постояв ещё немного, я все же открыла дверь. Все ещё тихо. Дошла до кухни – там осталась тарелка с тремя панкейками. Прогулялась до ритуальной комнаты, которая перестала уже быть ритуальной, и до кабинета отца, который (надеюсь) до сих пор оставался кабинетом отца.

Никого не было.

Конечно.

Понедельник.

Если я посмела отдыхать, это не значит, что смеют отдыхать все остальные. Возможно, отец отправился на очередное задание – я точно знала, что четкого графика у него нет, если он не появился за пять месяцев, конечно. Милану, быть может, отец захватил с собой. Или у нее появились какие-то другие дела.

Тем не менее, нужно уходить как можно скорее. Пока они не успели вернуться. И не пришлось вести очередные философские беседы.

Калейдоскоп. Придумала же.

Я бы скорее сказала, что моя жизнь – сплошное черное полотно.

А ведь когда-то – и не то чтобы слишком давно – моя жизнь и правда напоминала нечто цветное, состоящее из лоскутков всех оттенков. Когда рядом еще был Влад. Когда я творила всякие глупости и вызывала всяких демонов. Когда мы с Яром прятались в поле иван-чая. Когда я узнала о существовании Янтарной. И придумала себе, что влюбилась в ее помощника.

Но сейчас даже эти воспоминания приносят боль.

Только тьма.

И если на горизонте вдруг появится солнечный луч, тьма его поглотит.

Быть может, мне бы даже хотелось жить прошлым. Многие умеют. Но я – нет. Чем больше я вспоминаю о счастливых моментах, которые подарила мне жизнь, тем тоскливее мне становится от того, что они больше не повторятся.

Панкейки я все-таки доела.

И даже помыла за собой тарелку.

Освободила рюкзак от того небольшого количества вещей, что привезла с собой. Теперь внутри остались только кошелек и паспорт. На всякий случай.

Расчесавшись и подкрасившись (хотя я чудесно знала, что на морозе у меня слезятся глаза, и макияж долго не проживет), я оделась так тепло, как только сумела придумать. И покинула квартиру, закрыв ее собственным экземпляром ключей.

Вполне может случиться так, что открывать ее будет снова Милана.

Раз уж они живут здесь вдвоем, наверняка квартира пустует реже, чем мне хотелось бы. Более того, отец наверняка проводит в ней значительную часть нерабочего времени. Теперь ведь ему не скучно. Раньше-то в квартире на постоянной основе находилась лишь я, а со мной и поговорить не о чем. Теперь там есть Милана, вполне симпатичная, если быть объективными, умеющая готовить и неплохо разбирающаяся в принципах черной магии – иначе в следственным комитет ее не взяли бы. А вместе с Миланой есть смысл возвращаться.

Милана-то наверняка не разочаровывает моего отца.

Это же не я, в конце концов.

Кажется, за то время, пока я отсыпалась, на улице успело потеплеть, хоть и немного. Светило дурное солнце, хотя больше всего мне сейчас хотелось видеть пасмурную погоду. Радовало только то, что приближается вечер. И, быть может, небо начнет темнеть ещё до того, как я вернусь в квартиру.

Всего неделя.

Но я вдруг с тоской, внезапно вспыхнувшей в моем сердце, подумала, как хорошо было бы жить здесь всегда, всю мою никчемную жизнь. А с моей любовью влипать в неприятности навряд ли эта жизнь будет особенно продолжительной.

Я не знала, куда идти, и все-таки пошла. Стоять на месте было холодно, мороз пробирался под куртку.

Все поменялось, потому что поменялась я.

И осталось прежним, потому что, как бы мне этого не хотелось, все чувства, что я испытала за восемнадцать лет жизни здесь, продолжали гореть внутри.

Я помнила каждый дом, мимо которого шла, каждое дерево, и даже лица казались мне знакомыми, хотя круговорот людей действительно бесконечен.

Вот рядом с этим заборчиком мы стояли с матушкой. Мне было восемь, я шла во второй класс, но туфельки – очень красивые туфельки – оказались совершенно неудобными. И матушке пришлось бежать в квартиру, чтобы принести мне сменную обувь. Сама я дойти, кажется, не могла.

Вот в этом доме жила девчонка, с которой я постоянно играла в детском саду. Потом мы разошлись по разным школам, и в итоге я забыла, как она выглядит. Но дом помню. Он красивый, этот дом, окрашен желтым и зеленым, точно лето, хотя краска успела изрядно облезть.

Вот на этом пешеходном переходе я впервые села на мотоцикл к Владу. В тот день тоже приближался февраль, к слову. Правда, тот февраль выдался теплым – весна приближалась изо всех сил. Владу в декабре исполнилось шестнадцать, а мне весной должно было только пятнадцать стукнуть, и я долго убеждала его в том, что маловата для всех этих мотоциклов. Но Влад уже в то время был невероятно нудным, поэтому прокатиться я все-таки согласилась. И мне даже понравилось.

Четыре года прошло.

Но ума так и не прибавилось.

Как же так получилось, что все это ушло в небытие? Почему детство не длится вечно? Почему шестилетняя дружба может завершиться так глупо?..

А ведь дом Влада совсем рядом. Не зря же мы тогда встретились возле этого самого пешеходного. Он был нейтральной зоной, одинаково отдаленной от дома Влада и от моего, чтобы мы не спорили, кто за кем придет. И если пройти ещё немного…

Подростковые воспоминания оказались слишком сильными, и я пошла.

Почему-то во времена нашей дружбы Влад всегда угадывал, когда я рядом. Может быть, таким образом работала его черномагическая интуиция, – но очень часто, когда я оказывалась поблизости от его дома, Влад тоже оказывался рядом с ним (а не в нем). Иногда я от него пряталась, но иногда не успевала – Влад меня замечал. Приходилось подходить и здороваться.

Поэтому я старалась обходить дом Влада за километр.

Но сейчас я стояла на его углу, совсем рядом, и смотрела наверх, туда, где должно располагаться окно комнаты моего бывшего друга. Вот только никак не могла заметить это окно, отличить от остальных. Я помнила этаж (восьмой), но забыла точное расположение квартиры, цвет штор, ещё какие-нибудь отличительные особенности.

Да и, к тому же, я была в гостях у Влада всего несколько раз.

Давно.

Последний раз случился тогда, когда Влад высказал мне все, что думает, а я высказалась в ответ, и наши пути разошлись. Вполне справедливо. Если мы так друг друга ненавидим, зачем же издеваться над собственными душами?..

Но почему же так больно?

Были одни люди, стали другие, а потом и они исчезнут, и ещё одни. Это бесконечный поток. Зачем вообще к кому-то привязываться, если в итоге ваши пути разойдутся? И останется только вот так стоять и смотреть. Но ничего не видеть.

А вдруг это мое предназначение – наблюдать за тем, как живут другие, раз у самой меня жить толком не получается? Порой примерять на себя разные роли, но так и не поучаствовать в настоящей игре? Придумать себе сказку, да так и жить? Существовать, если точнее?..

– Третье, если смотреть с этого края, – прозвучал голос за моей спиной.

И я, конечно же, его узнала.

Неудивительно. Черномагическая интуиция всегда чудесно работает. А вот моя внимательность в этот раз дала сбой. Быть может, и потому, что голова до сих пор немного побаливает.

– Спасибо.

Шторы на окне оказались фиолетовыми.

Точно.

Влад в один шаг оказался передо мной, и мне даже голову поднимать не пришлось – и без того смотрела вверх. Он попытался заглянуть в мои глаза своими, темно-серыми, но я успела отвернуться. Тогда Влад спросил:

– Ты вернулась?

Как будто за те почти полтора года, что я видела Влада лишь издалека (или не видела вовсе) он совсем не изменился – передо мной было все то же лицо, бледная кожа, выглядывающие из-под шапки темные волосы.

И ни тени улыбки на губах. Впрочем, я тоже не улыбалась.

– На неделю.

– Мне говорили, что ты учишься в другом городе.

Наши взгляды наконец пересеклись. И Влад отчего-то вздрогнул. Я заметила:

– Зато мне про тебя ничего не говорили.

– Я отчислился, – признался он. – Ещё год назад. Колдовство начало занимать слишком много времени. Пришлось выбирать. Правда, все чаще начинаю жалеть.

– Печально. С другой стороны, когда приходится совершать выбор, в любом случае приходится жалеть об упущенном.

– И ты жалеешь? – поинтересовался Влад. Почему-то очень тихо.

– И я.

Я смотрела на Влада – и не могла поверить своим глазам. Слушала, отвечала, – но мне все время казалось, что это фантом, призрак, что он вот-вот растворится, и я останусь одна.

Все было так просто.

Мы стояли друг напротив друга и разговаривали, как в прежние времена. Словно и не было ссор, недомолвок, полутора лет молчания.

Но всему должен быть конец, и я решила, что сейчас самое время завершить эту глупость. Развернулась… А потом он позвал:

– Яна.

И в одном только моем имени, таком коротком и простом, было гораздо больше чувств, чем во всей нашей беседе до этого.

– Влад, – отозвалась я.

Мы снова пересеклись глазами, и Влад отвернулся первым.

– Тебе не холодно?

И будто спрашивал не о моем теле, а о моей душе.

– Ничуть, – бросила я гордо. На самом деле, какие-то две минуты на месте уже заставили меня дрожать. Леденели губы и пальцы рук, но я надеялась, что Влад этого не заметит.

Как оказалось, зря.

– Обманывать ты никогда не умела…

Он вынул руку из кармана – длинные пальцы, не прикрытые никакими перчатками – и потянулся к моему лицу, кажется, желая что-то поправить. Но я предусмотрительно шагнула назад.

Не стоит меня касаться.

– Не переживай. Сейчас я пойду дальше и на ходу согреюсь. Так что, пожалуй, прекращай меня задерживать, и…

Я хотела добавить нечто вроде «Надеюсь, больше мы не увидимся», но Влад, который сам всегда учил меня хорошим манерам, успел перебить:

– Я хотел пригласить себя в гости. Мама в последнее время часто о тебе спрашивает. А сейчас она дома. Заодно согреешься. Зачем вообще выходить на улицу в такую погоду?