Книга Мудрость толпы - читать онлайн бесплатно, автор Джо Аберкромби. Cтраница 4
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Мудрость толпы
Мудрость толпы
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Мудрость толпы

– Там наверху солдаты, – сказал кто-то. – Королевская гвардия. У них луки!

Глаза Матушки Мостли были уже не те, чтобы различить с такого расстояния, гвардейцы там или не гвардейцы. Вся надвратная башня казалась ей большим темным пятном, нависшим над головами толкающихся впереди. Конечно, гвардейцы не смогут перебить целую толпу, но некоторых они наверняка достанут, и никто не горел желанием оказаться первым.

Но Матушку Мостли так просто не запугаешь! Ее отец пытался это сделать, когда она была еще девчонкой, и она ткнула его вязальной спицей и сбежала из дома. Ее первый муж пытался это сделать, и она ткнула его разделочным ножом и сплавила его тело в канал. Стирийцы тоже пытались, когда наводили в Арках свои порядки. Они потребовали с нее денег, а она сказала им, чтобы убирались, откуда пришли. Тогда они ее избили – но она поправилась. Они отчекрыжили ей два пальца – но она в тот же день снова взялась за стирку. Они разбили ей дверь, разбили ставни, разбили лоханки – но она нашла себе новые. В конце концов, пришел их начальник, и она была уверена, что он ее убьет, но он только уважительно кивнул. «Пускай она не платит», – сказал он. Она одна на всем районе!

Теперь это знали все, каждая последняя собака в Арках: Матушку Мостли не запугать никому. Ни стирийцам, ни королевским гвардейцам, никому.

Так что она протолкалась сквозь толпу, подобрав юбки и заткнув их за пояс, как всегда, когда ее ждала работа. Она распихивала людей, пробираясь все дальше вперед, – то, что она так или иначе делала всю свою жизнь, – при помощи локтей, выпяченного подбородка и своего грубого зычного голоса:

– Прочь с дороги!

Она прокладывала себе путь среди этих больших, вооруженных, защищенных доспехами мужчин, которые по-прежнему неуверенно перетаптывались на месте. Снаружи они, может, и твердые, но там, где нужно, у них сплошная мякоть. Матушке Мостли судьба с рождения не отпустила особой мягкости, а жизнь в прачечной выщелочила последние остатки, сделав ее не более покладистой, чем моток проволоки.

Наконец оказавшись на пустом мосту, Матушка окинула стену с ее надвратной башней, зубцами и бойницами тем же мрачным уничтожающим взглядом, каким смотрела на людей, которые были должны ей деньги.

– Я женщина Союза! – проревела она. – Пятьдесят лет я работаю без продыху! Меня так просто не запугаешь, слышите вы?

Сзади послышались подбадривающие крики, свист и хлопки, словно люди смотрели представление цирка уродцев.

– Тащите сюда эту стирийскую суку! – завопила она снова в сторону стены, потрясая ножом. – Королевскую мамашу!

– Ее там нет! – крикнули из толпы. – Сбежала в Стирию, уж несколько месяцев как!

Матушка Мостли бросила испепеляющий взгляд на надвратную башню. Та по-прежнему оставалась расплывчатым пятном, но она знала, что там, наверху, стоят люди. И она не даст этим ублюдкам себя запугать.

Она сделала еще один шаг вперед.

– Тогда тащите этого сучьего сына, нашего короля!

* * *

Ритингорм приложил рот к бойнице и проревел во всю мочь, на какую был способен его голос:

– Стойте! Именем его величества!

Он отступил назад, чтобы взглянуть на результат. Прежде эти слова всегда оказывали магическое действие, волшебным образом рождая повиновение. Однако сейчас заклинание внезапно перестало работать.

– Я приказал вам остановиться, черт подери!

Очень может быть, что в толпе его просто не услышали за всем этим гамом. Он сам-то себя едва слышал, так колотилось у него сердце.

В начале этой недели маршал Рукстед обратился к их полку. Сказал, что они – последняя линия обороны. Что поражение немыслимо, а отступление невозможно. Ритингорм всегда восхищался Рукстедом. Великолепная борода. Безупречная отвага. Офицер высшей пробы, такой, каким бы хотел быть он сам. Однако сейчас Рукстед выглядел каким-то взъерошенным, даже его борода была в беспорядке. Теперь Ритингорм понимал почему.

Толпы народа продолжали валить из городских кварталов по ту сторону рва, сбиваясь во все более плотную пробку в конце моста. Ломатели! Изменники! Здесь, возле самых ворот Агрионта! И так много! Он едва мог в это поверить. Вот они начали понемногу заползать на мост. В особенности бросалась в глаза одна женщина, шедшая впереди всех, – какая-то грязная крестьянка, черт ее подери, с юбкой, заткнутой за пояс, так что были видны ее бледные, жилистые ноги. Она размахивала ножом, что-то пронзительно вопя – он не мог различить слова. Что-то про какого-то сына.

– Невообразимо! – прошептал Ритингорм.

Если бы он прочел об этом в каком-нибудь романе из тех, что читала его сестра, то решил бы, что это сплошные выдумки.

Надо отогнать их от ворот. И вообще убрать с этого моста. Надо преподать им урок, черти б их драли!

Ритингорм указал на вопящую женщину:

– Пристрелить ее!

* * *

– Сэр? – переспросил Парри, моргая.

Черт, как пересохло во рту! Приходилось постоянно облизывать губы.

Капитан Ритингорм подошел к нему и ткнул пальцем в бойницу. Он стоял совсем близко, так что Парри слышал звук его дыхания, отдающийся от стен тесного караульного помещения. Так близко, что Парри ощущал его запах. Должно быть, капитан пользовался каким-то парфюмом: от него пахло лавандой. Белый от ярости, он снова ткнул пальцем вниз, показывая на ту прачку:

– Я сказал: пристрелить ее!

Парри снова облизнул губы. Лук у него был наготове, в этом можно было не сомневаться. Его руки сами все сделали за него, следуя привычному распорядку. Он вскинул лук, прицелился, четко и аккуратно. Странное дело: она напомнила Парри его мать. Та тоже вот так подтыкала юбки, когда готовилась мыть полы.

– Ну, стреляй!

Парри был готов повиноваться. До сих пор он всегда повиновался приказам. Но его рука не хотела отпускать тетиву! Женщина подходила все ближе, вопя во весь голос – и это еще больше усиливало ее сходство с его матерью. Люди, следуя ее примеру, принялись тоже понемногу выдвигаться на мост, ближе к воротам.

Он еще раз облизнул губы. Черт! Как-то это неправильно – вот так взять и пристрелить ее.

Парри медленно опустил лук.

– В чем дело?!

Парри снял стрелу с тетивы и, не зная, что с ней делать, спрятал за спину.

– Это неправильно, – проговорил он.

Ритингорм ухватил его за отвороты мундира:

– Я отдал тебе приказ!

– Это верно. – Все теперь смотрели на них. – Мне очень жаль, сэр.

Ритингорм потряс его.

– Что это, черт возьми, а? Измена?

Что он мог ответить? Он только моргнул и сглотнул, стискивая за спиной стрелу, и покачал головой.

– Нет, сэр… не думаю. – Честно говоря, он и сам не знал. – Просто… как-то это неправильно.

Ритингорм отшвырнул его к стене. По бокам его узкого лица сжимались и разжимались мускулы челюстей.

– Сержант Хоуп!

– Сэр! – рявкнул сержант.

Ритингорм ткнул пальцем в Парри:

– Убейте этого человека!

* * *

Сержант Хоуп, опустив голову, разглядывал свой короткий меч. Широкий клинок, попав в длинную полосу света из бойницы, поблескивал в полумраке. За своим старым капитаном Хоуп был готов идти хоть в ад. Он и ходил – тогда, в Стирии. Но не за этим маленьким говнюком. Этим мелким ублюдком с его чистым выговором, с его бледным лицом и тонкими пальцами, с его треклятым парфюмом. В особенности когда он приказывает убивать хороших людей. Приказывает стрелять в жителей Адуи. Сержанту пришло на ум, что у него больше общего с ломателями, распевающими песни по ту сторону моста, чем с этим Ритингормом. Это ведь просто люди. Люди, которые хотят, чтобы их выслушали. Люди, которые с трудом сводят концы с концами, в то время как другие имеют в десять раз больше, чем им нужно.

Двадцать лет он делал то, что ему велели. Никогда не думал о том, что может быть по-другому. Но сейчас, вдруг, в одно мгновение, словно у него под носом щелкнули пальцами, он решил, что с него хватит.

– Нет, – сказал он.

Ритингорм как-то странно ухнул, его рот и глаза расширились от неожиданности, когда короткий клинок вошел в его выглаженный форменный китель. Хоуп вытащил меч, и Ритингорм слабо схватился за его плечо, надувая щеки. Сержант отпихнул его, снова поднял меч и рубанул Ритингорма по черепу. Брызнула кровь. Его всегда удивляло, как много в человеке крови.

Несколько мгновений Хоуп смотрел на труп капитана и моргал. Он чувствовал необычайную легкость в голове. Да и во всем теле, если на то пошло. Словно с его плеч свалился тяжело нагруженный мешок.

Через прорези бойниц он видел, что на мосту уже полно народа. Ворота внизу скрипели под напором теснящейся толпы.

Хоуп повернулся к своим людям. Те смотрели на него во все глаза – Парри и остальные. Такие молодые… Хорошие ребята. Неужели он тоже выглядел таким юнцом, когда впервые завербовался? Они не знали, что сказать. Что делать. Хоуп тоже не знал, но что-то делать было надо.

Он показал мечом на лестницу:

– Сдается мне, нам лучше открыть ворота.

* * *

Лыба услышал тяжелый удар поперечного бруса, лязг засовов, а потом ворота поддались напору, и толпа хлынула вперед, словно река, прорвавшая плотину в наводнение. Людей прижимало к нему с такой силой, что он боялся, как бы кто-нибудь не напоролся на шип с тыльной стороны его боевого молота.

Вот какая-то горничная в съехавшем на лицо чепчике. Вот мастеровой – должно быть, колесник или бондарь. А тот парень выглядит не лучше какого-нибудь бродяги. Здесь были горожане Адуи, присоединившиеся только сегодня, были жители Союза, присоединившиеся во время их похода через Срединные земли. И все они смешались с Первым полком ломателей – такими людьми, как Лыба, людьми, которые прошли несколько войн в Стирии, потом участвовали в хлебных бунтах в Колоне, потом сражались на фабриках в Вальбеке и, наконец, вооруженные доброй инглийской сталью, отправились освобождать себя от тирании. Теперь все эти жертвы, вся эта борьба, в конце концов, принесут плоды – Великая Перемена наконец-то наступила!

Они восторженно ломились через проход, ведущий в гнилое сердце прежнего порядка – в Агрионт. По обе стороны вздымались великолепные здания. А вот и площадь Маршалов, где Лыба когда-то, еще мальчишкой, видел летний турнир и вопил до хрипоты, когда Джезаль дан Луфар побил Бремера дан Горста в финальном поединке.

Сегодня здесь тоже сверкали клинки. Поперек площади протянулась двойная цепь солдат, неровная, построенная в спешке. Щиты и оружие торчали во все стороны; офицер сорванным голосом выкрикивал команды.

Ломатели ринулись вперед. Им не нужна была команда. Они не смогли бы остановиться, даже если бы захотели, так сильно их подпирали сзади. За их плечами была вся Народная Армия, вплоть до последнего замученного работяги в Союзе. Но Лыба и не хотел останавливаться. Он хотел разнести всю эту затхлую лавочку вдребезги. Всех этих жадных ублюдков, которые посылали его друзей умирать в Стирии, умирать на фабриках, умирать в застенках. Он хотел выжечь всю эту гниль и сделать так, чтобы страна принадлежала своему народу.

Лыба выбрал, на кого будет нападать, – тот выглядывал поверх щита, и в его глазах было отчаяние. В реве Лыбы звучали ненависть, радость, торжество; каменные плиты заскользили под его ногами; его братья вокруг ринулись вместе с ним к свободе.

Их щиты с грохотом столкнулись. Они боролись, напрягая силы; Лыба мельком увидел оскаленные зубы своего противника, его расширенные глаза. Потом внезапно давление исчезло, тот пошатнулся, и Лыба увидел, что Ройс проломил ему шлем своей алебардой.

На самом деле это была просто бойня. Роялисты уже дрогнули, уже начали разбегаться, уже устремились к огромным статуям в дальнем конце площади; ломатели преследовали их с гиканьем и улюлюканьем, оставив Лыбу пялиться на мертвого солдата в пробитом шлеме.

И тут ему пришло в голову, как легко он сам мог бы оказаться в этой цепи, если бы все сложилось немного по-другому. Если бы, вернувшись из Стирии, он остался в армии, вместо того чтобы плюнуть и уйти. Лишь бросок монеты отделял его от этих мертвецов…

– Ты герой! – Какая-то женщина с тяжелым подбородком и подвязанными красным шарфом волосами запрокинула к нему лицо и влепила ему в челюсть сочный, мягкий поцелуй. – Вы все тут настоящие герои!

* * *

Солдат посмотрел на нее сверху вниз, недоуменно моргая, в съехавшем набок шлеме. «Удивлен, – подумала она, – но вроде не разочарован». Аднес так давно не целовала мужчин, что уже не знала, как определить реакцию. Впрочем, ею владело не столько романтическое чувство, сколько радость от того, что у нее опять есть надежда. Хотя… может быть, романтическое чувство здесь тоже было, потому что он ухватил ее за затылок и начал целовать в губы, и она прильнула к нему (что было довольно неудобно по причине его жесткой кирасы), и по всему ее телу прошла волна огромного тепла, и она жадно присосалась к его языку, у которого был вкус лука, и это был замечательный вкус.

Ей бы никогда и в голову не пришло, что она может вот так взять и поцеловать незнакомого человека, но сегодня все было по-новому, королевских солдат побили, все прежние правила были отменены, и солнце снова вышло из-за туч, так что доспехи солдат заблестели, и засверкали маленькие лужицы на каменных плитах площади. Наверное, это и была свобода?

Поток радостных людей растащил их в разные стороны, потом опять бросил друг к дружке, пронес через площадь Маршалов, вверх, по величественным ступеням Круга лордов и внутрь, через инкрустированные двери. Аднес подняла взгляд к куполу, высоко-высоко вверху – и повсюду вокруг, в огромной и тяжелой тишине, сотни людей, никогда в жизни не предполагавших, что им доведется войти в эти двери, также поднимали головы.

Она смотрела на позолоту, разноцветный мрамор и дерево редких пород, на золотые солнца, вышитые на подушках скамей, и витражные окна с изображениями сцен, которых она не понимала. Лысый человек, протягивающий корону… Бородатый человек с мечом, стоящий над двумя другими… Молодой человек, озаренный лучом солнца, в стороне от толпы… Все здесь было полно безукоризненной роскоши. Абсолютно ничего общего с фермой, которую она покинула, когда мимо проходила Народная Армия, – где они спали на соломе на полу своей хибары, сдирали руки до мяса на работе, а местный землевладелец обращался с ними так, словно они хуже, чем грязь.

Что ж, теперь они стали хозяевами.

Ризинау внесли на золоченом кресле, должно быть, выдранном из какого-нибудь здешнего помещения, какого-нибудь кабинета или залы. Аднес схватилась за одну ножку, добавив свою руку к лесу рук, помогающих его нести, и Ризинау засмеялся, и они все засмеялись, и восторженная толпа разразилась радостными воплями, и они пронесли колыхающееся кресло вниз по проходу между полукруглыми рядами скамей и установили посередине, прямо на Высоком столе.

Наверху, на галерее для публики, было полно народу, они пели и хлопали в ладоши. Эхо их радостных криков прыгало по всему огромному пространству, наполняя его жизнью, какой в нем не бывало с тех пор, как возвели этот купол. Среди людей оказалась цветочница с мешком лепестков; она бросала их вниз целыми пригоршнями. Они порхали, словно бабочки, между столбов разноцветного света, устилая ковром плиты пола внизу. Аднес никогда не видела ничего более прекрасного. Ей поневоле пришли на память могила ее мужа и могилы ее сыновей, там, в лесу, где растут дикие цветы, и все в ее глазах расплылось от слез. Столько радости и столько боли одновременно! Ей казалось, что ее грудь сейчас разорвется.

– Вы воплотили мечту в жизнь, друзья мои! – гремел Ризинау, и ему отвечал рев настолько громкий, что у Аднес заныли зубы и зазвенело в ушах, а сердце застучало как ненормальное.

– Ризинау! – вопили люди. – Ризинау!!

И Аднес присоединила к их крику свой всхлипывающий, бессмысленный вой, протягивая к нему руки.

– Равенство, братья мои! Единство, сестры мои! Начнем все с нуля! Страна, которой управляют все – в интересах всех! На смертном одре вы будете вспоминать – и вспоминать с улыбкой, – что были здесь! В тот день, когда Круг лордов стал Кругом общин! В день Великой Перемены!

Аднес рыдала, не сдерживаясь, и повсюду вокруг нее мужчины и женщины плакали и смеялись одновременно.

Сегодня сбывались все их мечты. Сегодня был рожден новый Союз.

Тот солдат схватил ее за руку, и на его лице тоже были слезы, но и улыбка тоже. «У него приятная улыбка», – подумала она.

– Я не знаю, как тебя зовут.

– Кому какое дело?

Она стащила с него шлем, чтобы запустить пальцы в его пропотевшие волосы, и они снова принялись целоваться.

* * *

Эттенбек выскользнул через боковую дверь Круга лордов на узкую улочку позади здания. Он-то думал, что будет здесь в безопасности! Где может быть безопаснее, чем в самом сердце Союза? Но теперь ломатели проникли внутрь. Он слышал, как они там веселятся. Он слышал, как они ломают двери и крушат мебель во всех окрестных домах!

Должно быть, так это выглядело, когда гурки напали на Союз и в Агрионт проникли едоки. Он помнил, как его дядя рассказывал об этом, устремив неподвижный взгляд водянистых глаз в пространство, словно видел там невообразимые ужасы. Но здесь-то были не какие-нибудь там чародеи-людоеды, не неведомые бесчеловечные демоны, не адепты запретных знаний! Самые обыкновенные люди.

В здании Комиссии по Землевладению и Сельскому хозяйству лопнуло окно, и из него вылетел стол, разбившись о мостовую неподалеку. Эттенбек чувствовал, как у него по черепу стекают струйки пота. Пот лился из него, словно из сжатой губки. Требовались последние остатки самоконтроля, чтобы не сорваться на отчаянный бег. Стены дворцового комплекса, возможно, еще держатся. Если только добраться дотуда…

– Вон еще один! – Он услышал стук шагов откуда-то со стороны зданий. – Держи его!

Теперь он бросился бежать – но убежал недалеко. Кто-то рванул его за руку и швырнул на землю. Мелькнуло бородатое лицо, новенькие с виду доспехи… Его снова втащили наверх, ухватив за локоть. Странная шайка – точно таких же людей можно видеть на любом крестьянском рынке. Только в этих клокотала ярость.

И тут Эттенбек понял, что самые обыкновенные люди тоже могут вселять запредельный ужас.

– Далеко собрался, мудачина? – прорычал человек со шрамом на подбородке.

– От народного суда не уйдешь! – взвизгнула женщина и влепила ему пощечину.

– Теперь мы главные!

Он с трудом понимал их тягучий выговор. Не знал, чего они от него хотят. Не представлял себе, что он может им дать.

– Мое имя Эттенбек, – сказал он, хотя в этом не было ровным счетом никакого смысла.

Они принялись толкать его вперед. Его щека пылала.

Оказывается, в толпе были и другие пленники. Администраторы, чиновники, клерки. Пара солдат. Их гнали вперед, как скот, подталкивая копьями. Ухмыляющийся возчик щелкал над их головами своим хлыстом, заставляя шарахаться и вскрикивать. Одно окровавленное лицо показалось Эттенбеку знакомым, но он не мог вспомнить имени. Все имена повылетали из памяти.

– Спекулянты! – вопил кто-то охрипшим голосом. – Барышники!

Какого-то темнокожего человека гнали по улице пинками, он спотыкался и падал, вставал, и его пинали, он снова падал, снова вставал… Кажется, это был посол какой-то страны. Может быть, Кадира? Воспитанный, доброжелательный человек. Эттенбек как-то слышал его очень трогательную речь в Солярном обществе, что-то об укреплении связей со странами за Круговым морем. И вот теперь с него сбили шляпу и плевали на него, как на мразь.

– Мразь! – рявкнул человек в солдатской одежде, но без мундира. Его рубашка была в пятнах крови. – Ублюдок!

И он с силой наступил послу на голову.

Что-то ударило Эттенбека по скуле, и он упал, жестоко ударившись об землю. Шатаясь, он поднялся на четвереньки. Скула наливалась болью.

– Ох, – пробормотал он, капая кровью на булыжник. – Ох, боже мой…

Из его онемевшего рта выпал зуб.

Его снова ухватили за локоть и вздернули вверх – боль пронзила подмышку. Толчок в спину – и он снова поплелся вперед.

– Барышники! – верещала женщина, брызжа слюной, с выпученными глазами тыча в него скалкой. – Спекулянты!

– Это один из тех мерзавцев из Закрытого совета!

– Нет! – Голос Эттенбека прозвучал отчаянным визгом. – Я простой клерк!

Это была ложь. Он был одним из старших помощников министра аграрных налогов и сборов. С какой гордостью он повторял себе этот титул, когда получил повышение! Уж теперь-то сестра начнет принимать его всерьез!.. Как он сейчас жалел, что вообще появился в Адуе, не говоря уже об Агрионте! Но желаниями сыт не будешь, как любила повторять его мать.

Они проволокли его, лягающегося и извивающегося, через маленькую площадь перед зданием Кадастровой палаты, по направлению к фонтану. Безобразное сооружение – широкая, высотой по пояс, наполненная водой каменная чаша с массой торчащих из середины переплетенных, извергающих воду рыбьих тел. Композицию нисколько не украшал труп человека, висевший на бортике кверху задом, едва касаясь плит мостовой острыми носами модных ботинок.

Эттенбек внезапно понял, что его тащат туда, к этому трупу.

– Нет! Постойте! – взвизгнул он.

Уцепившись за каменный бортик, он отчаянно брыкался, чувствуя на лице водяную пыль, но его крепко держало множество рук. Одну его ногу оторвали от земли и потащили вверх, с другой свалился ботинок при попытке зацепиться за землю. Кто-то сграбастал ладонью его затылок.

– Выпей за счет народа в последний раз, советник!

И его пихнули лицом в воду. Сквозь бульканье фонтана он слышал крики, смех, пение… Эттенбек сумел на мгновение поднять голову, хватанул ртом воздух и увидел обезумевшую толпу, которая подступала к Допросному дому, потрясая мечами и копьями. На одном копье была насажена отрубленная голова, непристойно двигавшаяся вверх-вниз над толпой. Она казалась абсурдной. Словно дешевый реквизит в плохо поставленной пьесе. За исключением того, что это было реально.

Его голову снова окунули под воду. Забурлили пузыри.

Больше не ввязываться

Броуд был занят тем же, чем занимался с того самого дня, как его заперли в этой камере: ходил взад и вперед, взад и вперед, взад и вперед. От одной стенки до другой было всего лишь пять шагов, да и то самых коротких, но он все равно ходил. И на ходу снова и снова пережевывал все те сотворенные им глупости, в результате которых оказался здесь. Иногда он пинал стену, или ударял ноющим кулаком по своей ноющей ладони, или давал себе пощечину – крепко, до боли. Похоже, он просто не мог не причинять боль. И когда под рукой не оказывалось других людей, делал больно себе самому.

Он обещал, что ничего такого больше не будет, – и тут же позволил себе снова вляпаться. «Государственная измена», – вот как будет звучать обвинение, и он был действительно виновен, и наказание могло быть только одно. И Савин на этот раз его не спасет – она тоже сидит взаперти где-то здесь, в этом подземном кроличьем садке. На этот раз она даже себя не сумела спасти.

И тогда он дал себе зарок. Если по какой-то невероятной, незаслуженной им прихоти судьбы ему все же удастся вывернуться из этой ловушки, он станет жить только для Лидди и Май. «Больше не ввязываться, – прошептал он, прижавшись лбом к шершавой каменной стене. – Ни за что!» Он поклялся. Поклялся еще раз.

Потом за тяжелой дверью послышались шаги. Идут! Допрос? Или сразу виселица? Броуд сжал кулаки, хотя знал, что драка не поможет. Он и попал-то сюда как раз из-за того, что дрался.

Ключ заскрежетал в замке. Его дыхание вырывалось коротко и часто сквозь стиснутые зубы. Дверь со скрипом отворилась…

В щели показалось лицо – но не практик в черной маске, как он ожидал. Низенькая женщина с красными щеками в прожилках лопнувших вен. Она выглядела неуверенно, словно не знала, чего ожидать. Потом, увидев его, стоящего за дверью, она расплылась в сияющей улыбке:

– Брат! Ты свободен!

Броуд уставился на нее. Он не знал, что сказать.

– Чего?

– Ты свободен! – Она потрясла кольцом с нанизанными на него ключами. – Мы все свободны!

И она исчезла, оставив дверь широко открытой.

Теперь он начал слышать доносящийся откуда-то смех. Радостные крики, пение… А это что за звук? Вроде бы кто-то играет на дудочке? Прямо как у них в деревне в базарный день, когда он был мальчишкой… Он поправил на носу свои стекляшки, собрался с духом и шагнул к двери.

– Брат! – Какой-то человек в сияющих, новеньких, заляпанных кровью доспехах вытащил Броуда в затхлый коридор – но не так, как тащат осужденного, чтобы предать смерти, а скорее как встречают давно потерянного товарища. – Ты свободен!

Они отпирали камеры, и с каждой распахнутой дверью разражались радостными воплями, и с каждым вытащенным узником разражались новыми. Люди в доспехах обнимали женщину, которая, похоже, провела в темноте много месяцев – бледная и ссохшаяся, она щурилась на свет, словно он причинял ей боль.