Просчет невидимки
И вот папа погиб. Никто не знает, почему взорвался на стенде авиационный двигатель. И сразу что-то изменилось в мире. «Или это только мне кажется, – думала девушка. – Просто не стало еще одного самого близкого и дорогого человека, не стало целого мира, в котором я жила. А теперь все стали чужие или это только так кажется? Появилось недоверие, отчуждение? Или это только кажется? А этот, как его… капитан Мороз, так тот вообще прямо говорил, что папа мог быть вредителем! И ведь никто не осадил, не накричал на него. И как пусто стало в доме. И даже не хочется туда возвращаться, хотя и в конструкторском бюро стало как-то неуютно. И что бы было, если бы не Пашка! Наивный, добрый лейтенант Пашка». – Алина смахнула шерстяной варежкой с щеки сбежавшую слезинку и шмыгнула носом. Нет, не плакать, не сдаваться!
– Лина! – позвал знакомый голос, и девушка не сразу поняла, почудилось ей или ее правда кто-то зовет сквозь ночную метель. – Линка!
Отец? Нет! Девушка на миг закрыла глаза. Как же часто ей мерещится голос отца, но он звал ее Линок, Линочек. Алина повернулась, щурясь от снежинок, которые ветер задувал ей в глаза. В полушубке нараспашку, сдвинув шапку на затылок, к ней спешил Пашка. Сегодня он был не в своей военной форме. Он вообще старался не приходить к ней в форме. И девушку это пугало и раздражало, особенно вот в такие минуты грусти и отчаяния. «Он что, боится скомпрометировать себя или его накажут за связь со мной?» Но и эти нехорошие мысли проходили быстро, когда она видела Пашкины глаза: такие светлые и добрые.
– Линка, здравствуй! – Парень стоял так близко, что девушка ощущала жар его разгоряченного тела, которым веяло из-под расстегнутого дубленого полушубка. – Что с тобой, Лина?
Пашка держал ее за плечи сильными руками и пытался заглянуть в глаза. Но Алина упорно опускала лицо все ниже и ниже. Пашка… но даже с Пашкой ей сейчас не хотелось оставаться наедине. А может, и именно с ним. Даже любовь не согревала ее сейчас. А может, это и не любовь? А может… Девушка снова заплакала, вспомнив их первую ночь, когда они неистово целовались, оставшись впервые вдвоем. Сколько было эмоций, это была сказочная ночь, когда они, утомленные любовью, наконец заснули на измятых простынях, обнимая друг друга… И даже с Пашкой ей сейчас оставаться не хотелось. Горько…
Она думала, мучилась, сквозь пургу она слышала, но не понимала его вопросов. И только когда они вошли в квартиру и Алина обессиленно уселась на лавку у входной двери, она поняла, что Пашка все это время, пока они шли по улице, ей что-то рассказывал. Она смотрела, как он ловко наколол щепы, как разжег «буржуйку», поставил на нее старый чайник. Пашка видел, что по щекам девушки текут слезы, но не бросился успокаивать ее. Что-то подсказывало молодому человеку, что этим он только оттолкнет Алину от себя. Плохо ей, очень плохо, а он, несмотря на его чувства, еще не стал для девушки по-настоящему близким и родным человеком.
А потом Пашка помог ей снять пальто. И Алина почувствовала, что в комнате уже стало тепло и шумит вода в чайнике на печке. А Пашка уже рылся в карманах своего полушубка, доставая гостинцы. Газетный сверток с горстью настоящего грузинского чая, большой кусок колотого сахара и маленькую баночку варенья. Боже, где он ее взял? Алина удивленно взяла баночку и увидела на этикетке дату изготовления. 1940 г. Довоенная еще.
А Пашка смотрел на нее, перекатывая в руках округлые бока старого семейного бокала, и мягко так улыбался. Даже вроде как виновато. И девушка подняла на него глаза, пристально посмотрела и сказала:
– Паша, ты только не сердись, что я… угрюмая такая, ты же понимаешь…
– Да все я понимаю, – ответил Пашка. – Тебе одной сейчас нельзя оставаться, совсем нельзя, а то свихнешься. Знаешь, я буду к тебе каждый день приходить. Как доктор. Буду убеждаться, что ты в порядке, и уходить. Просто чтобы увидеть. Только вот… наверное, каждый день не получится, но я буду стараться. И, как только минутка выпадет, сразу приду. И лекарства буду приносить. Сладкие!
И Пашка улыбнулся обезоруживающей открытой улыбкой. И нельзя было устоять, чтобы не улыбнуться ему в ответ. Только улыбка у Алины получилась жалкая. Она это поняла, и ей сделалось очень стыдно, и тогда девушка прижалась к Пашкиной груди, уткнулась ему лицом в свитер и… заплакала. Горько, навзрыд, как когда-то плакала в детстве, когда соседская собака разорвала ее любимую куклу. Так Алина не плакала, наверное, с тех самых пор. А Пашка осторожно гладил ее по волосам и ничего не говорил. И не надо было говорить, просто Алине надо было выплакаться. Слишком много там внутри накопилось слез. Так много, что от них можно было сойти с ума.
Старые ходики на стене привычно отматывали секунду за секундой. Пашка смотрел на них и думал, что вот еще пять минут, ну ладно, еще десять минут, и все, пора уходить. Не хотелось, но уходить надо.
А в подворотне у дома напротив в темноте стоял человек в пальто с поднятым воротником. Он придерживал воротник возле носа и не отрываясь смотрел на окна квартиры Викуловой. Там, за стеклом, заклеенным газетами вместо занавесок, трепетал огонек печки. Там уютно светила керосиновая лампа. И от этого еще больше хотелось шмыгать носом и топать ногами по скрипучему снегу. Ноги у человека застыли, да и по спине, несмотря на то что пальто было на ватине, тоже пробирался холодок.
Скрип снега под ногами выдал приближение человека. Мужчина поднял лицо над воротником и прислушался. Из-за угла появился мужчина в старом ватнике и солдатской шапке с выгоревшим следом от звездочки на лбу. Человек в ватнике подошел и встал рядом, глядя на освещенное окно.
– Ну что?
– Еще не легли, – буркнул человек в пальто и снова сунул нос в воротник.
– Ты, главное, не проворонь, когда он выйдет. Может, и не лягут сегодня.
– А чего ему выходить. Теплая девка под боком. Самый сок. Я бы не ушел.
– Болтай больше, – строго сказал второй в ватнике. – Девка, почитай, в трауре по отцу, а ты мелешь. Не проворонь!
Глава 2
Касса была в самом деле недалеко от помещений, которые на заводе занимало конструкторское бюро. Это Шелестов отметил сразу. Гудели голоса, работали чертежники за стеклом, шумно обсуждались в накуренной комнате какие-то технические решения. В испытательную лабораторию покатили на медицинской каталке какие-то приборы. Шелестов со всеми раскланивался, пожимал руки. На расспросы, как дела на 381-м заводе, с которого, по легенде, они с Васильчиковым приехали, отвечал больше сам инженер Васильчиков. Шелестов только отделывался общими фразами и уверенными междометиями.
В кабинете главного инженера было тоже страшно накурено, и тот, извинившись, подошел к окну и открыл настежь форточку. Из форточки сразу полетели в комнату серебристые кружащиеся снежинки. «А ведь скоро Новый год, – подумал с грустью Шелестов. – Такой праздник, любимый в нашей стране всеми, от мала до велика. И снова он без особой радости, ведь столько горя вокруг. Хотя нет, у людей на улице, да и здесь у рабочих на заводе лица одухотворенные. Нет, не сломал фашист душу народа. Беда, горе, но глаза светятся от радости, люди ждут любимый праздник, а значит, есть вера в победу».
Главный инженер сел смотреть заявки, воздух в кабинете посвежел. Васильчиков вовремя отвечал на вопросы, не давая возможности Шелестову опозориться и вызвать подозрения. Наконец, главный инженер сверился с заявкой, написал прямо на ней свою резолюцию «изготовить для завода № 381 3 (три) экз. копий чертежа № СМ-03316, 3 (три) экз. копий чертежа № БЛ-01256 и 4 (четыре) экз. копий чертежа № 88256».
Короткий разговор о делах, об обстановке в стране, на фронте, о том, как работается и живется коллективу. И теперь Шелестов проявил больше инициативы и задавал свои, заранее подготовленные и продуманные вопросы. Конечно, надеяться, что главный инженер заявит, что в КБ есть саботажники, откровенные предатели и люди, торгующие государственными секретами, было глупо. Но ощутить беспокойство, усталость от соблюдения крайних мер секретности можно в беседе с человеком всегда. Если он тебе доверяет. А не доверять товарищам с московского завода у главного инженера оснований не было. А ведь он не мог не знать, что утечка имеется. Допрашивали и его, и главного конструктора, и ведущих специалистов, заведующих секторами. Осторожничает? Обязательно должен осторожничать!
Когда Шелестов и Васильчиков подошли к дверям комнаты копировальных работ, то сразу почувствовали запах аммиака. «Да, – сразу подумал Максим, – а ведь тайком такие работы провернуть не удастся. Так пропахнешь аммиаком, что других подтверждений твоей вины и не надо. Любопытно, надо это обдумать».
Девушка в защитной маске и больших очках возилась возле вытяжного шкафа, в котором, как понял Шелестов, и происходил основной процесс копирования. Девушка обернулась и вопросительно посмотрела на вошедших.
– Вам что, товарищи? – несмотря на то что голос был значительно приглушен плотной защитной маской, Шелестову он понравился.
Мелодичный приятный голос, не лишенный юной свежести, похожий на журчание лесного родника среди папоротников. «Что-то меня на романтику потянуло», – с иронией подумал о себе Максим, но потом спохватился. Нет, это просто работают рефлексы. Ему общаться с этой девушкой как со свидетелем в лучшем случае, как с подозреваемой в худшем. И сейчас с первых же шагов он просто привычно начал составлять свое мнение о человеке, о манере его поведения, о том, скрывает что-то человек или нет, боится или нет, есть ему что скрывать или он весь на виду, как раскрытая книга.
– Да вот, – Васильчиков вопросительно глянул на Шелестова и протянул девушке направление с резолюцией, – мы за копиями чертежей.
Девушка отошла к окну, сдвинула маску на подбородок и сняла защитные очки. Прочитав резолюцию главного инженера, она устало улыбнулась и пообещала:
– Приходите за копиями завтра утром, товарищи. Я все сделаю.
– Утром? – изумился Шелестов, хотя прекрасно был осведомлен, что два из трех чертежей еще не готовы к копированию, что еще идут работы по внесению изменений в окончательный вариант проекта. – Красавица, ты нас без ножа режешь.
– Во-первых, я вам не красавица, – как-то уж очень по-детски нахмурилась и возмутилась девушка. – А во-вторых, есть определенный порядок. Чертежи ведь не у меня здесь лежат. Я их должна заказать у конструкторов, подготовить к работе реактивы, оборудование. Вы думаете, что это все так быстро, как при помощи волшебной палочки?
– Ну что вы, Алина! – засмеялся Шелестов. – Ну, считайте, что я пошутил. А насчет красавицы это было сказано серьезно. А что, правда такой долгий процесс? Я как-то у нас не сталкивался с такими работами, все больше в цеху.
– Конечно, долгий, – уже миролюбиво ответила девушка, тряхнула своими светлыми волнистыми волосами и принялась рассказывать, как происходит процесс копирования чертежей.
– Бедная вы, бедная, – шутливо сказал Шелестов, покачав головой, – а как же вы на танцы в заводской клуб пойдете, вы же вместе с одеждой, наверное, так здесь за день аммиаком пропахнете, что никакая баня не поможет.
Шутка, конечно, была не очень вежливая по отношению к девушке, но иного выхода Максим не видел. Слава богу, Алина не обиделась или не подала вида. Она просто сказала, что приходится на работе ходить в одной одежде, не считая лабораторного халата, а за пределами завода в другой. Но запах никуда не денешь, да что такое запах завода, когда такая война, весь народ сражается. Кто в тылу, кто на фронте. В такое время думать о таких пустяках, как запах или танцы в клубе… Шелестов кивнул Васильчикову, и тот начал играть свою роль, о которой они договорились заранее. Сам он отправился по другим делам. Самым важным у него были встреча и знакомство с лейтенантом Филоновым.
– Алина, вы знаете, мы немного ошиблись, – виновато заулыбался Васильчиков, когда Шелестов вышел. – Может, вы сделаете нам с третьего чертежа не четыре, а пять копий? Вам же не трудно, правда?
– Да вы что же такое мне предлагаете? Вы же сами на заводе работаете и знаете, что категория проектных чертежей попадает под гриф для служебного пользования, секретно и совершенно секретно. Я же за каждую копию отчитываюсь, каждой копии свой номер присваивается, они все регистрируются. Глупости вы мне предлагаете, дорогой товарищ! Честное слово, даже стыдно мне за вашу безграмотность!
– Да я же первый раз в конструкторское бюро попал, Алина, что уж вы так судите меня строго, – начал оправдываться инженер. – Раз все так строго, так я дождусь вашего главного инженера и оформлю заявку еще на одну копию. Я просто думал, что вы быстро сделаете, а он неизвестно насколько уехал.
Пока Васильчиков оправдывался, радуясь, что копировальщица его так с ходу и решительно отшила, Шелестов крутился возле кабинета уполномоченных НКВД. В этой части здания ему делать было абсолютно нечего. И если бы кто-то задал ему серьезный вопрос, а что это вы, товарищ командировочный, шатаетесь по территории завода, когда прибыли вы в ОКБ-21? А какие это у вас еще дела появились и что это вы тут высматриваете и вынюхиваете? И все так далее и тому подобное. Конечно, лично для подполковника Шелестова такие вопросы страшными не были и никаких последствий не имели бы, но вот для «инженера» Шелестова ситуация была бы крайне неприятной. Главное, что и в дверь не постучишься. А Максиму не хотелось попадаться на глаза капитану Морозу. Его контакт с Филоновым не должен кому-то броситься в глаза.
Наконец в коридоре показалась стройная фигура молодого лейтенанта, затянутая ремнем в талии поверх шинели. Форменная шапка чуть сдвинута на одну бровь. Лихой парень, подумал Шелестов, такие девушкам нравятся. Если еще и не глуп. Хотя начальник местного управления НКВД Карев хвалил Филонова. Ладно, выбора все равно нет, а свой человек на заводе нужен позарез. С капитаном Морозом каши не сваришь, такое мнение было и у Карева, хотя гарантировать, что кто-то из оперативников на заводе не помогает врагу, он не мог. Профессиональная осторожность или интуиция, но теперь это неважно, теперь придется самим разбираться, понимал Максим. И очень хорошо, что капитан Мороз уехал, нет его в городе, значит, не надо опасаться, что он увидит, как я разговариваю с лейтенантом.
– Разрешите? – вежливо поинтересовался Шелестов, входя без стука в кабинет следом за Филоновым.
– Слушаю вас. – Лейтенант, начавший расстегивать шинель, обернулся и строго посмотрел на гостя.
– Меня прислала к вам ваша теща, – медленно, старательно выговаривая слова, начал говорить слова пароля Шелестов, – сообщить, что гуси здоровы. Ветеринар выдал справку.
– На справке не было печати, – чуть помедлив, ответил Филонов. – Теще придется ехать в город.
– Здравствуйте. – Максим улыбнулся и протянул лейтенанту руку. – Встретиться и поговорить нужно обязательно сегодня. Время не терпит!
– Да я понимаю. Как мне вас называть? – В глазах Филонова блеснул огонек азарта.
«А парень-то соскучился по настоящей работе», – понял Шелестов.
– Зовите меня Максим. Надеюсь, вам не надо напоминать, что о нашем знакомстве, нашей встрече и других наших делах говорить никому нельзя? Даже капитану Морозу. Законы оперативной работы!
Это напоминание Шелестов сделал потому, что блеск в глазах лейтенанта ему понравился и не понравился одновременно. Такой работой надо заниматься без азарта. Это не карточная партия и не лихая сабельная атака кавалерии. Оперативная работа – это кропотливая работа, требующая терпения, методичности, развитой интуиции и хорошей реакции. Ситуация может меняться очень быстро, и нужно всегда принимать быстрые и правильные решения. Эмоции в такой работе не помощник.
Олег Иванович Карев шел по перрону, нетерпеливо вглядываясь в заиндевевшие окна вагонов. Десятый вагон. Да, Оксана должна быть в этом вагоне. Не любил он отпускать жену одну. Сейчас на железной дороге столько шпаны, карманников. Но что делать, при его работе он не имеет времени сопровождать супругу. Да что там сопровождать, поспать, и то некогда, если ты возглавляешь местное Управление НКВД. Да еще в военное время. Родители Оксаны уже довольно преклонного возраста, но в деревне им жить все же сейчас лучше. Да и некуда их забрать, когда Олег Иванович с супругой живут в однокомнатной квартире, с продуктами в городе плоховато. Конечно, на продуктовые карточки мужа прокормиться можно, но у стариков в деревне погреб и запасы, сделанные со своего огорода. Отец – хороший обувщик, к нему все село носит чинить обувку. И это хорошее подспорье старикам. Денег никто не предлагает, больше несут съестное да что-то из одежды. Плотник вон за ремонт обуви своей семье бесплатно старикам крыльцо починил. Тоже неплохо. Другое дело, что в деревне с лекарствами плохо. Аптека за столько верст, что впору только на машине или на лошади ехать. А откуда у стариков лошадь или машина? Вот и приходится жене хоть раз в месяц, а наведываться зимой к родителям. У отца сердце сдает, у матери ревматизм, головные боли не отпускают. Как тут без лекарств.
– Олег, я здесь! – раздался знакомый голос.
Карев повернулся и увидел жену в дверях пассажирского вагона. Она махала рукой, прижимая к груди обычный солдатский вещевой мешок. Опять с гостинцами. Ну что с ними делать! Он поспешил к вагону, подавая жене руку и помогая спуститься на платформу. Оксана щебетала без умолку, стараясь сразу передать все новости. Была у женщины такая особенность, она, когда уставала, всегда много говорила. Это как у больного в горячечном бреду. Но стоит ей сейчас попасть домой, согреться после холодного продуваемого вагона, напиться горячего чая, и Оксана сразу замолкнет, ее взгляд помутнеет, она заберется в любимое кресло под торшером, накроется большим пуховым платком и будет дремать.
– Вот неугомонные старики, – проворчал Олег Иванович, взвешивая в руке вещмешок. – Что на этот раз?
– Окорок и пирожки с вареньем. Деревенские. Это не старики, – вздохнула жена. – Хорошо, что я вчера приехала, хорошо, что я оказалась врачом.
– Что произошло? – насторожился Карев, подводя жену к машине и помогая ей забраться на переднее сиденье.
– Мальчишка чуть не погиб. Если бы не я, то конец пареньку. Подавился, стал задыхаться. Какая-то старуха пыталась помочь и сделала только хуже. Пришлось делать прокол ножом, чтобы он мог дышать… – Оксана покачала головой, махнула рукой. – Не хотела брать, так родители чуть ли не в ноги упали. Спасительница же!
– Родителям бы оставила, – проворчал Олег Иванович, заводя мотор.
– Не успела, они прямо к поезду принесли свои подарки. Мне и самой неудобно, правда. – Оксана снова махнула рукой. – У тебя-то тут как дела? Ты плохо выглядишь. Мне кажется, что ты не спал с тех пор, как я уехала. И мешки под глазами. Тебе сердце нужно подкормить. Завтра же пойду на рынок и куплю тебе ягоды боярышника. Буду поить тебя отваром.
– Отваром? Это хорошо, – задумчиво ответил Карев, а сам подумал о том, что жена будет в панике потому, что сегодня ему снова не ночевать дома, не положить голову на подушку до самого утра.
Карев украдкой с нежностью посмотрел на жену. Сколько же она перенесла с ним. Неспокойная жизнь с мужем, если он служит в НКВД. И ведь все терпит, все переносит стойко и мужественно, как жена чекиста. Многое понимает, о многом не говорит, но порой достаточно одного теплого взгляда, одного прикосновения руки, и сразу понятно, что хочет сказать женщина, которая рядом с ним идет по жизни вот уже двадцать пять лет. А говорят такие взгляды и такие прикосновения только об одном: все хорошо, я рядом, я с тобой. Что бы ни случилось, я останусь с тобой до конца, до последнего дня.
«Ох, душа моя, – с теплом подумал Олег Иванович. – Потерпи, потому что тяжело всем. Сломаем эту войну и заживем мирно и красиво, как мечталось когда-то в молодости. А сейчас… Сейчас меня ждет оперативная группа из Москвы, да еще с особо секретным заданием по линии контрразведки. И разобраться бы в своих рядах, на заводе. Ведь дело сложное, важное. Какой уж тут сон. Это ты, моя голубушка, в госпитале у себя можешь хоть полчасика на кушетке подремать…»
Максим думал об этом, когда шел на место встречи по еле освещенной улице. Ночь была пасмурной, хотя и безветренной. Сухой снег под ногами почти не скрипел на утоптанных тротуарах и дорожках. На проезжей части улицы его не осталось практически совсем. Оставив машину на соседней улице, Шелестов перешел проходными дворами на Кузнечную улицу. До встречи оставалось две минуты. Максим думал о том, что он, может быть, перестраховывается, но, сравнив риски, решил, что так и надо, они ведь не банду пытаются разоблачить, не группу уголовников, а вражеского разведчика, который уже почти проник в конструкторское бюро и получил доступ к секретной информации, касающейся новых разработок для современного и перспективного советского истребителя. Тут рисковать нельзя, тут не два, а двадцать раз перестраховаться надо, пока сделаешь следующий шаг. Вспугни ты вражеского шпиона, и все, уйдет в тень, ляжет на дно, обрубит все контакты, и все, ты его больше не найдешь. А он начнет пользоваться запасными, ранее подготовленными каналами связи, новыми контактами.
И поэтому Шелестов с такими предосторожностями назначил Филонову встречу не в том районе, где находилась конспиративная квартира. Поэтому он и машину оставил за квартал от места встречи и на соседней улице. И время назначил точное, чтобы встреча произошла мгновенно, чтобы лично убедиться, что за лейтенантом нет хвоста. Чтобы сразу увести его проходными дворами подальше от места встречи и покинуть район. Ставки в этой операции слишком велики.
Выглянув из-под арки, Шелестов бросил два быстрых взгляда вдоль улицы в одну сторону, потом в другую. Через перекресток справа проехала легковая автомашина, слева быстрым шагом, укутав лицо шарфом, прошел мужчина в зимнем пальто и шапке «пирожок». Кое-где горели окна в домах, дежурное освещение в хлебном магазине, который закрылся час назад. Шелестов не стал расспрашивать лейтенанта, с какой стороны он пойдет к месту встречи. Это было бы подозрительно. Да и оперативнику самому решать, в какой момент и каким путем идти. Он знает этот город лучше всех.
Вот мелькнул полушубок и кубанка. Молодой человек шел быстрым шагом, нараспашку. По походке Шелестов сразу узнал Филонова. А вот юфтевые сапоги он надел зря, по ним сразу можно узнать военного, милиционера, который переоделся в гражданскую одежду. Шелестов, стараясь сильно не высовываться из-за угла, ждал приближения лейтенанта. Пока, кажется, никого на улице нет, нет признаков слежки за оперативником. За себя Шелестов был спокоен. За ним хвоста не было точно.
Когда до арки, под которой стоял Шелестов, Филонову осталось сделать всего несколько шагов, Максим медленно вышел на улицу, остановился, отметил, что лейтенант его увидел и узнал. И тогда он снова вошел под арку и обернулся. Через несколько секунд появился и оперативник.
– Все чисто? – быстро спросил Шелестов.
Филонов молча кивнул, и тогда Максим, повернувшись, повел оперативника дворами к машине. Они шли быстро, обходя подъезды, заснеженные кусты и лавочки во дворах. Несколько раз Шелестов проверялся, но слежки не заметил. Радоваться было пока нечему. Не факт, что слежки нет, если ты ее не заметил. Именно для такого случая Максим и приметил старую трансформаторную будку. Она была пуста, и дворник, чтобы туда не таскали мусор, не лазили мальчишки, не заходили и не гадили собаки, привязал дверную ручку проволокой. Шелестов проволоку перекусил пассатижами, но оставил видимость, что она цела. И когда они с Филоновым подошли, он остановил оперативника, тихо открыл дверь и кивнул, чтобы тот вошел. Они простояли в будке минут пятнадцать и начали замерзать. Через большую щель хорошо был виден двор. Если бы кто-то шел за ними, то ему было бы не миновать будки. Но во дворе по-прежнему было пустынно.
– Было чисто? – тихо спросил Шелестов Филонова, прежде чем покинуть будку и идти к машине.
– Да, я проверялся, – помедлив, ответил лейтенант. – Никто за мной не следил. А вы думаете, что…
– Потом поговорим о том, что я думаю, – остановил оперативника Максим. – А сейчас тихо выходим, и направо. Там на улице моя машина.
Сосновский давно, еще работая до войны в Германии, усвоил искусство слежки, способы ее определения и ухода из-под наблюдения. Он был разведчиком, но под легальной дипломатической «крышей». И Михаилу приходилось очень часто уходить из-под наблюдения так, чтобы сотрудники гестапо или СД не поняли, что он заметил слежку и пытается «сбросить хвост». Сосновский научился уходить из-под наблюдения ненавязчиво, как бы случайно. И сейчас, проверяя, есть ли слежка за Филоновым, он умудрялся не выдать и себя, не показать, что ведет наблюдение за наблюдателями. А то, что они есть, он понял сразу. Двое, и действуют они не очень профессионально. Или новички, не очень опытные люди, или уверены, что «объект» даже не подозревает и не думает о том, что за ним кто-то может следить в таком глубоком тылу.