Холодное блюдо

Честно сказать, стражники, тертые и трепанные жизнью, познавшие ее на пыльных и небезопасных улицах столицы, не верили ни в каких чернокнижников, по жизненному своему опыту полагая: если власть захочет тебя убить, она придумает для того любые обоснования. И чем хуже других причин для казни обоснование «занятия черной магией»? Про любого возьми да и скажи, что он занимается черной магией! Инквизиция припалит ему причиндалы – вот и сознался супостат. Не он первый, не он последний. Так что не нужно придумывать всякую ерунду, наваливая на бедных, очень бедных стражников ненужные им обязанности! И дремлют стражники в уютной, пропахшей потом, портянками и вином будке, и видят сны о том, как они сладко пьют и сладко закусывают. Сопят красные носы, шлепают толстые губы – сны хорошие, сны сладкие, много вина, много закуски, много прекрасных девушек, истово мечтающих о ядреном теле сорокалетнего стражника, потерявшего передние зубы в кабацкой драке за обладание трактирной шлюхой.

Зубы дело наживное, можно и вырастить – лекари-маги творят чудеса. Что там зубы, даже руки-ноги можно отрастить, если есть деньги! Но только денег нет. И наверное, уже и не будет. Только во сне можно стать красивым, статным, молодым и богатым. Так что лучше почаще и подольше спать. Никому не нужны сгнившие и не очень трупы государственных преступников.

Хороший пост – возле трупов. Тихий, спокойный. Даром что слегка пованивает.

Труп в маленькой клетке шевельнулся, распрямляя скрюченные ноги, почерневшие от копоти и ожогов. Это больно, когда к пяткам подносят горящие факелы. Очень больно. Невыносимо больно.

«Труп» застонал – жалобно, утробно, идущим глубоко из груди стоном, но тихо, так тихо, что стон смог бы расслышать только тот, кто стоит почти вплотную к покрытой бурой ржавчиной и черными потеками клетке. И уж точно этот стон не услышат из стражницкой будки.

Через пять или десять минут «труп» сел, откинувшись на прутья решетки – широкие, чтобы желающие могли как следует приложить преступника брошенным камнем, но недостаточно широкие, чтобы арестант смог сквозь них просочиться. И толстые – даже если ты могуч, как бык, шансов разогнуть прутья нет никаких. Хотя какие шансы могут быть у покалеченных пытками людей, брошенных умирать в эти средоточия страданий? Из клетки выходят только в виде костей. И никак иначе.

Но «бывший труп» так не считал. Он поднял окровавленные, искалеченные руки, подвигал ими в воздухе, выписывая странные, прихотливые фигуры, и… что-то щелкнуло, негромко, но отчетливо – металлический звук, похожий на то, как если бы кто-то открыл замок ключом или отмычкой.

Это и был замок. Здоровенный, тот, что висел на клетке, отрезая для пленника дорогу на волю, тот, ключ к которому висел на здоровенной связке ключей от всех клеток на площади.

Рука пленника, ранее бывшего трупом, протянулась вперед, и замок медленно приподнялся, покинув свое ложе, в котором он собирался отдыхать долгие месяцы, а то и годы, пропитываясь запахом тлена. Дверца так же медленно, тихо растворилась и застыла в ночной мгле, посвистывая на ночном ветру ржавыми прутьями.

«Труп» подполз к краю клетки, перегнулся через порожек и перевалился через него, застонав, попытавшись повиснуть, вцепившись руками в прутья клетки. Левая, искалеченная, рука не выдержала, сломанные пальцы не желали работать как надо, распухшие, превратившиеся в раздавленные куски мяса, они не сработали, причинив их хозяину невероятную, мучительную боль, едва не лишившую сознания. Если бы не способность убирать болевые ощущения, если бы не многолетние тренировки, медитации, скорее всего, пленник так и остался бы лежать там, под клеткой, бесчувственным полутрупом дождавшись утреннего обхода стражи. Но нет – железная воля, управляющая искалеченным телом, погасила боль до терпимого уровня, и, когда распухшие ноги ударились в твердую булыжную мостовую, их хозяин был в ясном уме и твердой памяти. Ему было больно, но он мог идти и мог думать.

Он шел два часа – по темным улицам, избегая центра города, освещенного масляными фонарями. Шел там, где не ходят благовоспитанные горожане, справедливо опасаясь ночной тьмы, наполненной страхом и злом.

Ему повезло, он не встретил ни стражников, хоть и редко, но забредавших в Нижний город, ни ловцов рабов, промышлявших на узких кривых улочках Старого города, ни грабителей.

Впрочем, не совсем так. Он видел тени в кустах и подворотнях, чутьем загнанного зверя чувствовал, что кто-то за ним следит, но поделать с этим ничего не мог, даже если бы и хотел. Все, на что его хватило – упорно брести к своей цели, пятная мостовую кровавыми отметинами и надеясь, что предутренний дождь, начавшийся вскоре после побега, смоет предательские следы.

Когда беглец подошел к искомому месту, начался ливень. Ледяные струи хлестали так, будто кто-то на небесах решил все-таки помочь беглецу и уничтожить малейшие следы его побега. С кожи, изувеченной ожогами, порезами и проколами, смыло бурую корку, обнажив иссиня-белую, некогда холеную, гладкую кожу.

Беглец не осматривал повреждения, нанесенные ему палачом, он запретил себе смотреть на это и думать об этом. Все потом. Будет время поплакать, будет время пожалеть себя – если только будет. Если он сумеет оторваться от погони, спрятаться, укрыться от неминучей смерти.

Он выбил дробь, постучав в закрытые ставни неприметного каменного дома, стоявшего в глухом переулке Старого города. Подождал ровно десять секунд и выбил новую дробь – похожую на первую, но не совсем. Покороче. Хотя и не менее сложную.

С минуту ничего не происходило. Беглец, устав ждать, тяжело привалился к стене возле входа и, опустив голову, внимательно следил одним глазом за тем, как по обрывкам ткани, свисающей у него с бедер, стекают бурые капли дождевой воды. Он держался из последних сил, на одной лишь железной воле и жажде. Жажде мести!

Наконец дверь тихо-тихо приоткрылась, не скрипнув, не звякнув, будто ветер вдруг подтолкнул ее невидимой рукой. Темная щель притягивала взгляд, обещая безопасность, тепло и будущее – неизвестное, страшное, но все-таки будущее. И беглец шагнул, едва удерживаясь в равновесии, опираясь на косяк более-менее здоровой рукой. И упал на руки невидимым хозяевам дома, потеряв сознание, оставившее измученное, покалеченное тело, стоило мозгу осознать пусть даже иллюзорную, такую хрупкую и невозможную, но безопасность.

– Ты готов говорить? – Человек с неприметным, незапоминающимся лицом сидел вполоборота к Ангусу, и тот вдруг подумал, что, даже если бы его пытали еще страшнее, чем раньше, он никогда не смог бы описать этого человека. Человека без лица, без возраста, без фигуры и даже пола! Человек мог быть мужчиной, мог женщиной – даже рост, и тот был непонятен, скрадываемый длинным плащом, свисающим до самого пола. Этакая темная фигура в темной комнате – тень в тени, мрак от мрака. Настоящая тень! Их так и звали – «тени». «Тени», приносящие смерть.

– Я готов! – прошепелявил гость. Говорить было трудно. Три дня – еще не срок, чтобы распухшая челюсть начала как следует двигаться. Да и сложно говорить без передних зубов, когда всю твою жизнь эти самые зубы были на месте. Белые, крепкие, способные с хрустом разгрызть самый крепкий орех и нежно прикусить розовый, сочный женский сосок. Его зубы.

– Итак, зачем ты к нам пришел, воспользовавшись данным тебе знанием?

– За помощью, конечно. – Боль прострелила щеку, и больной поморщился. – Вы же мне поможете?

– Почему? Почему мы должны тебе помогать? Зачем ты нам нужен? – Голос убийцы напомнил шепот инквизитора, и беглец невольно поморщился, едва не вздрогнув. Страшный шепот!

– Я вам помогал! Я готовил для вас яды! Я лечил ваших людей! Разве это не достаточный повод, чтобы мне помочь?

– Нет. Недостаточный. За свои услуги ты получал плату. Щедрую плату. Ты ничего не делал ради Братства просто так. Только за деньги. Теперь ты не у вершин власти. Теперь ты жалкий беглец, искалеченный, никому не нужный. Кроме императора, назначившего за твою поимку награду в двадцать золотых.

Беглец напрягся, незаметно и непроизвольно. Попытался заглянуть в глаза хозяину убежища, но не смог. Как и всегда. Наступило молчание. Но недолгое.

– Итак, что ты можешь предложить Братству? За свою жизнь? Хорошенько подумай, прежде чем ответить. Если Братство не удовлетворит твоя плата, ты умрешь.

– Выдадите меня императору? – хрипло спросил беглец.

– И это возможно. Двадцать золотых в помойке не валяются. Братству всегда нужны деньги. Двадцать же золотых – это хороший раб для Братства. Даже не один. Это еда, вино, лекарства. Много чего. Так что думай! Другого шанса у тебя не будет.

Снова молчание. Долгое. Не прерываемое ничем. Дом будто вымер. Кажется, здесь никого нет, кроме этих двоих – человека, обмотанного полосками ткани так, будто это тряпичная кукла, и «тени» в длинном бесформенном плаще. Ни одного звука с улицы – толстые каменные стены не пропускают совсем ничего. Возможно, эта комната находится под землей. По городу ходили легенды о подземных ходах, пронизывающих толщу земли. Говорили, что по этим ходам передвигались преступники и убийцы. Опять же по слухам, именно Братство, как называли свою организацию члены гильдии убийц, выкопало те самые подземные ходы. Что, по мнению Ангуса, было полной ерундой. Не те люди, чтобы, как кроты или дождевые черви, лазить под землей, прогрызая в ней ходы. Убийство – великое искусство, такое умение совсем не для землекопов.

– У меня есть деньги! – Нарушил молчание Ангус. – Не очень много, но есть! Их нужно только забрать! Они у доверенных лиц! Тысяча золотых!

Молчание. Долгое, трудное, когда хочется закричать, застонать: «Ну что же ты молчишь, негодяй! Скажи хоть что-нибудь! Не томи!»

– Что ты хочешь за эти деньги?

Едва сдержался, чтобы не выдохнуть – шумно, с облегчением. Начался торг, а это значит, что жертва принята! Если Братство заключает договор, оно всегда его выполняет. Чего бы это ни стоило. Об этом знают все. Все, кому нужно знать…

– Мне нужно место, где я могу отсидеться. Где смогу спокойно жить, не боясь, что меня найдут. Мне нужно жить!

Он сорвался на кашель и долго не мог успокоиться. Собеседник терпеливо ждал.

– Всем нужно жить… но не все могут! – прошелестел бесплотный голос. – Кроме денег, что ты можешь предложить? Деньги нас интересуют, но не настолько, как ты думаешь.

– Мою лояльность! Я не выдал вас под пытками, хотя и мог! Не сказал о вас ни слова! Я могу делать вам яды! Готовить снадобья! Я знаю такие яды, о которых даже вы не слышали! Умею готовить снадобья, запрещенные гильдией магов! Никто, кроме меня, этого не умеет! Никто!

– А ты готов обучить этому знанию нас? – Ангусу показалось, что голос стал вкрадчивым. Или только показалось?

– Вас?! – Ангус запнулся, едва не раскашлялся, но подавил желание. – А если я обучу вас, зачем тогда буду нужен? Я готов делать для вас снадобья и яды – за… за… половину той цены, что брал всегда!

– Этого мало. Что еще ты можешь предложить?

– Больше у меня ничего нет! – выдохнул, чувствуя, как горло стягивает горечь ярости и досады. – Больше ничего! Кроме денег и умения!

– Хорошо. Я выслушал тебя. Братство скажет тебе свое решение.

– Когда? – хрипло, будто каркнул.

– Когда наступит время. А пока – отдыхай, набирайся сил. Лекаря пригласить к тебе не могу – ты понимаешь почему. Мы не можем подвергнуть опасности Братство, не говоря уж о том, что, вероятно, ты сам не хочешь попасть под неприятности. Все лекари в городе предупреждены, и стоит воспользоваться их услугами – сразу же об этом будет известно инквизиции. Все, что можем, это дать тебе снадобья и мази. Ты сам лекарь, лечись.

«Тень» бесшумно поднялся со стула, подошел к двери. Уже в дверях он застыл и стоял молча секунды две, затем добавил:

– Мне думается, Братство примет твое предложение, лекарь Ангус. Но только…

– Что «только»?! – Ангус не выдержал паузы, голос его сорвался. – Что еще вы хотите?

– Только ты все равно должен будешь обучить наших людей искусству отравителя. Без этого твое предложение не будет принято. У нас и так хватает проблем с императором, чтобы навешивать на себя еще и помощь такому преступнику, как ты. Неужели ты так мало ценишь свою жизнь, что торгуешься даже сейчас?! Такое искусство не должно пропасть. И нам не нужны твои деньги. Мы и сами не бедны. Гораздо нужнее твое умение. И не нужно опасаться, что тебя обманут, – уж ты-то знаешь, насколько мы держим наше слово. Слово Братства – золото. И оно им не разбрасывается. Будешь служить нам – будешь жить.

– Подожди! – Ангус рванулся с топчана, застонал от боли, но спустил ноги на пол. – Скажи, почему вы не уничтожите императора?! Он ведь загнал вас в подполье! Он не дает вам жить! Неужели вы, такие умелые… не можете его уничтожить? Убейте его! И я буду служить вам столько, сколько вы захотите и как захотите!

Смешок – тихий, почти неслышный. Но голос ничуть не наполнился эмоциями, такой же сухой и безжизненный, как песок пустыни.

– Ты и так будешь нам служить – если хочешь жить. Твои… хм… разногласия с императором – это твои проблемы. А что касается нас… императоры приходят и уходят. Братство остается. Мы не будем убивать императора – даже если бы и смогли это сделать. Это против устава Братства. Императорская особа неприкосновенна. Как и его семья. Мы не принимаем заказы на особ императорской семьи. Хотя и не защищаем его, если кто-то со стороны попробует убить императора… Да, нынешний император нам слегка мешает. Но это ничего не значит. Совсем ничего. Итак, твое последнее слово – согласен ли ты на те условия, что предложило тебе Братство?

– Согласен! – выдохнул Ангус, опустошенный, выжатый как лимон. На него с новой силой навалилась боль, она рвала плоть, лишала разума, и ему хотелось сейчас же отпить из небольшого кувшинчика, в котором хранилось обезболивающее средство. Нехорошее средство. Привыкнешь – потом отвыкнуть трудно. Практически невозможно. Но если его не принимать – умрешь от боли! Никакая воля не поможет терпеть боль сутками напролет. Ни один человек в мире неспособен выдержать такое. Даже он, Ангус.

Он не помнил, сколько времени сидел в подвале. Да, это был подвал, Ангус в этом уверен. Прохладно, невероятно тихо, и… ну… возникает ощущение, что находишься под землей. Уточнять он не стал. Да и возможности уточнить не было. У кого спрашивать? У тех, кто приносил ему еду, питье, выносил ведро с нечистотами? Они не обращали на то ли гостя, то ли пленника совершенно никакого внимания и не отвечали ни на какие вопросы. Даже демонстративно не замечали его, обходя по дуге, как стол или стул.

Когда Ангус начал отмечать дни, прошло уже с неделю или больше. Он делал зарубки-царапины на дереве топчана, их в конце концов скопилось около тридцати. Почему около? Потому что он иногда забывал ставить отметки. Или просто не хотел, страдая от боли и жалости к себе, несчастному.

А боли было предостаточно. Болели сломанные пальцы, болели челюсть и отбитые внутренности, сломанный нос – такой красивый когда-то, а теперь превратившийся в кривой кусок мяса. Одна радость – правая рука оказалась почти нетронутой, если не считать многочисленных ожогов и порезов. Что порезы, что ожоги! Целы суставы, целы кости, а значит, он может кое-как колдовать, а еще – держать меч! Хоть Ангус был и обоеручным бойцом, но все-таки правшой. Потому правой рукой он управлялся с мечом чуть-чуть, самую малость, но эффективнее.

Ангус мог лечить себя. Глупо даже предположить, что его знания лекаря куда-то испарились, но… была одна большая проблема. Просто гигантская проблема! Он практически не мог применить свое магическое искусство.

Беда всех лекарей-магов. Эти люди могли едва ли не поднимать покойников из могил, если в тех хоть чуть-чуть теплилась жизнь. Могли лечить практически любые болезни, отращивать конечности, продлевать жизнь настолько долго, что это казалось досужими выдумками. Могли. Но только не свою жизнь.

Магия прилагалась только к кому-то или чему-то стороннему, и никак иначе. Это закон Мироздания. Так установили боги. Можно вылечить чужого, но нельзя вылечить себя. И никто не знает почему. Над этой проблемой тысячи лет бились сотни лучших умов магического сообщества, были написаны сотни трактатов, проведены тысячи исследований – безрезультатно. Никакие опыты, никакие эксперименты не дали искомого результата. Лечи других, но только не себя.

Потому в гильдии магов выработалось такое понятие, как «дружеское лечение». Каждый из магов мог потребовать лечения от гильдии, и гильдия обязана была предоставить возможность поправить здоровье или продлить жизнь. По очереди каждый из членов гильдии должен был участвовать в «дружеском лечении», безвозмездно, по первому требованию. И участвовал. Даже Ангус, императорский лекарь не менее десятка раз лечил заболевших коллег, пользуясь своей магической силой. Никто не мог отказаться от почетной обязанности члена гильдии, да и не хотел. В противном случае он терял свое право на «дружеское лечение» и мог в скором времени покинуть этот мир навсегда.

Лекарь в своей практике сталкивается со многими, очень многими болезнями, некоторые из них невероятно заразны. И лекарь не защищен от заражения – как и обычные люди. Но у него за спиной всегда стоит гильдия, не дающая своего мага на растерзание черной чуме или желтой лихорадке. Любой член гильдии, находящийся в пределах доступности, никогда не откажет собрату в помощи.

Ангус сморщился, неловко повернувшись, задумался, вспоминая. Как он испугался, когда впервые в нем всколыхнулась магия! Ему тогда было всего семь лет. И он тогда едва не спалил весь дом.

Отец нанял учителя, который обучал молодого дворянина грамоте. И этому самому дворянину так не хотелось сидеть за столом – когда на улице солнце, ветер, птички поют! Когда можно купаться в ручье, бегать по лесу! Воровать плюшки с кухни, проскальзывая под боком у неповоротливой, толстой кухарки Хендры! Да мало ли удовольствий, что может обрести шустрый мальчишка семи лет от роду, не задумывающийся о своем будущем, о том, кем он станет и кем хотел бы стать! Есть отец, мать, есть прекрасная жизнь, которая никогда, никогда не закончится – пока есть солнце, ветер и ручей, несущий свои воды к морю, пахнущему дальними странствиями и корабельной смолой! Хорошо! Ох как хорошо! И было бы еще лучше – если бы не было проклятого учебника грамматики, отравляющего жизнь молодого дворянина.

И учебник вспыхнул. Запылал так, что столб пламени поднялся к самому потолку! Занялись занавески, старинный гобелен, и, если бы не слуги, успевшие потушить полыхающую стену, от дома остались бы одни головешки.

Ангус сам не ожидал такого безобразия, и, когда отец учинил допрос, долго не сознавался, что это его рук дело. Рук ли? Где гнездится магия? Откуда она берется? Как волшебник творит свое волшебство? Этого Ангус не знал и по сей день. И никто не знает, что такое магия и откуда она берется. И почему в одних людях она проявляется, в других – нет.

И кстати, как ни странно, чаще всего магия появляется в семьях аристократов. Почему – не знает никто. Восемьдесят процентов магов – из знатных семей. Остальные двадцать процентов – простолюдины.

Вероятно, этому можно дать какое-нибудь логичное объяснение. Например, такое: вначале люди были все равны. Но среди них появились те, кто обладал магией. Маги быстро богатели, продавая свои услуги или пользуясь магией для завоевания власти, а раз у них было богатство, значит, и средства, чтобы защитить свою семью и выжить – на войне ли, в голод или во время природных катастроф. Эти аристократы жили, давали потомство, в котором снова появлялись маги. Маги женились на магинях, семьи аристократов роднились, чтобы снова дать магов. Вот и получилось так, что больше всего магов рождалось в семьях аристократов. По-другому и быть не могло.

Ангуса отвезли в гильдию магов, и на том его детство закончилось. Вначале Школа магов, затем – академия. И вот теперь он здесь, в подвале, больной, измученный, несчастный. Принесла ли ему магия счастье? Глупый вопрос…

Хотя… без магии он не забрался бы так высоко и, упав с высоты, не смог бы спастись. Кстати сказать, на его месте мало кто сумел бы спастись. Заклинание размыкания давным-давно утеряно, и прочитал он о нем в старой, очень старой книге. В той самой, что рассказывала о запретной магии.

Запретная магия… ох уж эти запреты! Ну что такого запретного в любовной магии?! Что плохого, если некая женщина наденет любовный амулет и соблазнит мужчину?! Ладно яды. Это понятно. Умение приготовить яд, который не оставит следов, который создаст впечатление, что человек умер от естественных причин, на самом деле очень опасно. И без магии такие яды не сделаешь. Определенные травы, с обработкой заклинаниями – вот тебе и смертоносный, но совершенно не имеющий вкуса, цвета и запаха яд, убивающий так же верно, как меч или копье! И при всем при том любой лекарь скажет, что человек умер от разрыва сердца или от закупорки сосудов! Великолепные яды. И умеет их делать только он, Ангус! Пока – только он.

Пока… а что будет, когда научит других? Только вот как он их научит? Кого? Можно научить составлять снадобья, основу яда. Но как человека, не способного к магии, научить обрабатывать это снадобье заклинанием?! Для него заклинание – просто набор букв и звуков, и ничего больше!

Впрочем, наверняка к нему пришлют человека, владеющего магией. Ведь все прекрасно понимают, что без магии тут никуда! Но и в этом случае – не все маги-лекари смогут использовать нужные заклинания! Чтобы Ангус сумел загрузить в мозг эти самые заклинания, ему пришлось пройти огромную, просто безумную тренировку – годы и годы тренировок! Вначале самые легкие, самые слабые заклинания – поджечь свечу, погасить свечу. Сдвинуть камешек. Вскипятить воду в ложке. Потом сложнее, еще сложнее, еще! Каждое заклинание приходилось загружать в мозг сотни, тысячи раз – пока оно не впечатывалось так, что вызывалось мгновенно, по первому требованию.

Когда впервые загрузил заклинание… вернее, когда оно загрузилось в мозг, это было что-то вроде удара. Бах! Искры из глаз, боль, жжение – как если бы в мозг сунули раскаленную иглу, и… наслаждение. Огромное наслаждение! Нет, не как от секса – но близко к тому. Близко.

Никто так и не понял, почему одни заклинания впечатываются в мозг, другие – нет. Одни маги могут лечить, другие – нет. И даже среди тех, кто может лечить, есть определенное разделение по умениям или, вернее, по способностям. Например, одни лучше всего сращивают раны, другие заклинают болезни, третьи, самые сильные, отращивают пациенту утраченные конечности и даже – но это совсем редкие! – омолаживают.

Ангус был разносторонним лекарем. Он одинаково умело лечил раны и заклинал самые страшные болезни, даже желтую лихорадку, он выращивал конечности и заклинал снадобья. Именно поэтому, и только поэтому, его некогда приняли в десятку имперских лекарей. Да, без протекции одной знатной дамы ему бы никогда не стать придворным лекарем, но… если бы он не был так талантлив, так умен, так разносторонне обучен – не смог бы продержаться на месте придворного лекаря и пары недель. Однако лучше всего он все-таки умел заклинать лекарства и амулеты. В этом ему не было равных. Его снадобья действовали сильнее, дольше, вылечивали эффективнее. Яды травили сильнее и коварнее. Вероятно, не было в империи лучшего, чем Ангус, заклинателя снадобий! По крайней мере, он сам такого не знал.

Император, который кроме жен и наложниц имел еще и постоянно меняющихся любовниц, не раз прибегал к помощи Ангуса в деле восстановления мужской потенции. С этим у него была проблема, и немалая. Фарнское золотистое, которое император пил за завтраком, за обедом, за ужином и вообще вместо воды, не располагало к могучей потенции. Вино вообще никогда не было другом здоровья. И если бы не лекари, император давно допился бы до смертного ложа и лежал бы сейчас в семейной усыпальнице, залитый медом и бальзамирующим снадобьем.

Да, лекари могут многое. Кроме женитьбы на особах из императорской семьи.

Ангус скрипнул зубами и задохнулся от ненависти. Перед глазами всплыло лицо императора – тот не погнушался сам прийти в пыточную, чтобы посмотреть, как пытают его личного лекаря! И не освободил его! И это после того, как Ангус прибегал по первому требованию, готовил лучшие снадобья, вытаскивающие из похмелья, из запоя, после того, как много лет служил императору, отдав служению лучшие годы своей жизни?! И между прочим, род Ангуса – очень древний род! Древнее, чем род императора! И что с того, что предки нынешнего правителя империи умудрились захватить трон, а предки Ангуса не смогли?! Мразь! Ну какая мразь!

«Как ты посмел коснуться своими грязными лапами моей дочери, низкородный?! Урод!» Это он, Ангус, низкородный урод?! Да как язык повернулся у этого брюхатого?! Он на себя бы посмотрел в зеркало! Вот кто урод так урод! Низенький, волосатый, брюхо толстое – жрет и жрет, пьет и пьет! И он про «урода» – Ангусу?! Высокому, мускулистому, любимцу женщин?! Проклятая обезьяна! Ох, как Ангус его ненавидел! Всей своей душой! Всем своим покалеченным, обожженным, изрезанным, избитым телом!