Платье цвета полуночи

– Да.

Они немного посидели молча. Затем её отец перевёл взгляд на спящую девушку.

– Что ты для неё сделала? – спросил он.

– Всё, что в моих силах, – отвечала Тиффани.

– И эту болезабирательную штуку тоже?

Она вздохнула.

– Да, но забрать нужно не только боль. Пап, мне нужна лопата. Я похороню бедняжку в лесу, где никто не увидит.

Отец отвёл глаза.

– Хотелось бы мне, чтобы этим занималась не ты, Тифф. Тебе ж ещё шестнадцати нет, а ты носишься по всей округе, ходишь за больными, нянчишь, перевязываешь, невесть какую ещё работу делаешь. Не тебе бы за всё это браться.

– Да, знаю, – кивнула Тиффани.

– Но почему? – снова спросил он.

– Потому что другие не берутся, или не хотят, или не могут, вот почему.

– Но это же не твоё дело, нет?

– Я решила, что моё. Я – ведьма. Это наша работа. Когда никому больше нет дела, значит, это – моё дело, – не замедлила с ответом Тиффани.

– Да, но мы-то все думали, ведьмовство – это летать туда-сюда на метле и всё такое, а не старушкам ногти на ногах подстригать.

– Но люди не понимают, что нужно другим, – объясняла Тиффани. – Нет, они вовсе не так уж плохи; просто они не задумываются. Вот взять хоть старую госпожу Чулок, у неё в целом свете никого и ничего нет, кроме кошки и жуткого артрита. Люди частенько приносят ей поесть, что правда, то правда, но никто даже не заметил, что ногти у неё на ногах отросли такие длинные, что загнулись внутри башмаков, и она вот уж год как не могла разуться! В наших местах люди и подкормят, если надо, и букетик цветов нарвут, но чуть дело дойдёт до работы погрязнее, то рядом никого никогда не оказывается. А ведьмы такие вещи замечают. Ну да, носиться туда-сюда на метле приходится, что правда, то правда, но главным образом – чтобы побыстрее добраться до очередного безобразия.

Отец покачал головой.

– И тебе нравится этим заниматься?

– Да.

– Но почему?

Тиффани размышляла над ответом под испытующим взглядом отца.

– Ну, пап, помнишь, как говорила матушка Болен: «Накорми тех, кто голоден, одень тех, кто гол, вступись за тех, у кого нет голоса»? Так я думаю, можно и продолжить: «Пособи тем, кто не в силах нагнуться, подай тем, кто не в силах дотянуться, обмой тех, кто не в силах повернуться», так? А ещё потому, что иногда выдаётся хороший день, и он искупает все плохие дни, вместе взятые, и в этот краткий миг слышишь, как вращается мир, – отвечала Тиффани. – Не могу объяснить иначе.

Отец глядел на неё с озадаченной гордостью.

– И тебе кажется, оно того стоит, да?

– Да, папа!

– Тогда я горжусь тобою, джиггат, ты поступаешь по-мужски!

Отец назвал её прозвищем, которое знали только домашние, и Тиффани вежливо поцеловала его за это, не сказав, что вряд ли ему доведётся встретить мужчину, который делает то же, что она.

– А что вы надумали насчёт семьи Пенни? – спросила Тиффани.

– Мы с твоей мамой можем пока приютить госпожу Пенни с дочкой и… – Господин Болен помолчал и посмотрел на дочь как-то странно, так, словно она внушала ему страх. – Всё очень непросто, девочка моя. Сет Пенни был неплохим пареньком в пору нашего детства. Не самый смышлёный поросёнок в помёте, согласен, но – на свой лад неплохой. А вот его папаша был просто двинутый, ну, то есть в те времена с детьми не особо церемонились, станешь озоровать – по ушам огребёшь, но у папаши Сета был толстый кожаный ремень с двумя пряжками, и Сету попадало уже за то, что не так посмотрел. Чистая правда! Пенни-старший говаривал, что его уроки парень по гроб жизни запомнит.

– Похоже, у него получилось, – отозвалась Тиффани, но отец предостерегающе поднял руку.

– А потом ещё Молли, – продолжал он. – Не могу сказать, что Молли и Сет были предназначены друг для друга, потому что, по правде говоря, ни тот, ни другая никому особо не подходили, но, наверное, они были по-своему счастливы вместе. В те времена Сет работал гуртовщиком, перегонял стада – иногда аж до больших городов. В этом деле особой учёности не требуется, и не удивлюсь, если иные овцы были посмышлёнее его самого, но работу-то делать надо, работа не виновата, он деньги в дом приносил, и кто его осудит? Беда в том, что ему приходилось оставлять Молли одну на много недель подряд, и… – Отец Тиффани смущённо умолк.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, – промолвила Тиффани, пытаясь помочь отцу, но тот старательно пропустил её фразу мимо ушей.

– Нет, она была девчонка-то неплохая, – объяснял господин Болен. – Просто толком не понимала, что к чему, и некому было ей объяснить, а в деревне перебывало столько приезжих да путешественников, прямо пруд пруди. И некоторые – очень даже симпатичные.

Тиффани сжалилась над отцом: тот сидел с несчастным видом, сконфуженно рассказывая своей маленькой девочке то, что девочкам знать не полагается.

Так что она наклонилась и снова чмокнула отца в щёку.

– Я понимаю, пап. Я правда всё понимаю. Амбер на самом деле не его дочь, так?

– Ну, я этого не говорил, верно? Может, и его, – неловко отозвался отец.

«В том-то и беда, не так ли? – думала Тиффани. – Может быть, если бы Сет Пенни знал наверняка, так это или не так, он бы свыкся с этим. Может быть. Кто знает».

Но он не знал, и бывали дни, когда он думал, что знает, и бывали дни, когда он думал самое худшее. А у таких людей, как Пенни, которые думать не привыкли, тёмные мысли катаются в голове туда-сюда, пока не опутают весь мозг. А когда мозг перестаёт думать, в ход идут кулаки.

Отец не спускал с Тиффани глаз.

– Ты и про такие дела знаешь? – спросил он.

– Мы называем это «ходить по домам». Все ведьмы так делают. Пожалуйста, пап, попытайся меня понять. Я всяких ужасов навидалась, и некоторые были особенно ужасны, потому что считались, ну, в порядке вещей. Все эти маленькие секреты за закрытыми дверьми, папа. И хорошее, и плохое – всё то, о чём я не хочу тебе говорить. Просто работа у ведьм такая. Ты учишься схватывать на лету.

– Ну, видишь ли, у нас у всех жизнь – не сахар… – начал отец. – Было время, когда…

– Жила одна старушка в горах неподалёку от Ломтя, – перебила его Тиффани. – Она умерла в собственной постели. Ничего особенно плохого в этом не было на самом-то деле; просто жизнь в ней иссякла. Но она пролежала там два месяца, прежде чем кто-либо задумался, а не случилось ли чего. Там, в Ломте, народ вообще странноватый. А хуже всего то, что её кошки никак не могли выбраться наружу и начали питаться хозяйкой; ну то есть она обожала кошек и, скорее всего, не возражала бы, но одна окотилась прямо у неё в постели. Да-да, в постели. Очень трудно было потом пристроить котят – в тех местах, где этой истории ещё не слышали. А котята такие красивые народились, голубоглазые, прямо чудо.

– Эгм, – начал отец. – Ты говоришь «у неё в постели», то есть ты хочешь сказать…

– Ну да, и она лежала там же, – подтвердила Тиффани. – Да, мне приходится иметь дело с покойниками. В первый раз тебя, скорее всего, немного стошнит, а потом просто понимаешь, что смерть, это, ну, часть жизни. Всё не так плохо, если думать о ней как о списке неотложных дел и делать по одному зараз. Можно и поплакать немножко, но и это тоже часть списка.

– И тебе никто не помог?

– О, помогли две женщины, когда я постучалась к ним в дверь, но, по правде сказать, до старушки никому дела не было. Так порою случается. Люди в одночасье исчезают. – Тиффани помолчала. – Пап, мы ведь старым каменным амбаром так и не пользуемся? Ты не пошлёшь ребят его для меня вычистить?

– Конечно, – кивнул отец. – А можно я спрошу зачем?

Тиффани оценила его вежливость: он ведь разговаривал с ведьмой.

– Мне кажется, у меня есть идея, – отозвалась она. – И мне кажется, я могу найти ему хорошее применение. Это пока только мысль, и там ведь в любом случае не помешает прибраться.

– Так вот, я здорово горжусь, когда вижу, как ты носишься по всей округе верхом на этой своей метле, – промолвил отец. – Это ведь магия, правда?

Все хотят, чтобы магия существовала на самом деле, подумала про себя Тиффани, и что на это скажешь? «Нет, магии не бывает»? Или: «Да, магия, но она не то, что ты думаешь»? Все хотят верить в то, что мы способны изменить мир, просто щёлкнув пальцами.

– Их делают гномы, – объяснила девушка. – Понятия не имею, как эти штуки работают. Весь фокус в том, чтобы на такой метле удержаться.

К тому времени лютая музыка уже стихла, возможно, потому, что дела для неё не нашлось, а возможно, потому – и, скорее всего, так оно и было, – что если лютые музыканты вернутся в пивную прямо сейчас, то, пожалуй, успеют хлебнуть ещё пивка до закрытия.

Господин Болен встал.

– Наверное, нужно отнести девочку в дом, так?

– Молодую женщину, – поправила Тиффани, склоняясь над спящей.

– Что?

– Молодую женщину, – повторила Тиффани. – Уж хоть это-то она заслужила. И я думаю, я сперва отвезу её в другое место. Ей требуется больше помощи, чем я в состоянии дать. Ты не мог бы раздобыть где-нибудь верёвку? У метлы, конечно, есть кожаный пристяжной ремень, но, боюсь, его недостаточно.

Сверху на сеновале что-то зашуршало, и девушка улыбнулась. Некоторые друзья, они такие надёжные.

Но господин Болен ушам своим не верил.

– Ты её забираешь?

– Недалеко. Так надо. Но послушай, ты не тревожься. Пусть мама застелет гостевую кровать, я скоро привезу Амбер обратно.

Отец понизил голос:

– Это всё они, верно? Они всё ещё ходят за тобой по пятам?

– Ну, сами они уверяют, что нет, но ты ж знаешь, что эти Нак-мак-Фигли – лгунишки те ещё!

День выдался долгий и не из лучших, иначе бы Тиффани сдержала резкие слова, но, как ни странно, сверху не донеслось ни звука, никто себя не выдал. И внезапно отсутствие Фиглей показалось Тиффани почти таким же огорчительным, как переизбыток.

Но тут, к вящей её радости, раздался тихий голосок:

– Ха-ха-ха, в энтот раз она нас не застукала, так, ребя? Мы ж затихарились как мыхи! Мал-мала громазда карга ваще ничо не усекла! Ребя? Ребя?

– Туп Вулли, ей-же-ей, у тебя мозговьев не хватит, чтоб носяру сморкануть! Каковску куску в «шоб никто ни мал-мала словца ни сказанул» ты не бумс-бумс? Ох, раскудрыть!

За последним восклицанием последовал шум потасовки.

Господин Болен опасливо вскинул глаза к крыше и придвинулся ближе.

– Видишь ли, твоя мама очень за тебя беспокоится. Ты ведь знаешь, она только что снова стала бабушкой. Она всеми ими ужасно гордится. И тобой тоже, конечно, – торопливо добавил он. – Но ведьминские дела, ну, это не совсем то, чего молодой человек ждёт от будущей жены. А теперь, когда ты и молодой Роланд…

Тиффани справилась и с этим. Умение справляться – это же часть ведьмовства. Отец глядел так горестно, что Тиффани с деланой бодростью промолвила:

– На твоём месте, пап, я бы пошла домой и хорошенько выспалась. Я всё улажу. Собственно, вот и моток верёвки, но теперь он мне, кажется, не понадобится.

Отец облегчённо выдохнул. Нак-мак-Фигли вызывают немалое беспокойство у тех, кто не знает их как следует, хотя, если подумать, даже если ты знаком с ними очень долго, они всё равно вызывают немалое беспокойство: войдя в твою жизнь, Фигли меняют её на «раз-два».

– И вы всё это время там сидели? – воззвала Тиффани, как только отец торопливо вышел за дверь.

В следующее мгновение вниз обрушился дождь из соломинок и Фиглей.

Злиться на Нак-мак-Фиглей – всё равно что злиться на погоду или кусок картона: дело бесполезное. Но Тиффани, тем не менее, попробовала: это уже вроде как вошло в привычку.

– Явор Заядло! Ты обещал за мной не шпионить!

Явор поднял руку.

– Лады, то-то и оно, точняк, но дык енто ж одно из не доразумениев, хозяйка, потому как мы ваще даже не шпиёнствовали, так, ребя?

Над толпой маленьких сине-красных фигурок, что заполонили собою весь пол, загремел дружный хор откровенного вранья и лжесвидетельств.

– Явор Заядло, ну почему ты продолжаешь врать, даже если тебя сцапали с поличным?

– А, ну, дыкс, это дело плёво, госпожа, – отвечал Явор Заядло, формально – глава клана Нак-мак-Фиглей. – Чё толку вракать-то, ежели ты ничо дурственного не створил? Короче, я смертно поранен прям в потрох, слухая этаку клевятину на моё добро имище, – широко ухмыльнулся он. – Сколько ж раз я те вракал?

– Семьсот пятьдесят три раза, – отозвалась Тиффани. – Всякий раз, когда обещал не вмешиваться в мои дела.

– Ах-ха, ну дыкс ты ж всё ишшо наша громазда мал-мала карга, – возразил Явор.

– Может, так, а может, и нет, – надменно отозвалась Тиффани, – но я уже куда более громазда и значительно меньше мал-мала, чем прежде.

– И куды больше карга, – радостно подхватил чей-то голос. Тиффани и приглядываться не понадобилось, чтобы понять, чей он. Только Туп Вулли мог вот так сесть в лужу по самые уши. Девушка поглядела сверху вниз на его сияющую физиономию. И ведь он вообще никогда не понимает, что делает не так.

Карга! Звучит не слишком-то лестно, но для Фиглей любая ведьма – карга, сколько бы лет ей ни было. Они ничего такого не имели в виду – ну, то есть, наверное, не имели, с Фиглями никогда не знаешь наверняка, – а Явор Заядло порою произносил это слово с ухмылкой. Но ведь это не их вина, что для любого, в ком не шесть дюймов[11] росту, оно означает страхолюдину, которая причёсывается граблями, а зубы у неё хуже, чем у старой овцы. Если тебя называют каргой в девять лет – это по-своему забавно. А вот когда тебе почти шестнадцать, и день выдался тяжёлый, а поспать почти не удалось, и очень, очень не помешало бы помыться, оно не то чтобы смешно.

Явор Заядло явно это заметил: он обернулся к брату и рявкнул:

– Ты памятуешь, о брат мой, что бывает такой рядь, когда тебе лучше б голову в утятин зад всунуть, чем рот раззявливать?

– Звиняй, Явор. Я тута утятины не узырил.

Глава клана Фиглей опустил взгляд на Амбер, мирно спящую на полу под одеялом, и внезапно серьёзности в мире поприбавилось.

– Будь мы тута, когда ремень в дело пошёл, гад бы свету не взвидел, точнякс, – заверил Явор Заядло.

– Значит, повезло, что вас здесь не оказалось, – нахмурилась Тиффани. – Вы что, хотите, чтобы к вашему кургану заявились люди с лопатами, а? Держитесь от верзунов подальше, вы меня слышите? Вы их нервируете. А когда люди нервничают, они злятся. Но раз уж вы всё равно здесь, можете причинить пользу. Мне нужно отвезти эту бедняжку к кургану.

– Ах-ха, мы смекаем, – отвечал Явор. – Разве ж не сама кельда нас сюда к тебе спослала?

– То есть она об этом знала? Джинни знала об этом?

– Я ни бум-бум, – опасливо отвечал Явор. Говоря о жене, он всегда чувствовал себя неспокойно. Он без памяти любил Джинни, и при одной только мысли о том, что она глянет на него хмуро, колени Явора превращались в желе. Жизнь всех прочих Фиглей сводилась главным образом к дракам, воровству и выпивке, ну и вдобавок ещё приходилось, скажем, добывать еду (её они по большей части тоже воровали) или заниматься стиркой (чего они по большей части не делали). А вот Явор Заядло, как муж кельды, должен был ещё и выдавать Объясняться, а это для Фигля работёнка не из лёгких.

– Вестимо, кельде всё ведомо, – пробормотал Явор, не глядя на Тиффани. Девушке вдруг стало его жаль: наверняка лучше оказаться между молотом и наковальней, чем между кельдой и каргой, размышляла она.

Глава 3. Чей сон потревожен?

Луна поднялась уже высоко и превратила мир в чётко расчерченную чёрно-серебряную мозаичную картинку. Тиффани и Фигли держали курс на холмы. Нак-мак-Фигли умели двигаться абсолютно беззвучно, если хотели; Тиффани уже случалось перемещаться с их помощью, и всякий раз путешествие было комфортным и даже не лишённым приятности, особенно если за последние пару месяцев им случалось помыться.

Любому пастуху с холмов наверняка хотя бы раз доводилось видеть курган Фиглей. Но никто и никогда о нём не говорил. Есть вещи, о которых лучше не упоминать, например о том, что поблизости от кургана ягнят пропадало куда меньше, чем в более отдалённых областях Мела, однако ж, с другой стороны, там частенько исчезала овца-другая – либо совсем слабые ягнята, либо очень старые матки (Фигли ценили жилистую баранину, которую можно пережёвывать часами). Стада охранялись, и стражи взимали свою плату. Кроме того, совсем неподалёку от кургана находились останки пастушьей кибитки матушки Болей, а эта земля считалась едва ли не священной.

Приблизившись, Тиффани почуяла дым, что просачивался сквозь заросли терновника. Спасибо и на том, что теперь ей не приходится протискиваться внутрь сквозь узкую нору: это забавно, когда тебе девять, но когда тебе почти шестнадцать, то страдают и достоинство, и хорошее платье, и, хотя сама Тиффани этого признавать не хотела, лаз стал ей слишком тесен.

Но вместе с кельдой Джинни в курган пришли перемены. Неподалёку находился заброшенный меловой карьер; к нему вёл подземный туннель. Кельда поручила Фиглям укрепить его с помощью кусков кровельного железа и просмолённой парусины: их Фигли «нашли» тем же оригинальным способом, каким «находили» всё прочее. Он по-прежнему выглядел как самый обыкновенный меловой карьер в холмах, ведь над ним так густо сплетались ежевика, ползучий генри и плетистая бетти, что даже мышь внутрь не прошмыгнула бы. А вот вода туда просачивалась, стекала по железному желобу и заполняла подставленные внизу бочки; кухню значительно расширили, и даже Тиффани могла свободно пробраться внутрь, если не забывала заранее прокричать своё имя, тогда невидимые руки дёргали за верёвочки – и, словно по волшебству, в непролазных зарослях открывался проход. Здесь, внизу, у кельды была своя личная ванная; сами Фигли мылись только по особым случаям, например при лунном затмении.

Амбер тут же утащили в нору, а Тиффани нетерпеливо ждала у нужного места в зарослях ежевики, пока колючие ветки волшебным образом не расступились.

Кельда Джинни, кругленькая, как футбольный мяч, встретила её, держа под мышкой по младенцу.

– Я очень рада тебя видеть, Тиффани, – произнесла она, и почему-то это прозвучало и чудно, и неуместно. – Я наказала парням сгулять наружу проветриться, – продолжала кельда. – Это женское дело, и не из приятных, ты, верно, согласишься. Её устроили у огня, и я уж начала налагать на неё утешания. Думаю, она поправится в лучшем виде; ты нынче ночью отлично поработала. Эта ваша прославленная госпожа Ветровоск и то бы лучше не справилась.

– Она научила меня забирать боль, – промолвила Тиффани.

– Да что ты гришь? – Кельда посмотрела на Тиффани как-то странно. – Надеюсь, тебе никогда не придётся пожалеть о том дне, когда она оказала тебе эту… любезность.

В этот миг в туннеле, выводящем в главный холм, появилось несколько Фиглей. Они смущённо переводили взгляд со своей кельды на свою каргу, и, наконец, Фигль-глашатай очень неохотно выговорил:

– Не хотится встрясть али там помешавать, дамсы, но мы тут состряпсали мал-мала ужинную пожраксу, и Явор грит поспрошать громазду мал-малу каргу, как насчёт понямать мал-мал вкуснявый кус?

Тиффани принюхалась. В воздухе разливался узнаваемый запах – тот самый, что обычно возникает, если баранина приходит в тесное соприкосновение с, например, жаровней. «Ладно, – подумала девушка, – мы все знаем, что они это делают, но делать это у меня на глазах по меньшей мере бестактно!»

Фигль-глашатай, должно быть, тоже это понял, потому что, лихорадочно выкручивая край килта обеими руками, как обычно делают Фигли, когда вдохновенно врут, пояснил:

– Ну дыкс, кажись, я чой-то такое слыхал, будто одна такая буранина вроде как по нечаянности свалилась прям на разогретую жаровню, мы её, понятно дело, кинулись спасануть, но бураны, они ж туп-туп – она запаниковалась и ну отбрыксиваться. – На этом месте рассказчик выдохнул с явным облегчением, состряпав какое-никакое оправдание, и устремился к новым высотам художественного вымысла: – Мне думается, буранина была свици-дальняя, ей же кажденный день делать неча было, окромя как траву нямать.

Фигль с надеждой воззрился на Тиффани, проверяя, сработало ли; но тут вмешалась кельда:

– Мал Речист Джок, а ну ступай внутрь скажи, что мал-мала громазда карга не откажется от сандвича с бараниной, да? – Она вскинула глаза на Тиффани. – Не спорь, девочка моя. Как я гляжу, ты с ног валишься, если не поешь горячего, тебе кирдыкс. Я смекаю, что ведьмы заботятся обо всех, кроме себя. Бегмя бегите, ребя!

Тиффани всё ещё ощущала в воздухе некоторую напряжённость. Джинни по-прежнему глядела на неё очень серьёзно… а потом спросила:

– Ты помнишь, что было вчера?

Вопрос прозвучал глупо, но Джинни отнюдь не была глупа. Так что над её словами стоило задуматься, хотя Тиффани прямо изголодалась по куску суицидальной баранины, и по возможности наконец выспаться.

– Вчера – сдаётся мне, теперь это уже позавчера – меня позвали в Пряжку-Наружу, – задумчиво вспоминала она. – Тамошний кузнец недоглядел за горном, горн открылся, и раскалённые угли высыпались ему на ногу. Я его полечила, забрала боль и слила её в наковальню. За всё это мне заплатили двадцать четыре фунта[12] картошки, три выделанные оленьи кожи, полведра гвоздей, одну старую, но годную на перевязки простыню и баночку ежового жира: кузнецова жена уверяла, что это отличное средство от воспаления дыхательных путей. А ещё я досыта поела жаркого за общим столом. Потом, раз уж я оказалась по соседству, я побывала в Многопряжке и разобралась с небольшой неприятностью господина Гауэра. В разговоре с ним я упомянула ежовый жир, а он сказал, что это замечательное снадобье для кое-чего неназываемого, и обменял баночку на целый окорок. Госпожа Гауэр угостила меня чаем и разрешила набрать полную корзину девицы-в-рассоле: в её саду эти цветы растут гуще, чем где бы то ни было. – Тиффани на мгновение умолкла. – Ах да, и ещё я заглянула в Ума-Тупик, сменить припарку, а потом навестила барона, ну а потом, понятное дело, остаток дня был в полном моём распоряжении, ха! Но в целом денёк выдался не из худших; люди были слишком заняты, предвкушая ярмарку.

– Среди прочих дней минул и этот, – промолвила кельда, – и, без сомнения, день был и хлопотный, и полезный. Но весь день меня одолевали предчувствия касательно тебя, Тиффани Болен. – Тиффани попыталась возразить, но Джинни предостерегающе подняла миниатюрную орехово-коричневую ручку и продолжила: – Тиффани, тебе, конечно, ведомо, что я за тобой приглядываю. Ты – карга холмов, в конце-то концов, и в моей власти следить за тобою внутри своей головы и не выпускать из виду, потому что кто-то должен это делать. Я знаю, что ты это знаешь, потому что ума тебе не занимать; и я знаю, что ты передо мной притворяешься, будто не знаешь, что я знаю; и я не сомневаюсь, что об этом ты тоже знаешь, так?

– Мне, пожалуй, стоит расписать это всё карандашом по бумаге, – предположила Тиффани, пытаясь свести дело к шутке.

– Не смешно то! Твой образ в моей голове затуманен. Вкруг тебя опасность. А хуже всего, что не видать мне, откуда она идёт. Так быть не должно!

Но не успела Тиффани и рта раскрыть, как с полдюжины Фиглей стремглав пронеслись по туннелю из глубины холма, все вместе таща одну тарелку. Тиффани непроизвольно отметила – ведь ведьмы всегда подмечают то, что могут, – что синий узор по краю тарелки очень напоминает второй лучший сервиз её матери. Остальную часть тарелки закрывал здоровенный кусок баранины с картофелинами в мундире. Пахло это всё божественно, и желудок взял верх над разумом. Ведьма ест там, где удаётся разжиться едой, и радуется, когда что-то да перепало.

Мясо разрезали пополам, хотя половина для кельды оказалась самую малость поменьше, чем половина для Тиффани. Строго говоря, не бывает одной половины меньше, чем вторая, потому что тогда это будет уже не половина, но люди понимают, о чём речь. А у любой кельды аппетит для своего роста всегда преотменный, ведь ей же надо малышей делать.

Как бы то ни было, всем стало не до разговоров. Какой-то Фигль протянул Тиффани нож – собственно, фигльский клеймор[13], – а затем подал замызганную жестянку с воткнутой в неё ложкой.

– Соус? – застенчиво предложил он.

Для фиглевской трапезы это было даже уж чересчур шикарно, хотя Джинни, конечно, понемногу приобщала своих подданных к благам цивилизации, насколько возможно цивилизовать Фиглей. По крайней мере, внушала им правильные мысли. Тем не менее Тиффани знала их как облупленных и потому насторожилась.

– А из чего он? – спросила она, понимая, что вопрос это опасный.

– О, всякие вкуснявости, – заверил Фигль, погромыхивая ложкой в жестянке. – Яблочко-кислица есть, и горчишное семя, и хрен, и улиты, и дикие травы, и чесночина, и щепоть выскочки зелёной… – Одно из этих слов он произнёс уж больно невнятно, и Тиффани это не понравилось.