Интернатские. Сентиментальность в бою неуместна

– А как собаку звать? – скромно-вежливо подал голос, чтобы хоть о чём-то говорить за каким-никаким, но всё же угощением, один из братьев.

– Да как хотите, так и зовите, хоть Барбосом. Мне его старый хозяин, когда дом покупала, даром отдал, хитрюга – подозреваю, что в нагрузку, как некоторые магазины иногда в довесок к хорошему продукту принудительно сбывают всякую несъедобную уже, залежалую дрянь или просто неходовой товар. Не хочешь, дескать – не бери, тогда совсем ничего не получишь… Бестолковая собака, не лает ни на кого, только зря хлеб жрёт.

К чаю Она, всё же проявив, не сразу, правда, а по небольшому размышлению, какое-то подобие хлебосольства, выдала каждому ровно по три куска комкового сахара и поставила на стол тарелку с нарезанным, – судя по тому, что в течение ночи дома никого не было, – ещё вчера чёрным хлебом, развернула пачку подтаявшего сливочного масла (ну, это уже хоть что-то, – внутренне вздохнули младшие Сухоруковы, – а не просто водичку с заваркой хлебать). Масло на хлеб намазывала всем сама, тончайшим слоем – по всей видимости, опасаясь за его перерасход. Столкнувшись взглядом с не обещающим ничего хорошего убито-тоскливым выражением на лице Сухорукова-старшего, сжала губы, поднялась с места, сходила в соседнюю комнату, откуда вернулась с чекушкой водки «Московская» в руках.

– Хотела на вечер к праздничному ужину в честь встречи приберечь, но ладно уж, начнём отмечать приезд прям щас. А чего ждать?

Налив себе и Сухорукову по рюмке и спрятав бутылку в стол, Она достала оттуда же пару мелких солёных огурцов на блюдечке, чокнулась с номинальным главой свежеиспечённого семейства и преувеличенно бодро выпила первой.

Илюха с Колюхой, не допив свой чай, с молчаливого разрешения взрослых встали и пошли во двор, держа руки в карманах, чтобы не было заметно спрятанные в них куски хлеба, которые они успели стянуть со стола, пока хозяйка ходила за бутылкой. Один кусок предполагался для знакомства со скучающим во дворе псом, другой братья планировали съесть сами. Но, увидев, как пёс набросился на горбушку хлеба и мгновенно проглотил её, отдали ему и второй кусок, приговаривая:

– Барбос, Барбосик!

Пёс без возражений принял новую кличку и отзывался потом на неё, как будто другой никогда и не было.

Помня об обещании их новой «мамки» дать им денег на кино, Илюха с Колюхой скоренько разыскали по расспросам у прохожих клуб «Юлдуз», что в переводе с узбекского, как им объяснили, означает «Звезда». Через час начинался двухсерийный фильм «Три мушкетёра», а значит, на билеты понадобится уже не двадцать, а вдвое больше – целых сорок копеек на двоих. Домой шли, затаив дыхание: дадут – не дадут? Обошлось… Она молча выдала мальчишкам требуемую сумму, с силой захлопнула за ними дверь и заперла её изнутри на крючок.

– Устала, спать хочет, всю ночь, ить, мантулила на работе, – пытались обмануть сами себя Илюха с Колюхой, – давай-ка, дадим ей отдохнуть, пошляемся после кина где-нибудь. Мож, с пацанами какими зазнакомимся, ежли морду, конечно, не набьют как новичкам. И батя как раз к ужину проспится. А коль влетит нам за не приход на обед, ну и пусть!

На том и порешили. Следующие несколько часов они были счастливы, насколько может позволить человеку быть счастливым полупустой желудок. Сначала в восторге от весёлых и опасных приключений непобедимого Д`Артаньяна и благородных его друзей мушкетёров, затем – от полной, никем не контролируемой свободы гулять одним в незнакомой местности. Изучив по окончании фильма немногочисленные центральные улицы и кварталы городка, в котором им теперь предстояло жить, братья принялись за окраины и окрестности, где успели вволю накупаться в оросительном канале, именуемом здесь «Большим Арыком». Правда, других купающихся не было ни души, видимо потому, что по местным понятиям на дворе стояла уже глубокая осень, почти зима. Но для северян Сухоруковых погода была расчудесной, а такой тёплой, как сейчас в Большом Арыке, вода в их родном Енисее не бывала никогда, даже в самой середине лета – в июле. На всё более настойчивые призывы желудка ублажить его чем-нибудь съестным, старались не обращать внимания. Ведь праздничный ужин, как было объявлено, всё равно никуда не денется, а что значит лёгкий временный голод по сравнению с прелестью познания окружающего мира? И они познавали этот мир как могли.

Тем временем дома происходило следующее.

– Долго ж, однако, ехал к своей невестушке, новобрачник херов, – обиженным тоном выговаривала Она Николаю, раздеваясь на его глазах смущённо, как действительно целомудренная невеста в первую свою супружескую ночь, – надо ж, целых полгода! Ох, жизни, жизни-и…

– К-какие полгода? Побойся Бога! Всего-то четыре месяца, бляха-муха.

– Всего-о? Да любая, даже самая честная, на моём месте давно б уже нашла себе другого. И куда бы ты девался тогда с пацанами?

– Н-ну и н-нашла бы, н-ну и ссучилась бы, а мы б не пропали, – сиплым от нарастающего с каждым мгновением интимного возбуждения голосом, уже мало понимая, что говорит, рассеянно ответствовал Николай Захарович, всё менее и менее владеющий собой при виде её постепенно обнажающегося красивого тела. Когда же одна за другой, робко и оттого ещё более дразнительно оголились белые налитые груди с торчащими как у юной девицы сосками и чётко очерченными шоколадно-коричневыми

вокругсосковыми кружками, плоть его совсем уж напряжённо застонала изнутри, и он больше не мог, да и не хотел сдерживаться.

Она же, поначалу настроившись, было, на пассивный, со своей стороны лад в близости с невзрачным женишком, намереваясь по возможности отстранённо позволить ему быстро-быстро утолить его пыл измученного долгим воздержанием здорового мужика, дорвавшегося, наконец, до вожделенного и не запретного с этого момента женского тела, почти моментально, однако, поняла, что бегом да отстранённо не получится – недооценила она «молодого новобрачника». Тот оказался достойным партнёром – крепким, выносливым и опытным настолько, что незаметно для самой себя разохотившись и раскрепостившись, Она лихо скользнула от холодноватой скованности к давно не испытываемому ею безоглядному экстазу. Все её мысли куда-то совсем потерялись, а из чувств оставалось и работало сейчас лишь главное – женское чисто инстинктивное начало…

После одновременного у обоих бурного продолжительного оргазма они, потные, чуть отодвинувшись друг от друга и свободно распластавшись, уже как полноценные муж и жена законно не стесняясь друг перед другом своей наготы, тяжело дыша, медленно, не спеша приходили в себя.

– Н-ну ты, бляха-муха, и даёшь! Наперёд, в другие-то разы хоть кричи потише, а то соседи со всей округи сбегутся, подумают – режут кого, – восхищённо произнёс, наконец, он.

– Да и ты не промах! Хоть и выпимши… – любезностью на любезность отвечала Она. – А тверёзый-то, поди, и не так можешь жару поддать? Попробуем-ка в следующий разок без выпивки? Хочу спытать, каков мой мужчинка в полную силушку.

– Чего-чего?.. – удивлённый и крайне возмущённый таким неожиданно вопиющим умственным невежеством не примитивной вроде бы в остальном постельной партнёрши, Николай Захарович аж присел в кровати. – Да ты, милая, в рот тебе пароход, знаешь хоть, что весь смак, вся изюминка, вся ночная сила и доблесть мужика через это дело, через выпивон, только хлеще становятся? Да ни один султан в свой гарем без ста грамм шагу не сделает! Иначе бабы сомнут его как соломину.

– Что ты говоришь! Они, султаны-то, если хочешь знать, водки и вина совсем не пьют – вера ихняя не позволяет.

– Ну и хрен с ними, с султанами… подумаешь, вера… а я по себе знаю, что лучше, а что хуже, бляха-муха. Да у меня!..

– Ладно уж, вижу, что с твоей «соломиной» всё в порядке. Только где это ты научился так ловко с бабой управляться? Небось, гулял всю жизнь как кобель. Ведь твоя-то, говорят, совсем больная была?

– О ней давай сегодня не будем, – помрачнел он. – А вот я, бляха-муха,

было дело, – тут ты, можно сказать, угадала, – поколесил и покуролесил в своё время по Родине нашей бескрайней, будь здоров. Житуха, ох, и весёлая была! И где сколько детей успел наплодить, сам толком не знаю… Это потом уже, за десять лет Севера, подзахирел чуток. Но и то, как видишь, кое-что осталось. Аль, не почувствовала?

– Да уж почувствовала, не квёлая…

Помолчали, вспоминая каждый свою не так уж и давнюю молодость.

– Ну, а эти твои двойняшки, кто из них Илья-то, а кто – Николай?

– У Илюхи на щеке маленькая родинка. Он родился первым, на сколько-то там минут раньше, поэтому, хоть и любит больше книжки читать, чем командовать, но на правах старшего – за командира. Закон есть закон. Ты смотрела когда-нибудь фильмы про лётчиков? Хотя, за каким хреном тебе глядеть такие фильмы –первый твой был, кажись, военным летуном и про дела свои небесные тебе по любому докладал. Так вот, уточняю: когда истребители летают в паре, один из них обязательно ведущий, то есть главный на время полёта, а второй – ведомый, который должен слушаться ведущего. Это чтоб чётче боевая задача выполнялась, без разнобоя типа кто в лес, кто по дрова. Вот, и у моих так.

– Теперь уже, Бог даст, у наших, – в свою очередь тоже слегка погрустнела Мария. – Только бы матерью меня называли, чтоб никто здесь

не догадался, что я им неродная.

– Назовут, не боись! Если, конечно, сама ещё не растрезвонила, в рот

тебе баржу-плоскодонку…

– Что я, совсем уж дура стоеросовая? Говорю всем, будто бы первая приехала, чтоб дом купить, а мужик с детьми там, на Севере пока. Они у бабки под приглядом, а он – распродаёт скотину, другое добро, которое тащить сюда, за тридевять земель, куда дороже обойдётся, чем новое купить. Ну, а второй?

– А у Колюхи две макушки на голове, как у меня. Он – ведомый. Хотя он-то, как раз, куда командирестее своего старшего брательника. Больше, как настоящий мужик, тянулся всегда ко мне, отцу, чем к матери. Илюха – наоборот, бабий угодник. В общем, характеры разные, не перепутаешь.

Она томно, как и полагается в часы близости приличной жене-любовнице, желающей продемонстрировать мужчине удовольствие от нахождения с ним на одном ложе, полусмежила веки, раздумывая, однако, на тему, далёкую от интима: взаимоотношения с пасынками, скорее, предстоит налаживать в основном через Илюху как «ведущего». Это неплохо, поскольку иногда на этом можно будет и сэкономить – например, чтобы о чём-нибудь договориться с мальчишками, вместо двух пряников придётся израсходовать всего один. Что ж, первый маленький, но несомненный плюс в туманной семейной перспективе нарисовался. Посмотрим, что там дальше у этих убогих…

Открыв глаза, повернулась к Николаю:

– Так, где ж всё-таки, суженый мой, ряженый, шалался столько времени? Ведь выехали ко мне вроде первым пароходом, как договаривались.

– Шалался… да как у тебя, в рот те буксир-толкач, язык на такое поворачивается? Обокрали нас в дороге самым паскудным образом, когда спали ночью. Ехали ведь не в отдельной каюте, а третьим классом, как в плацкарте. Хорошо ещё, чуток денег догадался заранее припрятать про запас подальше, а то бы совсем каюк, хоть топись (Сухоруков умолчал, что потерял неприкосновенный, предназначенный для обзаведения на новом месте денежный «загашник» в безобразно пьяном состоянии в теплоходном ресторане).

– Ох, жизни, жизни-и…

– В Красноярске пришлось пойти по знакомым. Взаймы никто не дал, но помогли устроиться в один задрипанный колхозишко, чтоб заработать на дальнейшую дорогу. Тебе обо всём этом не стал писать – думал быстро провернуться. Но в колхозе этом, бляха-муха, заработки, куда там до северных, – за месяц даже на билеты не скопил. А когда начался сенокос и за день мне, окромя кой-какой натуроплаты, начислили деньгами, смех и грех, одиннадцать копеек, плюнул я и пошёл искать другое место. Устроился в Ачинском районе на железную дорогу путевым обходчиком. Глядь, а на дворе август – школа на подходе. Купил пацанам книжки-тетрадки, и опять ноль в кармане. Слава Богу, квартирку дали нам хоть и маленькую, но с отличной печкой, да угля на станции – завались. Ну и решили не мудрить, а спокойно перезимовать в тепле.

– Но не получилось, потому что в тюрьму чуть не угодили?..

– Какая там тюрьма! Разве ж таких маленьких пацанов сажают? Хотя, беды наделали…

– А кроме беды ты, умник, ждал ещё чего-нибудь?

– Заткнись, и слушай… заладила, беда-а, тюрьма-а. В общем, кто-то из местной ребятни утащил дома папиросы и вместе с моими пошли гурьбой подальше от станции курить. И сожгли, блях-мух, на лугу за лесочком самый большой зарод заготовленного к зиме казённого сена. Пожарники то ли спросонья, то ли спохмелюги припоздали и ничего потушить не успели. Приезжала милиция. Обязали отцов и матерей курильщиков возместить ущерб. Одни корову, чтобы рассчитаться, отвели на рынок, другие – мотоцикл продали, а мне и выставить-то нехрен. Ну, видимо, пожалев моих пацанов-сирот, мусора вроде как намекнули, что могут позабыть о нас, если хотя бы на некоторое время исчезнем с глаз долой. Так чего же разумному человеку долго думать при таком душевном штормовом предупреждении? Дураку ясно – линять. Вот тогда я и решился кратенько отписать тебе, тихо получить на работе расчёт и рвать когти, пока мусора не передумали.

– Хоть выпорол куряг-то своих заядлых, поджигателей казённого добра?

– Рука не поднялась, уж больно они были напуганы. До темноты в лесу прятались, боялись домой идти. Да и не могу я их бить после некоторого несладкого поворота судьбы. Сама понимаешь…

– Мозгляк! Так ты их окончательно спортишь. И в тюрьму загремят рано или поздно по твоей же милости, как пить дать. Тут и к бабке не ходи, всё ясно… эх, жизни, жизни-и…

– Да не каркай ты! Разошлась тут в своих предсказаньях, как злая ведьма. Учатся что один, что другой на пятёрки, а если до конца так доучатся, то космонавтами или капитанами дальнего плаванья станут легко. Или врачами, инженерами на худой конец, если на четвёрки вдруг съедут.

– Дурак! Думаешь, я не заметила, как они во время завтрака хлеб со стола спёрли? А что дальше будет? Космона-а-вты…

– Да п-пошла ты к … такой-то матери!

– Сам иди туда же!

Мария резко встала, накинула домашний халат и пошла чистить картошку к торжественному семейному ужину «в честь приезда», в расстройстве начисто забыв, что до этого «торжественного», который произойдёт только через несколько часов, вечером, следовало бы накормить не страдающих отсутствием аппетита мужчин каким-никаким обедом. А Николай Захарович, взяв из общего теперь кошелька трёшку и незаметно пересчитав рубли в своей заначке, направился в ближайший магазин купить селёдки к картошке и немного колбасы. Ещё он намеревался между делом выпить стакан-другой вина подешевле и, если хватит денег, угостить сыновей конфетами, а то и пирожными. Да не забыть бы взять бутылку лимонада для них, ведь предстоящий праздничный ужин, посвящённый созданию новой семьи, должен выглядеть действительно праздничным…

Куда девался спрятанный Марией, да так и не выложенный на стол шашлык и почему между завтраком и ужином не было даже намёка, хотя бы ради приличия, на обед, Сухоруковы не узнали ни сегодня, ни в дальнейшем, а спрашивать о таких вещах было бы ниже их достоинства. Ведь сибиряки – народ гордый, хотя и доверчивый зачастую до наивности.

Глава 3. БАРБОС И ДЕРЕВО

(любви все существа покорны)

В ближайший понедельник Илюха с Колюхой, встав пораньше, умытые, причёсанные, наглаженные и начищенные пошли в школу. Учиться им предстояло в разных, параллельных классах, «а» и «б», так как уже заканчивалась первая четверть и все классы были давно укомплектованы – по два свободных места не нашлось ни в одном. Так жизнь впервые, пусть пока не очень жестоко, но разъединила братьев-близнецов.

Всё здесь было не так, как в их родной Сибири. Многонациональная детвора, представленная, помимо привычных русских и отчасти китайцев и немцев не только узбеками, казахами, татарами, украинцами, но и ещё более экзотичными для северян Илюхи с Колюхой греками, корейцами и даже иранцами, была криклива и темпераментна, на переменах шумно играла во множество незнакомых Сухоруковым игр, нередко очень даже азартных. А когда наступала большая перемена, все неудержимым потоком устремлялись в школьный буфет, где за пятак можно было купить пирожок с повидлом или картошкой, либо за восемь копеек коржик, а за три – стакан сладкого чаю. Добротно одетые школьники побогаче покупали лимонад, кефир и шоколадные конфеты. Илюха же с Колюхой довольствовались принесёнными из дому простенькими бутербродами, которые стесняясь съедали всухомятку не выходя из класса. Иногда, правда, когда отец исхитрялся утром украдкой сунуть им в руки немного мелочи, ходили и в буфет вместе со всей школьной толпой. Но первое время безрезультатно: слишком уж было непривычно и казалось несолидным для медлительных и рассудительных северян пробиваться, толкаясь локтями и коленями, через голосящую и бурлящую «кучу малу» к буфетной стойке с разложенной на ней, пусть и вкусной, едой. Цель представлялась им не стоящей тех средств, которыми достигалась. Однако, голод – не тётка, и через самое короткое время братья уже не выглядели белыми воронами среди сверстников.

Пообвыкшись, близнецы наравне с другими бесились в школе на переменах, а затем, после уроков – и на улице. Научились играть в популярную среди детворы и подростков постарше «лянгу» – кусочек бараньего или козлиного меха с прикреплённым свинцовым грузиком подбрасывался на счёт вверх ударами внутреннего или внешнего бока стопы из разных положений; освоили не менее популярные «мослы», или ещё это называлось «альчики», «алчишки» – бараньи лодыжные косточки, выставляемые на полу или на асфальте в шеренгу и сбиваемые с заданного расстояния такими же «мослами» на выигрыш, и многое другое. Из рогатки стрелять они умели и раньше, причём достаточно искусно с ранних лет, ибо в тайге всегда было на чём поупражняться. Благодаря хорошему владению этим искусством братья больше многих своих новых друзей преуспели в такой, например, забаве: найденные где-нибудь на стройке куски карбида измельчались и заливались водой в стеклянных бутылках, которые затем тщательно закупоренными выставлялись где-нибудь на видном месте – на перекрёстках дорог или пешеходных аллей. По мере приближения пешеходов, велосипедистов, мотоциклистов или даже автомашин, если бутылки с пузырящимся в них раствором не разрывались сами, мальчишки разбивали их с жутким, сродни взрыву армейской ручной гранаты грохотом выстрелами из рогаток. Вот была потеха!

Так относительно ровно прошла зима, малоснежная и непривычно для Сухоруковых тёплая, позволяющая им большую часть свободного времени проводить на свежем воздухе. Домой возвращались неохотно, главным образом для того, чтобы сделать заданные на дом уроки, поесть и поспать.

Мачеху назвать матерью они так и не смогли – какой-то непреодолимый

внутренний барьер не позволял, как ни старался отец сблизить их с ней. И со временем все соседи, взрослые знакомые и друзья-сверстники Сухоруковых стали называть Марию так, как называли её между собой с первого дня Илюха и Колюха – «Она». Она же по поводу и без повода жаловалась соседкам, какой непутёвый у неё муженёк Николай, не только любящий выпить, но и неспособный даже всыпать в качестве воспитательной меры ремня своим таким же непутёвым, как и сам, отпрыскам, которые и куски таскают вместо того, чтобы есть за столом как приличные люди, и по хозяйству не помогают, и к старшим, в частности к ней, неласковы и непочтительны, и… А неудавшуюся попытку скрыть от посторонних, что Она Илюхе с Колюхой не мать, а мачеха, объясняла тем, что не хотела, чтобы эти посторонние жалели их как обиженных судьбой, неполноценных, и влияли тем самым не совсем правильно на ранимую детскую психику.

Весна, приходящая в эти благодатные края по представлениям сибиряков сказочно рано, была, как и положено быть весне, прекрасной, хотя и разительно непохожей на те вёсны, что остались в щемящих душу воспоминаниях Илюхи и Колюхи. Если там, на Севере, переломным событием перехода зимы в лето было начало грандиозного ледохода, когда от избы к избе со скоростью звука летела радостная весть: «Енисей пошёл!» и весь посёлок от мала до велика, с криками «ура!» подбрасывая вверх шапки и слушая треск ломающегося по всей ширине реки льда как приятнейшую музыку, высыпал на высокий берег, именуемый «угором», то здесь, в Средней Азии, таким моментом было, конечно же, цветение садов. Братья Сухоруковы ещё не умели различать на глаз виды плодовых деревьев, и с одинаковым восторгом любовались всем, что цвело и благоухало вокруг: яблонями и грушами, вишней, сливой, персиком…

Наслаждаясь всё более тёплыми лучами южного солнца, они стали ещё больше времени проводить на улице и находили с каждым днём новые и новые прелести в окружающей природе и среднеазиатской жизни вообще.

Даже унылый Барбос в эту пору приосанился под свежееленеющим в их

дворе Деревом, хотя и не относившемся к фруктово-садовой элите, но тоже приносившем немалую пользу окружающему миру: в жару оно давало хорошую тень, в непогоду укрывало большую часть двора от дождя и града, а от его мощного ствола и крепких сучьев к забору и дому тянулись многочисленные верёвки для сушки белья и вообще всего, что людям вздумается посушить на свежем воздухе, и без которых двор не двор у любой нормальной семьи. Что же касается отношения к собаке… с того дня как исчез бывший хозяин, бросив ненужного ему теперь пса на произвол ненавидевшей животных женщины по имени Мария, и вплоть до появления добряков-близнецов Дерево для Барбоса было единственным близким существом на свете.

Илюха с Колюхой, точь в точь как и пёс Барбос, представляли себе Дерево живым и всё чувствующим существом, и очень скоро оно стало для них таким же, как и для него, добрым надёжным другом, с которым они разговаривали вслух как с равным, делились своими сокровенными тайнами и планами. Позднее в письмах друг другу братья упоминали Дерево только с большой буквы, как имя человека.

А как они дружили!.. В гостеприимной раскидистой кроне Дерева легко прятался во время игр целый отряд соседских мальчишек-сорванцов, изображавших из себя мушкетёров в засаде. Были здесь и свои Д`Артаньяны, и Атосы, и Портосы, и Арамисы… Другой такой же отряд, изображавший гвардейцев кардинала во главе с неуязвимым злодеем Рошфором, порой часами напролёт пытался взять Дерево штурмом. Как правило – безуспешно, особенно если на защиту прятавшихся храбро вставал могучий Барбос, принимавший, насколько позволяла цепь, живейшее участие в ребячьих играх. Впрочем, иногда удача разворачивалась и в обратную, когда, к примеру, Барбос становился на сторону нападавших. Но происходило такое, только если в стане нападавших по жребию оказывались Илюха с Колюхой.

Сигналом к окончанию битв на деревянных шпагах и мгновенному исчезновению со двора всего воинства чаще всего служил возглас «Она!», когда кто-нибудь из находившихся повыше на дереве вовремя замечал возвращавшуюся с работы хозяйку. Барбос тут же, как ни в чём не бывало, принимал унылый вид, ложился под Деревом и притворялся спящим. Само Дерево, казалось, тоже присмирев, становилось скучнее, даже листва на его ветвях несколько блекла и шелестела уже значительно тише. Она со вздохом «жизни, жизни-и…» отпирала висячий замок на двери и шла в дом подогревать что-нибудь к ужину для Николая Захаровича, заканчивавшего свой трудовой день обычно позднее.

Пройдя на кухоньку, Она понуро заглядывала в стоявшую на плите кастрюлю и недовольно бурчала:

– Опять суп не ели, всё сахар таскают, конфеты да печенье им подавай! Ох, жизни, жизни-и…

Принюхавшись к начинающей прокисать вермишельно-картофельной жиже, Мария выносила кастрюлю во двор и в сердцах выливала её содержимое в похожую на таз миску Барбоса, рассуждая про себя: «Ну, сколько можно на собаку-то работать, да ещё на такую прожорливую да безмозглую? Это подумать, а, какая уйма еды каженный день зря пропадает! Может, всё-таки, на холодильник разориться? Вон, давеча, в магазин завезли вроде недорогие, марки «Саратов», или «Бирюса», кажись… Нет уж… коль брать, так дешевше – с рук, если кто из знакомых новый себе купит, а старый, чтоб не выкидывать и что-то выгадать при этом, продать решит».

Пока неприхотливый, неизбалованный изысканной пищей Барбос пожирал выплеснутую в его посудину бурду, Она, если после вылитого супа ничего готового для подогрева к ужину больше не было, ставила на плиту вариться что попроще вроде картошки в мундире, залезала под кровать, доставала из дальнего угла большую хозяйственную сумку, вынимала из неё полотняный мешочек с пилёным сахаром-рафинадом и начинала тщательно пересчитывать куски. Так и есть, десятка-полутора кусочков, как обычно, не хватало. Спасибо хоть, что более туго завязывавшийся мешочек с конфетами и печеньем юные воришки развязать не сумели пока ни разу, но и систематических краж одного даже сахара вполне достаточно для справедливого отношения к ним как к хоть и маленьким, но уже явным рецидивистам.