Книга Де Бюсси и инфанта - читать онлайн бесплатно, автор Анатолий Евгеньевич Матвиенко. Cтраница 3
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Де Бюсси и инфанта
Де Бюсси и инфанта
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Де Бюсси и инфанта

– Лотарингия рождает не одних только королев, ваша светлость.

– Не ропщи на судьбу, Ежи. Сидел бы сейчас в Лодзи и еле сводил концы с концами.

– Ваша правда, сеньор. Простите, что однажды я позволил себе забыть, кому обязан…

– Не однажды. Ты предавал и доносил минимум полдюжины раз. Поэтому закрою тебе пасть навсегда при первом же подозрении. Даже если не виноват. Хоть и жаль оставлять вдовой столь энергичную даму из Лотарингии.

– Я понял, ваша светлость. Давно понял и осознал. Располагайте мной!

– Для начала расскажи мне всё, что знаешь о…

Я на миг запнулся, потом спросил его о паре дворян, к побоищу на улице Антуаз никакого отношения не имеющих. Услышал про их недомогания, жён, любовниц и долги. Длинноносый пройдоха знал о пациентах куда больше положенного врачу, а про врачебную тайну слыхом не слыхивал. Тем более на меня рассчитывал и боялся.

– Барон де Ливаро?

Чеховский словно уксуса хлебнул.

– Если позволите так выразиться, он – мерзейшая личность. Как и его кузен. У обоих французская болезнь, печень слабая, особенно у д’Ампуи, тот всё время запудривал желтизну на лице…

Когда я видел его рожу в последний раз, она была скорее бледная, чем жёлтая. У покойников редко бывает здоровый цвет лица.

– …А у де Ливаро слабое сердце, одышка. Вчера в обед они собрались уезжать из Лувра, д’Ампуи меня затребовал, наказал приготовить для кузена сердечный отвар.

– Во сколько они уехали?

– Точно не скажу. Засветло.

Рука, удерживающая повод Матильды, дрогнула. Почувствовав моё настроение, кобыла тревожно заржала.

– И больше в Лувре не появлялись?

– Нет. Они были как взведённые арбалеты, оба вооружённые до зубов, де Ливаро надел панцирь под камзол, едва дышал в нём.

Я отвернулся, чтобы не выдать чувств. Выходит, миньоны готовились меня убить до того, как во дворец мог прискакать гонец с доносом от бакалейщика! То есть меня предал кто-то из окружения королевы. Не только знавший о факте отправки письма, но и его содержание…

Причём родственнички не пытались напасть на меня по пути в Лувр, хоть устроить засаду и расстрелять меня прямо на улице было не слишком сложно. Нет, сочли необходимым, чтобы встреча во дворце состоялась!

Получается, миротворческие планы Генриха не должен был испортить мой труп на парижских улицах? Что-то не так с логикой.

Очевидно, что Луиза преувеличила их раздор. Да и визит короля в апартаменты королевы показал, что внешне у них благопристойно, как в семье обычного русского кузнеца-пропойцы: муж бухает, жена терпит. И Шико – человек королевы. Следовательно, предложение мира с гугенотами исходит от неё в той же степени, что и от Генриха.

Эту мысль я первым делом высказал в походном лагере около Ортеза, на северо-западе Гаскони, передав Наварре предложение на время спрятать шпаги в ножны.

Шатёр протекал. Если вообразить место, менее подходящее для августейшей особы, оно в любом случае выглядело бы привлекательнее этого солдатского жилища. Облачение короля соответствовало. Если бы не утончённое лицо с очень длинным, даже по аристократическим меркам, носом, его можно было спутать с любым из шевалье королевской свиты.

– Подробности расскажет Шико, ваше величество. Он прибыл со мной, и по недоразумению его тотчас арестовали ваши солдаты.

Наварра, развалившийся в кресле у столика за нехитрым завтраком, иронично поднял бровь.

– Он позволил?

– Отдал шпагу без единого звука. Хорош был бы миротворец, в начале переговоров прирезавший полдюжины наших сторонников.

– Вот это выдержка! Хорошо, Луи, сейчас прикажу его привести и вернуть оружие. Но сначала объясни мне: что за пятёрка странных субъектов с тобой, не говорящих по-французски?

– Наёмники из Московской Руси. В деле проверены, – я кратко рассказал о кончине кузенов. – Приехали мир повидать, ратному делу учиться и, не без этого, золотишка прикопить.

Король приподнял и вторую бровь.

– С золотом у нас туго, ты знаешь не хуже меня. Ратное дело? Это что-то по-русски? Военному искусству во время перемирия не научишься. Хочешь – бери их на своё содержание. Доходы с поместья де Клермонов гораздо больше, чем с Наварры. Но лучше скажи, зачем тебе эти восточные татары?

Потому что в глубине души я – по-прежнему полковник военной разведки Российской Федерации. Вслух, разумеется, было произнесено совсем иное.

– Я уже докладывал вашему величеству, что в политической перспективе союз Парижа с Москвой позволит создать альянс, который возьмёт всю Европу в клещи. У нас нет общих границ и поэтому – взаимоисключающих интересов, а совпадающих интересов много.

– Брависсимо, мой дорогой граф. Вот только озабочусь я этим, если получу французский престол, – так как мы были одни в походном шатре, король добавил: – Передай Мартену привести мне Шико. И принести ещё вина. Чертовски холодно! Даже вином не могу согреться.

Посулы из Парижа заинтересовали Наварру, он приказал немедленно сворачивать лагерь и скакать к По. Многое из произнесённого Шико было и для меня сюрпризом. Генрих III впрямь решился на серьёзные уступки ради перемирия.

– Что же ты молчал?

Бывший друг, отношения с которым несколько потеплели после тренировок и нанесённых основательных ушибов, причём отметины появились у обоих, хитро ухмыльнулся. Отряд Наварры, два десятка верных ему людей и десяток из приехавших со мной, втягивались в длинную лощину, поросшую мелкой растительностью по обеим сторонам. Мы с Шико выехали вперёд, Генрих с телохранителями скакал сзади, за ним тянулись две больших крытых повозки. Короли, даже из самых маленьких королевств, не умеют путешествовать без свиты и багажа.

– Приберёг туза в рукаве, хотел сам увидеть реакцию.

Несколько беспечное настроение, всё же мы путешествовали с гугенотским королём по гугенотскому краю, притупило мои чувства. Иначе бы я внимательнее рассматривал кусты и мелкие деревца, практически потерявшие листву, что-то заметив раньше… А так среагировал, лишь увидев движение слева.

Осаженная Матильда привстала на дыбы, потом рванула с места, получив шенкелей, в обратном направлении. Спутнику я успел лишь сказать вполголоса: «Засада!» Шико тут же рванул вперёд.

Во всадника, несущегося во весь опор, попасть крайне сложно. Злоумышленники и не пытались – пули полетели в Генриха и его свиту. Их планы расстроило наше «боевое охранение» с Шико, они были вынуждены начать пальбу слишком рано.

К счастью, король не пытался геройствовать понапрасну. Пригнувшись к шее коня, он заставил его пятиться под защиту фургона, кучер которого свалился с облучка – раненый или смертельно напуганный. Пуля угодила в правую лошадь, та испуганно заржала и рванула вперёд, увлекая напарницу. Почудилось, что сквозь конское ржание, стук копыт, крики и бряцанье металла донёсся хруст костей, когда колесо фургона наехало на бедолагу.

Я поравнялся с королём, он был бледен от бешенства.

– Де Бюсси! Клянусь всеми святыми, нужно непременно выяснить, кто их послал! Конде? Гиз?

Да уж, это точно не банда разбойников с большой дороги.

– Я займусь, ваше величество.

После первого залпа зазвучали одиночные выстрелы. Неприятельские аркебузиры палили нестройно, как только хватало сноровки перезарядиться. Мы отъехали шагов на полтораста-двести, с такой дистанции в XVI веке попасть в человека возможно, лишь подняв ствол круто вверх и уповая на удачу.

Мой наскоро сколоченный план Павел принял со скепсисом, но не отверг. Пятеро французов-гугенотов отправились с ним, едва не фыркая от неудовольствия из-за подчинения иностранцу-варвару с Востока. Тимофей, приставленный к моей персоне, явно расстроился, что самое интересное произойдёт без него.

Мы погнали вперёд, придерживая лошадей, вдвое тише, чем я нёсся к Наварре. Этим обманным маневром хотел отвлечь стрелков от отряда Ногтева, остальные гугеноты начали столь же нестройно палить по кустам из пистолей. Наверно, с тем же результатом.

Что-то холодное, скользкое сдавило мои внутренности. Повторюсь, попасть из аркебузы в скачущего всадника сложно. Спустив курок, нужно ещё вести стволом этой ручной пушки, выдерживая упреждение, пока фитиль воспламенит порох на полке, а тот – вышибной заряд. Но стрелков больше десятка. Какая-то шальная пуля может запросто найти цель… Я словно чувствовал чёрные провалы стволов, следивших за нами с Тимохой.

Стрельба вразнобой стихла. Негодяи явно перезарядились и только выжидали, когда наша парочка приблизится…

Залп слился в раскат грома! Я почувствовал сильный толчок, Матильда резко приняла вправо и жалобно заржала, но не сбилась с аллюра. Нас обогнал Тимофей, поколачивая своего битюга пятками – человек и его копытный транспорт явно не пострадали.

Мы вынеслись к Шико, невозмутимо ждавшему развязки впереди с приготовленными пистолетами в руках. Весь вид гасконца показывал полное безразличие к чужой войне.

Спешившись, с волнением осмотрел бок своей кобылы. Попали, черти! Пуля пробила насквозь левую седельную сумку и застряла под кожей. По лошадиной шкуре кровь прочертила влажную полосу. Ну, не смертельно, и то – слава Богу, если он есть.

Швырнув повод Шико, я по широкой дуге побежал к огневой позиции наших обидчиков, намереваясь зайти с тыла. «Нормальные герои всегда идут в обход…» – всплыли в памяти слова из детской песенки. Если честно, царапина на Матильде разозлила меня больше, чем гибель кучера. Конечно – он человек, а не животное. Но Матильда со мной столько лет! Стареть уже начинает. Раздавленного я практически не знал.

К месту схватки опоздал. Впереди грохнул пистолетный залп, его звук никак не спутать с бабаханьем аркебуз. Я перестал скрываться и пригибаться, попёр через кусты с напористостью лося. Впереди поверх зарослей мелькнула конная фигура, Тимофей ринулся к полю брани не спешиваясь, верхом сквозь редколесье.

Из-за растительности трудно было разглядеть, сколько там рубится наших против засевших в засаде. Ясное дело, Ногтев проредил их банду, разрядив пистолеты в упор, но, похоже, живых осталось многовато. Разделённые можжевельником, люди дрались мелкими группками, пришлось спрятать пистолеты из-за опасности ранить своего. С привычным шелестом шпага покинула ножны.

Ближайший ко мне мужчина в чёрном плаще и в чёрной шляпе с лиловым пером наступал на Павла, явно переигрывая его в искусстве владения шпагой. Мой товарищ, всецело отдав внимание обороне, не мог улучить ни единого мига, чтобы вытащить метательную звезду.

Пришлось вмешаться. Тихий свист рубящего удара шпагой был практически не слышен из-за криков, звона оружия и топота ног, но соперник Ногтева ещё как ощутил нападение в спину, когда острая грань первой трети клинка чиркнула по коленной впадине, перерезав сухожилия. Он обернулся как ужаленный, я успел крикнуть смоленскому – этого берём живым, отступив на пару шагов. Фехтовальщик дёрнулся вслед за мной и упал, когда нога отказалась служить. При виде шпаги, наставленной на переносицу, покорно бросил свою.

В общем, мой пленник оказался единственным выжившим, способным членораздельно говорить. Двое других, принесённых гугенотами и русскими, смогли лишь пробулькать проклятия да испустить дух.

Я всмотрелся в смутно знакомые черты раненого и невольно отшатнулся. В памяти всплыли Варфоломеевская ночь, чудовищное побоище и моё личное участие в нём, когда ещё не дошло, что вокруг – новая жестокая реальность, а не сон в декорациях XVI века.

– Ты – сын маркиза де Ренеля?

– Точно. Здравствуй, дядюшка де Бюсси. Или кем ты мне приходишься? – человек, лёжа на стылой земле, перевернулся, пытаясь унять кровь, льющуюся из раны под коленом. – А, вспомнил. Ты – убийца моего отца.

Уняв внутреннюю дрожь, я склонился над ним.

– Допустим, у тебя есть все основания ненавидеть и преследовать мою персону. Но ты охотился за Генрихом Наваррским! Чем тот тебе не угодил?

Породистое лицо, перечёркнутое сабельным шрамом, подёрнулось гримасой презрения.

– Из-за денег, де Бюсси, всего лишь из-за денег. Ты не только убил отца. Вы, сторонники короля, обобрали нашу семью до нитки. Зарабатываю как могу. Например – режу подобных тебе.

Я присел к нему, приглядывая за руками де Ренеля. Шпаги, кинжала и пистолета тот лишился, но у разбойников запросто что-то может быть припасено.

– Если хочешь жить и не болтаться на виселице, расскажи-ка о заработках подробнее. Сам понимаешь, наше… гм, родство не даёт повода ходатайствовать за тебя королю Генриху. Ведь не ради грабежа напал на большой отряд?

Молодой человек крутнул головой, осматриваясь. Свирепые лица стрельцов, с ног до макушки заляпанных красным, убедили его, что я – далеко не единственный источник неприятностей.

– Кто же знал, что с Генрихом будут эти зверюги… Обычно с ним человек десять.

– Только не лги мне, будто собирался грабить Наварру. О его нищете известно последнему нищему… – я осёкся, невольно обронив каламбурчик. – Кто тебе заплатил?

– Я не знаю его имени. Высокий, благородного вида. Светловолосый. Точно – не француз. Дал пять испанских золотых, обещал ещё десять… Проклятие! Я теперь ходить не смогу.

Он откровенно рассказал про встречу в По, о странном акценте того господина, не испанском, скорее – германском. Сдал «адреса, пароли, явки», включая место встречи, где должен был встретиться с заказчиком, предъявить в доказательство отрезанную голову Наварры (даже так!) и получить остальное золото.

Я обменялся понимающими взглядами с Ногтевым. Вряд ли из раненого можно выжать что-то ещё. Уходя, услышал слабый вскрик за спиной. Стрельцы предпочитают обыскивать трупы, а не раненых. Жестокий, но благоразумный подход.

Глава 5. Рана в сердце

Мы лишились троих – кучера и двух дворян-гугенотов. Сцепившиеся с бандитами де Ренеля люди Генриха получили колотые и рубленые раны, не дав соскучиться Чеховскому. Фёдор остался без глаза и замотал голову тряпицей. Потерю лошадей возместили клячи разбойников, из них прилично выглядел только мерин предводителя, его я взял себе, не желая тревожить Матильду, рану кобыле я промыл и зашил собственноручно. Польский эскулап в это время врачевал людей, и эти пациенты, в отличие от лошади, не грозили прокусить ему руку насквозь, когда игла с ниткой впивалась в шкуру.

– Только не говори мне, что я воочию увидел преимущества союза с варварской Русью. Шико в одиночку покрошил бы больше людей, чем твои «б'огатыр'и».

Наварра выговорил непривычное русское слово с ужасным акцентом. Ехавший поблизости Тимофей прыснул, не выказывая ни малейшего почтения к коронованной особе. Чьё бы мычало! Сам даже «пардона» не выучил.

Король продолжил беседу, будто ничего не произошло с того момента, когда мы с Шико оторвались от королевского эскорта и проскакали вглубь злополучной лощины, где поджидала засада. Никакой благодарности к команде Ногтева он не выразил, приняв их службу с истинно королевским равнодушием. Хорошо хоть не возмущался, что стрельцы разделили между собой испанское золото де Ренеля.

– Как тебе приглянулась королева? Блюдёт себя или начинает распутничать по примеру моей Марго, в лучших традициях Лувра?

В памяти невольно всплыли голые коленки Луизы, призывно раздвинувшиеся, открывая дорогу к вожделенному для мужчин сладкому полумраку. Эротичная поза ни в коей мере не вязалась с полным отсутствием прелюдии и расчётливым взглядом монарших глаз поверх задранных юбок. Королева выполняла свою работу, затевая долгоиграющую интригу, но не распутничала.

– Её поведение в высшей степени достойное, ваше величество.

Наварра недоверчиво погладил ус. Беседуя со мной, он продолжал шарить взглядом по холмам вокруг дороги, на которые опускался серый ноябрьский вечер. Начал накрапывать дождь.

Я уловил беспокойство Генриха. В сумерках и влажном тумане напороться на засаду ещё проще. Но чтобы две сразу на расстоянии нескольких часов пути – мне не верилось.

– Боюсь, де Бюсси, ты вообще не ценишь женское общество, тебя окружающее. Даже королеву. Признайся, из сердца не выходит польская вдовушка?

Из уст другого я бы счёл эти слова насмешкой. Но Наварра, сам в любви не слишком удачливый, был искренен.

– Она приняла монашеский постриг.

– Знаю. Не буду утверждать, что твоя проблема решается легко, но пока ты катался в Париж, ко мне пробился на аудиенцию ватиканский посланник, монах.

– Привёз официальное письмо от папы?

– Сугубо личное послание. Мол, Иисус был милосерден и нам велел проявлять милосердие. А также терпимость. Вернись, так сказать, заблудшая овца, в лоно истинной церкви, и простятся твои грехи.

– И что вы ответили, осмелюсь поинтересоваться?

– Обещал принять к сведению. Мы долго разговаривали с монахом. Он дал понять, что Святой Престол устал от религиозных войн и готов на самые большие послабления. Наверно – чтобы потом затянуть подпругу.

– Простите, ваше величество. Я всё ещё не могу понять, куда вы клоните.

– Ты сослужил мне верную службу, граф. Днём вовремя заметил опасность. Возможно, я бы уже лежал мёртвым на дороге, а моя голова ехала в седельной сумке в По.

– Рад, что могу быть полезным, мой король.

– А всякая служба достойна награды. Если я приму папские условия, мне не сложно попросить ещё об одном исключении из правил. Допустим, тот же монах шепнёт настоятельнице монастыря: убедите послушницу Иоанну, что у неё остались мирские дела. И вот, глядите, индульгенция за подписью его святейшества, отпускающее сестре сей грех, ибо деяние это богоугодное, а не богопротивное.

Я не стал обсуждать противоречие в логике: если богоугодное, то в чём же грех… Сердце выдало барабанную дробь! Неужели это возможно?! Тогда не найдёте более рьяного борца за дело межконфессионального мира!

Боюсь, покер-фейс мне нацепить не удалось, Наварра читал мои чувства по физиономии, расплывшейся в дурацкой улыбке.

– Не знаю, как благодарить вас, ваше величество! Простите мою дерзость, а если намекнём Ватикану сделать этот шаг безо всяких условий, в качестве жеста доброй воли? – дипломатия XVI века ещё не знала такого понятия, как «добрая воля», пришлось разъяснить.

– Быть может, оно и к лучшему. Подданные увидят заботу о наиболее преданных слугах, а противникам мира с католиками придётся учесть – я уже связан с Римом неким обязательством. Тебя, кстати, святоши не осаждали? Они тоже могли использовать карту польской монахини.

А кстати… Я отделился от короля и, погоняя трофейного мерина, догнал Матильду. В сумке, перекинутой поверх седла, красовалась дырища от пули.

Прореха виднелась и на каждой странице письма. Пролежав год в конверте, оно не утратило запах свечей и ещё чего-то, неизгладимо церковного.

Я дочитал до последней строчки.

Буквы вдруг утратили чёткость, размазались по листу.

Время вокруг меня остановилось…

Пуля пробила всего лишь бумагу. А будто бы сердце!

Вселенная превратилась в гулкий колокол, и я очнулся внутри его пустоты.

Один. Теперь – навсегда один…

И чёрт дёрнул короля именно сейчас заговорить об освобождении Эльжбеты из монастыря… Дать надежду, пустую надежду, прожившую всего лишь минуту…

Когда Эльжбета уже год находится за порогом, откуда её не вернёт даже папа римский!

Никогда!

Моя девочка умерла в ноябре. Ровно год… Вряд ли настоятельница желала сообщить кому-то из мирян о кончине сестры, но, как следует из письма, такова была последняя воля усопшей.

А я, скитаясь по югу Франции и отнимая чужие жизни, даже не подозревал, что оборвалась единственная важная для меня ниточка в этом мире.

Никакого предчувствия. Никаких сигналов. Никаких тревожных звоночков в подсознании! С самой нашей последней встречи и до этой минуты Эльжбета оставалась для меня живой! С ней вёл долгие мысленные разговоры, рассказывал о своих чувствах, о покинутом мире, о несбывшихся мечтах, о дочке, погибшей под французскими бомбами в Сербии…

Всё. Их обеих больше нет. Ни в одном из миров!

И меня нет. Потому что жалкая тень человека, качающаяся на чужой лошади и в чужом теле – тоже не человек.

Я не знаю, не помню, не желаю слышать, что мне говорили! Вообще, дорога до ближайшего постоялого двора куда-то пропала, словно ненужный, свёрнутый и заброшенный в кладовую ковёр. Слабое кислое вино лилось в меня как в бездонный провал, ничуть не давая облегчения, затем всё исчезло…


Линия сердечного ритма на мониторе выписала несколько сумасшедших прыжков и вдруг выпрямилась, затрепетав мелкой дрожью фибрилляции. Взвыл тональный сигнал тревоги. Французские врачи с неохотой отложили круассаны с кофе, смуглый доктор – сэндвич с халяльной говядиной. Коматозный пациент столько лет не доставлял беспокойства, и тут…

– Разряд!

– Есть разряд!

Сердечный ритм восстановился лишь с третьей попытки.

– Что-то наш русский сегодня совсем плох, – заметил ассистент, стягивая перчатки. – Кстати, доктор, откуда у него этот шрам под глазом? Я помню, год назад сюда перевёлся, не было шрама. Одни морщины. Совсем старый стал.

– Не знаю, – ответил врач. Он тоже снял перчатки и швырнул в мусорку. – Хоть бы наши перестали упрямиться и разрешили русским забрать его в Москву. Может, на Родине оклемается.

– Значит, если наш доктор свалится в коме, отправим его в Дамаск! – хихикнула медсестричка на ухо другой.

Перебивая больничные запахи, в палате появилось амбре винного перегара. Врач как истый суннит, отвергающий спиртное, гневно потянул носом, стараясь выяснить, кто из бригады употребил на работе. Тщетно! Винный дух шёл от больного.

– Похоже на красное сухое вино, – заключил опытный ассистент. – От русского я скорее ожидал водочного выхлопа. Русские – они такие, водку даже в коме найдут.

Пациент выгнулся, встряхнул руками и затих. Очевидно, во вселенной, где гуляло его заблудившееся сознание, пожилому мужчине приходилось несладко.


…Из забытья меня вышвырнуло как воздушный пузырь из глубины. Непереносимая боль утраты, возведённая в степень благодаря жуткой головной боли, сложились в настолько бесчеловечное сомножество терзающих чувств, что больше всего захотелось обратно. В темноту. В ничто. Навсегда!

Но помереть мне не дали, пусть жизнь порой хуже смерти. Ногтев опрокинул на меня ещё ведро ледяной воды, первое как раз и послужило причиной пробуждения. Невзирая на попытки сопротивления, они с Тимофеем сграбастали меня под руки-ноги и потащили в баню.

На юге Франции – русская баня? Впрочем, сложена она была очень наскоро, в простом бревенчатом сарае, натопленном по-чёрному, булыжники поверх железного ящика с углями, шайка с холодной водой, с нагретой водой, низкая полка и высокая полка, при виде которой мой больной разум сообразил: главные мучения дня только начинаются.

Минуты длились как годы. Всё мечтал – сейчас потеряю сознание и не очнусь никогда… Красота!

Не позволили. Через часа два, отдубашенный еловыми вениками (а где взять сушёные дубовые или берёзовые?), брошенный в холодную воду и снова истерзанный в парной, я лежал на длинной скамье, обёрнутый как мертвец в длинное белое полотнище, а стрельцы о чём-то балагурили на своём московско-тарабарском наречии, в коем только матерные слова были хорошо знакомы. Фёдор с провалом на месте глаза смотрелся зловеще, пока не натянул повязку, правда, и с ней не казался пушистым домашним питомцем.

Внутрь сунулся горбатый нос Чеховского. Эскулап втянул ноздрями удушливый чад примитивного очага и ретировался. Думаю, убедить Наварру принять баню а-ля рюсс по примеру Генриха Анжу ему не удастся. Мой нынешний король не страдает французской болезнью и другими болячками, в некоторой степени излечиваемыми парилкой. Хоть мыться почаще ему бы не помешало.

– Где я? Что это за…

Скорее всего, из моей пространной тирады русские поняли только самые энергичные выражения, коим в неизменном виде суждено пережить петровские реформы и нашествие французского, если, конечно, здешняя история повторит мне известную.

– Оживаешь, – заключил Павел и протянул мне кружку ледяного сидра. – Много не налегай. Сидр тоже хмельной слегонца, тебя со вчерашнего опять развезёт.

Рождённые в Московии – потомственные эксперты по похмелью. Хоть на Руси и не пили так по-чёрному, как в XIX веке, когда началось спаивание населения ради выдавливания последних медяков… опять-таки, в другом мире, в моём нынешнем всё может произойти иначе.

Мысли двинулись в привычном порядке, мозг перекручивал увиденное, сравнивая с опытом де Бюсси и знаниями полковника внешней разведки РФ, а душу по-прежнему испепеляла боль от страшного известия из простреленного письма. Я продолжаю жить, хоть непонятно – зачем…

Воевода присел рядом со скамьёй. Его коротко стриженная голова оказалась совсем близко. Он отобрал у меня кружку с сидром и отхлебнул.

– Знаешь, когда Генрих Анжуйский запил на месяц из-за смерти Марии Клевской, я счёл его слабаком. Но, брат, он не был близок с твоей… – Павел не назвал её по имени. Деликатный бугай-стрелец, слышали о таком? Мне не приходилось. Ногтев меж тем вздохнул и продолжил: – Ну, а я знал ту литвинку. Немного. Поэтому понимаю тебя.