Свинцовые башмачки

То, что произошло дальше, казалось сном или бредом. Возле нее появилась высокая девушка. У нее была коса из огня, которая сама собой взвилась вверх, что заставило зверьков броситься врассыпную. Девушка легко подняла Линн и оттащила от пещеры. Она была одета в легкие кожаные доспехи. Затем каким-то образом Линн оказалась у высокой стены, и следующее, что она помнила – девушка грубо толкает ее в спину и кричит: «Пошла!».

Путь помнился Линн урывками. Она то и дело падала. С каждым шагом рана болела все сильнее. Ей сказали идти – она шла, потому что не знала, что еще делать. Должна же была эта дорога куда-нибудь вывести. Возвращаться на берег Линн не хотела – девушка (с огненными волосами? должно быть, из-за лихорадки померещилось), пусть и помогла, пугала ее чуть ли не больше, чем жуткие красные всадники, которые неслись над волнами. Это видение Линн тоже приписала помрачению сознания.

С обеих сторон от нее высились скалы, почти закрывая небо. На редких деревцах и на тропинке лежал снег. Там, у моря, дул сильный ветер, но в ущелье было тихо. От платья Линн остались одни лохмотья, но холода она не чувствовала. Сколько времени заняла дорога, Линн не знала. Наверняка она была голодна, но от боли понять это было невозможно. Когда ей хотелось пить, она ела снег.

Когда она наконец выбралась из ущелья, почти совсем стемнело. Перед ней расстилалась заснеженная долина, где горели редкие огни. В сгущающихся сумерках можно было различить очертания далеко друг от друга отстоящих домов с покатыми крышами. Вниз вела тропинка, по которой спустилась, сползла и скатилась Линн.

Что было дальше, она не помнила.

Но ведь кто-то подобрал, взял в дом, перевязал ее. Где-то рядом журчала вода, и Линн поняла, что вот-вот описается.

Она попыталась встать, но бок тут же отозвался обжигающей болью. Сцепив зубы, чтобы не застонать, Линн осторожно перевернулась на бок и спустила ноги с кровати.

Полог, закрывавший дверной проем в соседнее помещение, откинулся, и на пороге появилась высокая молодая женщина. У нее была белая кожа с веснушками и рыжеватые волосы. На плече у женщины сидела белка.

– Проснулась? – без улыбки спросила она.

Линн кивнула.

– Мне нужно… – начала она и покраснела.

– Через кухню, – без всякого выражения сказала та и отступила, чтобы дать Линн пройти. Белка исчезла.

У меня видения, подумала Линн. С трудом встала. Тело тут же ответило пульсирующей болью. Стыдясь того, что причиняет хлопоты, Линн, опираясь на стены и скрючившись, поковыляла туда, куда показала хозяйка.

В маленькой кухне с небольшим окошком царили чистота и порядок. Большие и маленькие кастрюли хранились сложенными одна в другую, рядком висели на крючках ложки и поварешки. Дверь из кухни вела в пристройку, где Линн наконец-то смогла облегчиться.

Тем же путем она вернулась назад. За все это время женщина не сделала ни малейшей попытки ей помочь. Когда Линн села, она подала ей кружку пахты. Линн выпила залпом и сразу почувствовала себя лучше.

– Что со мной случилось? – спросила она.

– Ты мне скажи, – ответила та. – Я нашла тебя у своего порога. Ты лежала без сознания. В разорванном платье, в крови.

– Я… я была в пещере.

Она рассказала, как ей помогла девушка с рыжими волосами.

– А, полуфойла, – сказала хозяйка непонятное слово. – Значит, она решила, что ты из долины. Но ты не отсюда. Откуда же тогда?

– Я из Беррина. Вы знаете Беррин?

– Нет.

– А это что за место?

– Хеннилен.

Плечи Линн опустились. Она почувствовала себя страшно одинокой. По полу тянуло холодом, и Линн убрала озябшие ноги под плед. На противоположной стене висел лук, и Линн, просто чтобы нарушить тягостное молчание, спросила:

– Вы охотитесь?

– Разумеется, нет, – в ее голосе было такое отвращение, будто бы речь шла о чем-то вроде поедания человечины.

Разговаривать с женщиной было трудно. Она смотрела на Линн настороженно, почти враждебно, будто искала что-то и не находила, и это ей очень не нравилось. Будто бы Линн если и не была врагом, могла им стать в любую минуту. Линн отчаянно желала узнать, где находится, но что-то удерживало ее от этого вопроса. Она боялась его задать, словно знала: произнеси эту фразу, и хозяйка дома, и без того по неизвестной причине не жаловавшая ее и явно желавшая от нее избавиться, разозлится еще сильнее.

Линн же вдруг поняла, что ей самой казалось странным в женщине. Она понимала все, что та говорила, но речь ее звучала иначе. Очень похоже на то, как говорили в Беррине, но тверже и в то же время более плавно. А некоторые слова произносила настолько по-другому, что Линн скорее догадывалась об их значении.

– Я пойду, – сказала Линн. – Может быть, вы дадите мне какую-нибудь одежду? Любую, какую не жалко. Самую старую.

Она просто вернется в пещеру и выберется назад. Она хорошо помнит дорогу: пересечь долину, подняться наверх, пройти через ущелье, а там и берег моря. Ничего сложного. Одна мысль о новой встрече с мантикорой ужасала, но, может, ей повезет и она как-нибудь выкрутится. Не могла же она оставаться здесь, в этом враждебном, холодном месте, где ей были не рады. Дома ее ждал больной отец и братья, которых колдун превратил в свиней.

Должно быть, с ней произошло то, о чем она читала в книгах. Пролетела сквозь землю или что-то вроде того и оказалась в другой стране. В Беррине Линн никогда не слышала ни о чем подобном, но если верить книгам, такое случается.

Женщина одела Линн так же, как была одета сама. Поверх белой льняной сорочки – платье из тонкой серой шерсти. На него – овчинная безрукавка: два сшитых между собой куска меха, надетые через голову, подвязываются узорчатым пояском. На ноги – плотные шерстяные чулки и мягкие кожаные сапожки со шнуровкой. Обувь оказалась Линн велика, но они с хозяйкой положили в мыски свернутые тряпочки, и получилось вроде бы ничего.

Свою косынку Линн потеряла – не то в пещере, не то убегая от мантикоры, но, похоже, тут никому не было до этого дела, во всяком случае, хозяйка ни словом не упомянула о том, что незваной гостье стоит прикрыть голову. Она дала Линн ломоть серого хлеба с куском соленого сыра, но все так же едва произнеся пару слов и не выказывая ни малейшего дружелюбия. Она явно хотела, чтобы Линн поскорее убралась.

– Спасибо, что помогли мне, – у порога сказала Линн. – Я бы хотела отблагодарить вас, но, увы, мне нечем. Пожалуйста, простите, что причинила столько хлопот.

Женщина вышла вслед за ней и наблюдала, как Линн идет по тропинке, расчищенной среди сугробов, словно желая убедиться, что та направится к ущелью, а не куда-нибудь еще. Линн спиной чувствовала ее взгляд и шла так быстро, как позволяла ей боль в боку.

Стоял мягкий, прохладный солнечный день, и подтаявший снег похрупывал под ногами. Пахло дымом и мокрой землей. Большая долина со всех сторон была окружена горами, покрытыми редколесьем. Дом женщины, сложенный из земли и камней, с крышей, покрытой дерном, был ближайшим к ущелью и стоял под горой. Прямо за ним протекал звонкий прозрачный ручей – его-то Линн и слышала. На голых черных ветвях весело гомонили птицы. Похожие друг на друга дома, одни побольше, другие поменьше, были разбросаны по всей долине. Некоторые отстояли совсем далеко друг от друга, иные строились кучно. На склонах виднелись пастушьи хижины. На проталинах паслись овцы с черными ножками, казавшимися совсем тоненькими из-за пышного руна.

На юге к небу устремлялись голубоватые ледники. На севере горы были пониже, не такие крутые, и снег лежал не везде. С юга на север через всю долину, выложенная большими плоскими камнями и расчищенная от снега, шла широкая дорога. Она вела к подножию гор, а затем, сужаясь и петляя – к окруженному постройками замку, который выступал из горы, будто сам собой из нее вырастая. Белый, он взмывал над долиной, будто выточенный из каменного кружева, и вокруг него парили большие черные птицы.

Подгоняемая строгим взглядом рыжей, Линн прибавила ходу. Поднявшись к ущелью, она обернулась: женщина все еще стояла на пороге. Линн поспешила скрыться и только после этого почувствовала, как ее отпустило: знать она этого не могла, но почему-то была уверена, что только убедившись, что Линн ушла, женщина вернулась в дом.

Теперь, когда Линн выспалась, отогрелась, наелась и отдохнула, ущелье произвело на нее иное впечатление, нежели вчера, когда она брела здесь больная и измученная, не зная даже, куда идет и зачем. Царапины поджили и даже бок почти не болел. Тревожащий взгляд больше не упирался в спину, и Линн расхотелось торопиться. Она шла не спеша, присаживаясь на камень, когда уставала, и перекусывала хлебом с сыром, запивая их чистой холодной водой. Водопады здесь были повсюду, и углубляясь в ущелье, со всех сторон Линн слышала их успокаивающий равномерный шум. Прозрачная вода обрушивалась со скал, высоко в небе кружили дикие птицы. Порой Линн казалось, что земля говорит. Она что-то шептала, однако сколь Линн не силилась, не могла разобрать слов. Но в те мгновения, когда она просто сидела на камне или брела, позволяя мыслям течь своим чередом, звуки – хруст ветки, скрип снега, шум ветра, гул водопадов, редкие крики птиц, сама тишина – складывались в песню, которую пела земля, и смысл ее был внятен. Она грустила о детях, утративших дом, разлученных со своей душой, сломавших крылья.

Миновав ущелье, Линн вышла на открытое пространство, и перед ней открылся берег моря и крепость из черного камня, стоявшая на скале. Дул сильный ветер, море волновалось, набегая белой пеной на черный песок. Что-то внутри Линн сжалось – она вспомнила, что вчера здесь пережила. Чуть дальше налево виднелись еще две крепости. Сегодня небо было серое, никакого зарева, никаких красных всадников. Доев остатки хлеба и сыра, Линн отряхнула ладони и пошла по тропинке вниз.

От ближайшей крепости, у ворот которой пылал огонь в больших чашах, к ней направились два воина. Они летели верхом на огромных черных псах с большими кожистыми крыльями. Линн до ужаса испугалась, до того псы выглядели свирепыми, а воины – суровыми. Но когда воины приземлились перед ней, преграждая дорогу, выяснилось, что псы и не думают нападать. Они даже лаять и рычать не думали, а один, которого не успел удержать хозяин, кинулся к Линн с поцелуями. Она едва отбилась и не могла не рассмеяться, когда тот принялся скакать вокруг нее, приглашая к игре.