Дом правительства. Сага о русской революции. Книга вторая. В Доме

На постройке того дома в Москве, который назвал встречный человек вечным, Макар ужился. Сначала он наелся черной и питательной каши в рабочем бараке, а потом пошел осматривать строительный труд. Действительно, земля была всюду поражена ямами, народ суетился, машины неизвестного названия забивали сваи в грунт. Бетонная каша самотеком шла по лоткам, и прочие трудовые события тоже происходили на глазах. Видно, что дом строился, хотя неизвестно для кого. Макар и не интересовался, что кому достанется, – он интересовался техникой как будущим благом для всех людей. Начальник Макара по родному селу – товарищ Лев Чумовой, тот бы, конечно, наоборот, заинтересовался распределением жилой площади в будущем доме, а не чугунной свайной бабкой, но у Макара были только грамотные руки, а голова – нет; поэтому он только и думал, как бы чего сделать.

Строительный участок (вид на Кремль)

Большинство рабочих приезжали в Москву, чтобы избавиться от товарища Льва Чумового и поддержать в себе жизнь для дальнейшей лучшей судьбы. Каменщик, который сказал Макару, что ему придется записаться в союз и пройти классовый надзор, знал, о чем говорил. Согласно профсоюзу строителей, «наличие в среде безработных значительного количества лиц чуждых советскому строю» выдвигает перед Московской биржей труда «задачу тщательной проверки состава безработных». 60 % строителей были сезонными рабочими, которых «и при приеме на работу, и в повседневной работе» необходимо было «тщательно просматривать». В марте 1928 года, вскоре после начала строительства, Замоскворецкий райком объявил главными болезнями текущего момента «а) уравнение города с деревней, уравнение всех рабочих, уравнение рабочих и специалистов и проч.; б) крестьянские настроения (в частности в связи с хлебозаготовками); в) цеховые настроения; г) недоверие к целесообразности или важности проведения тех или иных мероприятий (напр., рационализация, семичасовой рабочий день и проч.); д) антисемитизм; е) религиозные настроения и др.»[9].

Сознание определялось бытием, а бытие – трудовыми и бытовыми условиями. Управление строительства не уставало просить куртки, брюки, рукавицы, форму для охраны, «ордера на остродефицитные товары» и, особенно настоятельно, жилье. (В конце 1927 года «реальная норма жилплощади» в Замоскворецком районе упала до 5,57 кв. метра на человека и «продолжала снижаться за счет увеличения населения района и за счет жилой площади, приходящей в ветхость».) Для прямого воздействия на сознание рабочих использовались газеты, беседы, митинги, лекции, производственные совещания, «красные уголки» (аналогичные священным углам в крестьянских избах) и сеансы обличения и покаяния, известные как «критика и самокритика» («мощное оружие, способствующее мобилизации масс вокруг выполнения решений партии»). Рабочие становились активистами, а активисты искореняли зло, разоблачая его пособников. Как сказал один член Союза строителей на заседании «комиссии содействия Рабоче-крестьянской инспекции по проведению чистки соваппарата»: «Нам, рабочим активистам, не надо бояться, надо быть твердым и всегда открыто говорить, не боясь, кто он такой – коммунист или беспартийный, спец или кулак, а у нас подчас на местах нет классовой стойкости. Всем активистам, если они заметили какого паразита, надо прямо сообщать в комиссию. Только тогда мы сумеем провести заветы Ленина». Платоновский Макар тоже решил провести заветы Ленина. Когда дармоеды с умными головами отложили в долгий ящик изобретенную им «строительную кишку», он отправился в РКИ, где «любят жалобщиков и всяких удрученных». В качестве руководства к действию он использовал предсмертные статьи Ленина в изложении его друга Петра[10].

– Наши учреждения – дерьмо, – читал Ленина Петр, а Макар слушал и удивлялся точности ума Ленина. – Наши законы – дерьмо. Мы умеем предписывать и не умеем исполнять. В наших учреждениях сидят враждебные нам люди, а иные наши товарищи стали сановниками и работают, как дураки…[11]

В ноябре 1927 года, вскоре после начала расчистки строительного участка на Болоте, председатель Московского совета профсоюзов Василий Михайлов, выступая на Шестой партконференции Замоскворецкого района, заявил, что улучшение качества столовых на стройках является одной из первоочередных задач столичной парторганизации – «а то рабочие говорят, что в каждой тарелке плавает одна-две мухи, так сказать, для навара». Три года спустя бюро Замоскворецкого райкома провело расследование и установило, что качество питания не улучшилось. «В отдельных случаях недоброкачественность пищи переходит всякие пределы, так например: в столовой № 43 сезонникам подавали несвежие, прокисшие с червями блюда». В сентябре 1932 года на участке Дома правительства шестьсот человек жили в шести бараках с «неисправными крышами». Согласно отчету районной контрольной комиссии, «бараки содержатся в антисанитарном состоянии, света недостаточно. Рабочие размещаются по 8–10 человек на 6–7 метров. На зиму топливом не обеспечены. Треугольник в общежитии не бывает, и культмассовая работа развернута слабо». По сведениям Союза строителей, такое положение наблюдалось и на других московских стройках: «Не на всех постройках имеются ящики для сбора жалоб, не собираются материалы из разных газет, не выявляются элементы, бюрократически извращающие в практической работе классовую линию»[12].

Строительный участок (вид на электростанцию)

Строительный участок (вид на реку)

Следствием слабой практической работы было повсеместное пьянство и другие виды «разложения». Как сказал на чрезвычайном съезде строительных рабочих в феврале 1929 года активист по фамилии Олеандер: «Мне рабочие на постройке говорят: «Товарищ Олеандер, как же вы управляете, когда ваши же коммунисты прогуливают наши копейки с барышнями?» Макар тоже обратил внимание на то, что среди людей с умными головами было «большое многообразие женщин, одетых в тугую одежду, указывающую, что женщины желали бы быть голыми», и что начальник профсоюза «прочитал бумажку Макара через посредство своей помощницы – довольно миловидной и передовой девицы с большой косой». Но главная опасность, писал Ленин, заключалась в том, что начальники профсоюзных дармоедов – тоже дармоеды. Чрезвычайный съезд строительных рабочих 1929 года был чрезвычайным, потому что «в верхушке аппарата губотдела имело место разложение, приведшее к роспуску состава правления». В доме Рабоче-крестьянской инспекции Петр и Макар нашли две комнаты.

Приоткрыв первую дверь в верхнем коридоре РКИ, они увидели там отсутствие людей. Над второй же дверью висел краткий плакат «Кто кого?», и Петр с Макаром вошли туда. В комнате не было никого, кроме тов. Льва Чумового, который сидел и чем-то заведовал, оставив свою деревню на произвол бедняков[13].

Строительный участок (вид на храм Христа Спасителя)

В июне 1929 года партийный комитет и контрольная комиссия Замоскворецкого района рассмотрели вопрос о строительстве Дома правительства и нашли «ряд безобразий», от «явного проявления бесхозяйственности» до нарушений трудовой дисциплины. «Рабочие болтались на постройках, с техническим персоналом там обстояло очень плохо, так что дом был как бы брошен на произвол судьбы». Иофан получил выговор за то, что уехал за границу, «оставив стройку на своего беспартийного брата, не авторитетного в деле строительства», а также «за недоработку мероприятий по установке сверхурочных работ на стройке в количестве двух часов ежедневно». Комендант и его заместитель были уволены «как несоответствующие своему назначению», секретарь партийной ячейки – за «непроявление должной твердости и элементы склоки и разложения», а помощник начальника работ – за то, что «при создавшихся трудностях на постройке не поставил об этом в известность РК». Правление Союза строителей было распущено, а председатель Московского совета профсоюзов Василий Михайлов снят с должности за «колебания и примиренчество» и переведен на Днепрострой заместителем начальника строительства. Перед новым составом партячейки была поставлена задача «подходить крайне осторожно… к найму новых рабочих» и «проводить в повседневной работе систематическую чистку строительных рабочих от рвачей и чуждых элементов, которые вносят разложение в среду рабочих». Новым партсекретарем стал тридцатитрехлетний ветеран Первой конной, выпускник строительного техникума и бывший член Тарусского горкома Михаил Тучин. Его беспартийная жена, с которой он познакомился в родной деревне на Смоленщине, окончила библиотечный техникум и, по свидетельству их дочери, готовила необыкновенно вкусные куличи и пасху. Новый комендант, товарищ Никитина, была уволена, когда выяснилось, что она дочь тамбовского священника. 8 февраля 1930 года в тепляке первого корпуса (ближайшего к мосту) случился пожар. Часть кирпичной стены была серьезно повреждена. Новое расследование вскрыло новые безобразия[14].

Рабочие на строительстве Дома

Рабочие на строительстве Дома

Приключения Макара кончились так же, как ленинское «Государство и революция».

Макар не испугался Чумового и сказал Петру:

– Раз говорится «кто кого?», то давай мы его…

– Нет, – отверг опытный Петр, – у нас государство, а не лапша. Идем выше.

Выше их приняли, потому что там была тоска по людям и по низовому действительному уму.

– Мы – классовые члены, – сказал Петр высшему начальнику. – У нас ум накопился, дай нам власти над гнетущей писчей стервой…

– Берите. Она ваша, – сказал высший и дал им власть в руки.

С тех пор Макар и Петр сели за столы против Льва Чумового и стали говорить с бедным приходящим народом, решая все дела в уме – на базе сочувствия неимущим. Скоро и народ перестал ходить в учреждение Макара и Петра, потому что они думали настолько просто, что и сами бедные могли думать и решать так же, и трудящиеся стали думать сами за себя на квартирах.

Лев Чумовой остался один в учреждении, поскольку его никто письменно не отзывал оттуда. И присутствовал он там до тех пор, пока не была назначена комиссия по делам ликвидации государства. В ней тов. Чумовой проработал сорок четыре года и умер среди забвения и канцелярских дел, в которых был помещен его организационный гос-ум.

Иофан (третий слева) на строительном участке

Тем временем на Болоте продолжалось строительство вечного дома. Замоскворецкий райком приветствовал начало работ как «первый толчок развития культурного очага в этом районе», но выразил обеспокоенность масштабом проекта и неопределенностью его внешнего вида и назначения. Газета «Постройка» не верила, что где-то существует законченный проект, а журнал «Строительство Москвы» возмущался, что проект существует, но держится в тайне.

Проект был изготовлен без открытого конкурса, путем келейным, путем недопустимым. Обсуждался ли в широких кругах уже изготовленный проект? – К сожаленью, нет. Опубликован ли был хотя бы где-нибудь проект? Нет. Редакция журнала хотела было получить его для печати, но и это не удалось. Где-то, как-то и кем-то был изготовлен и принят к осуществлению четырнадцатимиллионный проект, который советская общественность совершенно не знает.

Рабочие на строительстве Дома

Иофан ответил, что проект был рассмотрен четырнадцатью экспертами, одобрен специальной правительственной комиссией и утвержден Управлением московского губернского инженера «с участием представителей всех заинтересованных ведомств». Проигнорировав вопрос об открытом конкурсе, он пообещал опубликовать подробное описание плана работ. Со временем сомнения смолкли перед лицом неизбежности. Когда в январе 1929 года один из делегатов Третьей замоскворецкой партконференции сказал, что строители Дома «могли бы лишний пяток лет потесниться и десяток миллионов рублей сберечь и пустить их хотя бы на металлургию», секретарь райкома ответил: «Что же делать? Начали строить этот дом, фундамент подведен, строительство идет. В будущем можно это обстоятельство учесть, чтобы больше не было таких больших парадных построек». В сентябре 1929 года, вскоре после выявления «безобразий», председатель районной контрольной комиссии подтвердил очевидное: «Мы вмешиваться в это дело не можем, потому что правительство постановило, высшие органы разрешили. То есть, где и как решено строить, это от нас не зависело… Дом, конечно, нужно сказать, не совсем рационально строится, и не совсем хозяйственным образом следят за этой крупной постройкой, которая будет стоить несколько десятков тысяч рублей. Что касается места постройки – мы здесь ничего не можем сделать»[15].

В ноябре 1928 года начальник Главного управления Госфинконтроля СССР написал председателю Совнаркома Рыкову, что, поскольку решение о строительстве Дома «на участке, который для этой цели является совершенно непригодным», не подлежит пересмотру, от части проекта необходимо отказаться. Рыков с предложением не согласился и приказал Наркомфину и Госбанку обеспечить полное финансирование. Государство имело право строить свой дом на деньги, взятые у себя в долг. Председатель Госбанка Георгий Пятаков отметил, что «неудобно выходит, когда в данном случае должник, то есть Совет народных комиссаров (а СНК выступает в данном случае в лице своей комиссии именно как должник, а не как Правительство), сам выносит постановление об отсрочке своего долга», но выполнил распоряжение без дальнейших оговорок. Между февралем и ноябрем 1929 года смета на строительство выросла с 6,5 до 18,5 миллиона рублей. Спустя еще два года – до 24 миллионов. Окончательная цифра перевалила за 30 миллионов (превысив проектную в десять раз). Специальный комитет, сформированный Советом народных комиссаров, пришел к заключению, что в обозримом будущем советское государство не может позволить себе здания подобного масштаба[16].

Согласно Иофану, главной причиной высокой стоимости были «повышенные качественные требования», заданные правительством для «правительственной постройки».

Сравнение постройки Дома Правительства по расходу материалов с обычным жилищным строительством, имеющим деревянные перекрытия, не может быть сделано, исходя из наличия в данном строительстве общественных каркасных железо-бетонных зданий (Кино, Театр, Клуб, Универмаг и т. д.), каковые составляют около 50 % кубатуры жилых зданий и кроме того – повышенными требованиями к конструкциям жилых зданий и улучшением бытовых условий в жилых корпусах (шахты лифтов пассажирских и товаро-пассажирских, мусоропроводы и т. д.)[17].

Использование железобетонных перекрытий в жилых корпусах (а не только в общественных зданиях) вызывалось соображениями «гигиеничности и полной несгораемости». Высокие (3,4 м) потолки требовались для удобства жителей; мозаичные подоконники и гранитная облицовка были выбраны из эстетических соображений. Ступени из дорогого тарусского мрамора были прочнее железобетонных, а кухонные стены из дорогой метлахской плитки – долговечнее цементных. Решение сделать часть крыш плоскими было «вызвано необходимостью использовать эти крыши как солярии». Дополнительные этажи понадобились для того, чтобы вместить 505 квартир вместо предполагавшихся 440. Дополнительные квартиры понадобились для того, чтобы разместить дополнительных жильцов. Затраты, не предусмотренные первоначальным проектом, включали: радиофикацию и телефонизацию (в том числе прокладку телефонного кабеля в Кремль); строительство почтового отделения, сбербанка и тира; оборудование жилых и общественных зданий мебелью стоимостью в полтора миллиона рублей; использование специальной военизированной охраны; а также борьбу с пожаром 1930 года и несколькими наводнениями. Попытка завершить строительство к тринадцатой годовщине Октябрьской революции привела к дополнительным расходам на рабочую силу. В апреле 1930 года комиссия по постройке решила перейти на работу в две и три смены и нанять от 200 до 300 дополнительных штукатуров. В сентябре она ввела десятичасовой рабочий день и попросила разрешения нанять еще 500 штукатуров, 300 плотников и 50 кровельщиков. К ноябрю здание сдано не было. Весной 1931 года жильцы начали въезжать в ближайшие к Канаве корпуса. Строительство театра и выходящих на реку подъездов завершилось осенью 1932-го. Во дворах и на набережной работы продолжались до конца 1933 года[18].

Вид на Замоскворечье с храма Христа Спасителя. На переднем плане церковь Св. Николая Чудотворца. За ней электростанция. Строительный участок слева

Строительство театра и клуба. Сзади справа Большой Каменный мост

Вид на строительство со стороны Кремля

Вид на строительство со стороны храма Христа Спасителя

Строительство кинотеатра. Вид со стороны Замоскворечья

Вид на строительство Дома и кинотеатра со стороны Водоотводного канала

Реконструкция Берсеневской набережной. Справа фасад театра

Строительные работы близки к завершению. Праздничная иллюминация посвящена четырнадцатой годовщине Октябрьской революции

Социализм был неизбежен, а значит, его надо было построить. СССР превратился в «гигантскую стройку». Новое здание было вечным, но загадочным. «Видно, что дом строился, хотя неизвестно для кого». То есть известно, что для строителей социализма, но неизвестно, в каком виде. Во время первой пятилетки большевики, по словам Крупской, «ткнулись носом в вопрос строительства жилищной оболочки для социалистически организованного общества будущего». Или, как выразился один архитектор: «Мы занимаемся оформлением нового быта, а где же этот быт? Его нет. Он не создан. Мы знаем, что он должен быть; мы можем сказать, каков он должен быть, но его сейчас нет, и нет здания, которое отвечало бы новому быту». Строительство будущего начиналось с жилищной оболочки – даже если его социалистическое наполнение «невыполнимо и даже нецелесообразно в настоящее время»[19].

«Архитектор наступающей эпохи, – писал экономист Михаил Охитович, – имеет задачей построения не здания, но «построение» (то есть «оформление общественных отношений… в виде зданий»). А это означает, что «единственный подготовленный для теперешних условий архитектор» – это Карл Маркс. «Ведь его «заказчиком» является общий интерес; его «хозяином» – пролетариат сегодня, бесклассовое человечество – завтра. И как до сих пор не могли строить без капитала (с маленькой буквы), так отныне нельзя будет строить без Капитала (с большой буквы)». То, что «Капитал» не объясняет, как оформлять общественные отношения в виде зданий, – не проблема, потому что в Советском Союзе Маркса представляет товарищ Сталин, а товарищ Сталин, по определению Радека, – «зодчий социалистического общества». То, что товарищ Сталин не объясняет, как оформлять общественные отношения в виде зданий, означает, что архитекторы наступающей эпохи должны делать это самостоятельно[20].

Большинство проектов жилищной оболочки социализма предполагало строительство «агро-промышленных городов», состоявших из «домов-коммун» (жилкомбинатов) на 20–30 тысяч взрослых жителей каждый. Согласно одному такому проекту, «город будущего» (на строительство которого, по разным оценкам, потребовалось бы от пяти до пятнадцати лет) представлял собой огромный парк с пешеходными и велосипедными дорожками.

Зеленые лужайки будут отделять тротуар от крупных домов, прорезанных большими стеклянными площадями своих окон и террас. На крышах этих домов будут тянуться плоские веранды, украшенные цветами, беседками для тени. Дома будут окрашены в светлые, радостные цвета: белые, розовые, синие, красные, не мрачно-серые и черные, но подобранные гармонично по своим красочным сочетаниям. Войдя в дом, вы увидите большой вестибюль, из которого направо и налево идут умывальные комнаты, души, физкультурные залы, где усталый человек, придя с работы, может умыться, переодеться, повесить свое рабочее платье в особый шкафчик, если почему-либо он не может этого сделать на своем производстве или в поле. Конечно, каждое производство должно само обеспечить ему возможность соблюдения полной чистоты.

Прямо от входа расположена приемная со справочным бюро, киоском для продажи мелких вещей, парикмахерской, комнатой для чистки сапог, для починки и чистки платья. Тут же, в ряде больших ниш, поставлена удобная мебель, где группы живущих встречаются друг с другом или принимают своих гостей, где «гостеприимная комиссия» дома примет и приезжих гостей из ближайших и дальних краев. Дальше идут комнаты для культурного времяпрепровождения. Тут должны быть и биллиардные, шахматные, фотографические, музыкальные и другие возможные комнаты для разных кружков, комнаты побольше, где можно собираться для обсуждения вопросов или проводить сыгровки и спевки, мастерские для любителей фото, радио, электротехники, шитья и рукоделия, которые своими продуктами обслуживают запросы всего дома, показывая свое искусство.

Легкий переход идущих по верху красивых арок, дающих проходы в парк, – и вы в большой столовой, построенной по типу американских кафетерий. Здесь за длинным прилавком стоят в судках или на электрических грелках всевозможные кушанья, которые можно брать самыми небольшими порциями. Посетитель сможет взять себе комбинацию из самых разнообразных вещей. За столовой, а быть может, в третьем этаже, с верандами, выходящими на плоскую крышу, расположена большая читальня. Она имеет небольшой запас книг, но может вытребовать по телефону любую книгу из центральной библиотеки. Рядом с читальней устроены небольшие каютки, куда может засесть человек, пишущий доклад для производственного совещания, для выступления на митинге, чтобы более сосредоточенно заняться своим делом.

Выше потянутся части дома, где расположены небольшие комнатки для каждого жителя. В такой комнатке на небольшом пространстве должно быть устроено очень удобно и компактно все, что нужно для отдельного жителя комнаты: его кровать или диван, ниша-шкаф для платья и других вещей, хороший стол для занятий, пара удобных стульев, полочки для книг, место для картин и цветов и, если возможно, выход на балкон. Такая комната займет около 7–9 кв. метров[21].

Дома-коммуны, по словам Луначарского, должны были «ясно, но разнообразно выделять свою внутреннюю сущность, т. е. то обстоятельство, что их индивидуальные жилища расположены вокруг их группового частного сердца – их культурно-клубных и тому подобных общих помещений»[22].

Согласно Крупской, большинство россиян были знакомы с такого рода общежитиями. «В условиях ссылки и эмиграции часто устанавливались потребительские коммуны в целях налаживания более целесообразного и дешевого питания. В рабочем быту рабочие-сезонники часто заводят артельное питание, разные сельскохозяйственные артели делают то же». Но это еще не коммуны. «Общежитие превращается в коммуну тогда, когда членов общежития связывает какая-либо общая идея, общая цель». Но и это не все. «Монастыри, по сути дела, были коммунами», но монахов связывала ложная идея и ложная цель. Более того, их «подогреваемое религией напряжение сил» и «обдуманная организация труда» основывались на институте безбрачия. Задача заключалась в том, чтобы создать обитель единоверцев обоего пола, которая допускала бы размножение и включала в себя детские учреждения. Традиционное решение, при котором глава секты монополизирует или регулирует доступ к женщинам, было неприемлемо. Фаланстеры Фурье упоминались как возможные прототипы, но идея подбора сожителей по темпераменту отвергалась как утопическая (потому что индивидуальная психология, по мнению большинства марксистов, не имеет отношения к будущей гармонии)[23].

Базовые принципы содержались в «Манифесте Коммунистической партии».

На чем основана современная, буржуазная семья? На капитале, на частной наживе. В совершенно развитом виде она существует только для буржуазии; но она находит свое дополнение в вынужденной бессемейности пролетариев и в публичной проституции.