Интересно, что однокоренное слово dдb?r автор латинской Вульгаты возводил к глаголу dabber (говорить) и перевел как ога-culum. Переводчики Септуагинты оставили это слово без перевода и предпочли транслитерировать в греческом тексте древнееврейскую форму ?????. В тексте же Священного Писания это слово обозначало внутреннее святилище, где располагался Ковчег Завета. Оно оказывается существенным для реконструкции архитектуры Храма Соломона. Очевидно, что некоторые эквиваленты, выбранные древними переводчиками, авторами Септуагинты, были обусловлены двусмысленностью отдельных мест текста оригинала. Поэтому многие слова, включавшие в свой состав одинаковую последовательность согласных, могли читаться по-разному и, соответственно, иметь разные значения.
Кроме того, во времена Иеронима не было ни грамматик, ни справочников, ни словарей, которые могли бы облегчить переводчику его труд. Даже то, что его учителем был сам Донат, в переводческой деятельности помочь Иерониму не могло.
Таким образом, одной из наиболее сложных проблем, которые приходилось решать переводчику Библии, была проблема лексической эквивалентности. Некоторые решения Иеронима по выбору эквивалента вызывали страстную полемику и при жизни переводчика, и в последующем.
Известна история его споров с «тыквенниками», как называл он своих противников, обвинявших его в существенном искажении одного из фрагментов святого писания, точнее главы 4 в «Книге пророка Ионы». В полемической переписке, которая развернулась между Иеронимом и Руфином по поводу перевода «Начал» Оригена, сделанного Руфином, по мнению Иеронима, весьма вольно, Руфин обвиняет в неточностях и искажениях самого Иеронима. Он упрекает его в том, что тот заменил в переводе название растения, которое дало тень Ионе. В греческих версиях, в частности, в «Септуагинте», на которую ссылается Руфин, это растение названо «тыквой» [kolok?ntha]. Из “Септуагинты” тыква (cucurbita) перекочевала в латинскую версию Библии Vetus Latina (или Vetus Romana), существовавшей до Вульгаты. Иероним в своем переводе дал ему иное имя – «плющ» (hedera).
Полагают, что сам Святой Августин не разделял точку зрения Иеронима и призывал того вернуться к старому варианту, который перекочевал из «Септуагинты». Увещевая его, он приводил историю о том, как в одном африканском городе поднялся ропот после того, как епископ зачитывал библию в новой версии. Появление в знакомом месте плюща вместо тыквы повергло прихожан в смятение. Они готовы были обвинить епископа в ереси и отделиться. Особенно активными оказались греки. Они обратились к евреям за разъяснением, но и те не смогли им ничего толково объяснить. Священник вынужден был внести исправления в текст, вернувшись к старому варианту. Полагают, что, услышав о смятении, вызванном у прихожан внезапно появившимся на месте привычной тыквы плющом, Иероним лишь благодушно посмеялся над «тыквенниками».
История, наделавшая столько шума, имеет в своей основе сугубо лингвистическую причину.
Дело в том, что в Ветхом завете упоминается растение, которое в изобилии растет в Палестине, но отсутствует в Европе, и не имеет названия ни в греческом, ни в латинском. Древнееврейское название этого растения обычно представляют как q?qaj?n. Транскрипция в древнегреческий язык придала ему звуковую форму [kikeon], а в латинский -[ciceion]). Это масличное растение с большими листьями, поднимающееся без опоры. Иероним, понимая, что тыква никак не соответствует реалии, описываемой в оригинальном тексте, посчитал более справедливым обозначить его как «плющ», хотя реальное растение не является ни плющом, ни тыквой. И «тыква» в некоторых доиеронимовских переводах, и «плющ» Иеронима являются не чем иным, как адаптацией – довольно распространенным видом переводческих преобразования, встречающимся при передаче реалий (замена реалии одной культуры на реалию другой). Возможно, Иероним полагал, что описываемое растение более напоминает плющ, нежели тыкву. Однако он не мог не сознавать, что это было не одно и то же.
Оправдывая свое переводческое решение, Иероним ссылается на греческую версию Аквилы, где, по его мнению, также в качестве эквивалента был выбран «плющ». Сравнение греческих версий по «Гекзаплам» Оригена показало, правда, что плющом экзотическое растение называет не Аквила, а Симмах, но подобную неточность можно простить древнему переводчику. Смысл его высказывания не в том, кто именно первым назвал экзотическое растение «плющом», а в том, что Иероним ссылается на предшественников, то есть указывает на некоторую традицию, которой он и следует. Что же касается Аквилы и Феодотиона, то те, не видя достаточных оснований для уподобления одного предмета другому, предпочитают адаптации транскрипцию, обозначив палестинское растение как [kikeon].
Субъективная же причина того, что Иерониму пришлось затратить неимоверные усилия, чтобы подготовиться к этой работе и для ее последующего выполнения, состояла в том, что автор великой Вульгаты, задумывая перевести Священное Писание, еще не знал еврейского языка. Ему пришлось выучить этот язык, что было в те времена так же непросто: общение с иудеями не поощрялось церковью, и Иероним вынужден был встречаться со своим учителем-евреем по ночам. Правда, эта версия не находит достаточного подтверждения. Западные историки полагают, что Иероним совершенствовал свои знания древнееврейского языка еще в период своего «перехода пустыни», когда, отказавшись от мирских благ, он отправился на Ближний Восток, в пустыню, где в течение двух лет вел полный лишений образ жизни. После этого он вернулся в Антиохию и занимался филологическими разысканиями: переработал словарь библейских имен собственных, составил перечень географических названий, упоминавшихся в Библии, приступил к подготовке комментариев наименее понятных фрагментов книги Бытия. Затем он вернулся в Рим, поступил на службу к папе Дамасию I в качестве секретаря-переводчика древнееврейского, греческого и латинского языков. Тогда папа и поручил ему пересмотреть использовавшийся текст Библии на латинском языке, переведенный с греческой Септуагинты.
Некоторые средневековые источники, такие, как Мавро Орбини, утверждали, что Святой Иероним является создателем глаголицы. Бенжамин Шульце в своей книге приводит алфавит, созданный Иеронимом. Так ли это на самом деле, сейчас сказать невозможно, существуют мнения и «за, и «против».
Как уже говорилось, точный год смерти Иеронима Стридонского неясен. Но известно, что он умер вскоре после того, как сгорела его личная библиотека. Круг замкнулся, человек книги, переводчик великой Книги, не смог жить без своей библиотеки и ушёл вслед за ней.
Святой Иероним был похоронен близ Павлы и Евстохии в пещере, соседней с той, в которой по преданию родился Иисус Христос.
Память блаженного Иеронима Русская Православная Церковь отмечает в один день с блаженным Августином 15/28июня.
Библиографический список:
Гарбовский, Н. К. Теория перевода / Н. К. Гарбовский. – 2-е изд. – Москва : Издательство Московского университета, 2007. – 543 с.
Диесперов, А. Ф. Блаженный Иероним и его век / А. Диесперов. – Москва : Канон+, 2002. – 398 с. ; 21 см. – (Православная библиотека).
Димитрий Ростовский. Избранные жития святых / святитель Димитрий Ростовский. – Москва : Эксмо, 2017. – 653, [1] с. : ил. ; 25 см.
Смирнов, А. А. Блаженный Иероним Стридонский как историк и полемист / А. А. Смирнов. – [Репр. изд.]. – Москва : Русский хронографъ, 1995. – 64 с. ; 21 см.
Фокин, А. Р. Блаженный Иероним Стридонский библеист, экзегет, теолог / А. Р. Фокин. – Москва : Центр библейско-патрологических исследований [и др.], 2010. – 223 с. ; 22 см.
ПРОЗА ШЕФНЕРА
Представьте себе, что вы случайно нашли огромную сумму денег, при которых нет никаких документов, и неизвестно, кому они принадлежат. Представили? А теперь ответьте, только честно, как бы вы поступили с этими деньгами?
Именно с такого эпизода начинается повесть «Круглая тайна» Вадима Сергеевича Шефнера (1915 – 2002), прекрасного поэта и не менее замечательного прозаика.
Юрий Лесоповалов, имеющий скромное прозвище Анаконда, находит в лесу портфель с деньгами и, испытав некие муки совести, решил присвоить их… не навсегда, о нет, а взяв «взаймы у Судьбы». «Заработаю, обязательно верну, сдав эту сумму в банк», – решает он, и берёт портфель с собой. Выкинув предварительно из него тяжелый металлический шар, непонятно зачем лежавший в нём. Но тот выкинутым оставаться не пожелал и двинулся вслед за героем… По воздуху. Представьте себе, как смотрели на Анаконду встречные!
Что перед нами? Фантастика? Безусловно. Но фантастика странная. Приходилось сталкиваться с мнением, что прозаическое творчество Шефнера – это сказки. И доля истины в этом есть. Повести и романы данного автора относятся к редкому жанру сказочной фантастики. И здесь просьба не путать с фантастикой волшебной, а ля Толкин или Говард. Ничего общего. Сказочная фантастика очень похожа на обычную реальность за вашим окном, но… по меткому определению самого Шефнера, в своей прозе он смешивал бред и быт. Всё почти как в жизни, если не считать того, что на описываемые события ложится лёгкий флер странности.
Вадим Сергеевич Шефнер не единственный, кто работал в этом сложном жанре. В сказочной фантастике чувствовали себя своими и Рэй Бредбери, и Клиффорд Саймак, но сколь не похож Шефнер на указанных собратьев по перу! Если Бредбери – всеми корнями в готической литературе, которую перенёс из старых замков на Марс, в будущее или в вечную осень («Чувствую, что зло грядёт»), то Шефнер не пугает читателя, не рассказывает ему трагично-мистических историй, нет. Его повести полны юмора, порою на грани рыжего, порою откровенно горького. Истории Шефнера нередко трагичны: в романе «Лачуга должника» главный герой исповедывается рассказчику в том, что в детстве из-за несчастного случая погубил своего брата-близнеца, отчего многие уже годы живёт с чувством огромной вины. Трагичные ноты присутствуют и в других произведениях Шефнера, но в них нет того пессимистического фатализма, который иногда возникает в творчестве Бредбери. Несмотря ни на что, Шефнер оптимистичен, а его герои сами вершат свою судьбу, хотя это не всегда оберегает их от душевных потрясений.
Не похож Шефнер и на другого упомянутого сказочного фантаста – Саймака. Американского чеха всегда волновала встреча человечества с иным разумом. И Контакту посвящены почти все его произведения. Шефнера же, меньше всего волновал инопланетный разум. Даже «Круглая тайна» посвящена не взаимоотношению Анаконды и инопланетного (так!) шара, а взаимоотношению Анаконды с самим собой.
Прозу Шефнер начал активно писать уже после сорока пяти, но и в раннем рассказе 1943 года «Наследница» есть черты, которые станут в последствии определяющими.
Смертельно раненый солдат лежит на песке дворика, испытывая бред и ощущая приближающуюся смерть. И маленькая девочка, которая нашла его и которая просит, чтобы он не уходил, потому что ей страшно одной. И он старается не умереть, дожить, пока не придут свои, ибо девочке страшно одной. Эта девочка напоминает другую, которую он видел изображенной на щите довоенной рекламы «Ешьте яблочное пюре». И потому, во время одного из приступов бреда «он шел по мосту, а под ним глухо и влажно гудела вода, и он перегнулся через перила и увидел внизу себя – лежит на пыльном песке дворика в безлюдном городке, и слепое жестокое солнце бьет в него негнущимися лучами, а на стене прибит рекламный щит, и девочка в зеленом платье говорит ему со стены: «Ешьте яблочное пюре, мне одной страшно».
Этот рассказ – зеркало будущего Шефнера – прозаика. Простые люди, которые всегда остаются людьми, смешение бреда и быта, юмор – иногда откровенно зубоскальный, а иногда – как здесь – щемяще-горький.
Одной из самых известных повестей осталась «Девушка у обрыва». Интересно, что, хотя в ней показано «социально справедливое» коммунистическое общество будущего, никакого дидактического пафоса, как скажем в «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова, в ней нет и в помине. Опять-таки, для Шефнера не столь уж важна внешняя атрибутика сюжета, хотя он и подробно описывает тех же роботов, что облегчают жизнь человечества XXIII века, но описывает явно сатирически.
И, в конце концов, история при близком на нее взгляде оказывается вполне из прошлого. В центре нее – гениальный человек, который принес большую пользу для прогресса и людей, но покончивший с собой, не пережив смерть любимой девушки. Рассказывает ее некий Ковригин, близкий друг ученого, человек при всем уме – донельзя недалекий и самовлюбленный. «Девушка у обрыва» – это простая истина о том, что личное счастье не зависит ни от века, ни от качества общества.
Любопытно, что в этой повести мелькает имя самого Шефнера. Ковригин занимается тем, что составляет антологию забытых поэтов XX века. И ему предлагают (безуспешно) включить в нее стихи Вадима Шефнера. Иными словами, Вадим Сергеевич предполагал, что его поэтическое наследие останется малоизвестным. Увы, но он, утверждавший:
Я в аду продолжил бы писать стихи,
Если бы знал, что их прочтут,
Но в раю я бы бросил писать стихи,
Если бы знал, что их не прочтут,
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
