Золотой воскресник

– А ты что тут делаешь?

– Да так, – говорю беззаботно, – сопровождаю Резо Габриадзе получать Государственную премию.

– Ты большой человек! – воскликнул Юрий Осич.

И тут – как снегирь на снегу – в красной кофте из-под расстегнутой дубленки нарисовался Резо. А он-то меня не знает!

Тогда я, ни слова не говоря, заключила его в свои объятия, чтобы не опозориться перед Ковалём.

– …А вы кто? – громко спрашивает Резо.

* * *

Торжественная церемония проходила в круглом зале Совета министров. Речь министра печати, министра культуры. Юпитеры, телевидение, аплодисменты, вручение наград. В заключение Резо Габриадзе дал нам понюхать новенькую коробочку с медалью и удостоверением. Она пахла столярным клеем.

– Инвалиды делали, – сказал Лёня.

* * *Моя любимаятакая маленькаяя спутал ее с курицейСергей Седов* * *

В Доме творчества “Переделкино” поэт Иван Жданов сидит в холле с веселым молодым провинциалом, взъерошенные оба, с похмелья, на завтрак не пошли.

Я прохожу мимо, а Ваня:

– Поди-ка, поди-ка!

Я подхожу, он спрашивает:

– Кто написал “Трамвай «Желание»”?

– Теннесси Уильямс.

– Уильямс, Уильямс!

– А вы чего на завтрак-то не идете?

– Не хочется, – говорит Ваня. – Иди давай, иди!..

* * *

– Слушайте, вы такой мудрый на сцене, вы и в жизни просветленный? – спросила у Евгения Гришковца.

– Нет! Нет! – он ответил. – Вот стою на сцене – вроде бы и мудрость, и понимание, и доброта. А в жизни – скандалю, и кричу, и плачу, и обижаю всех. Эти вещи невзаимопроникаемы. Не смешиваются, и всё. Хоть плачь. Вот такой парадокс.

* * *

– Марина вобрала в себя лучших мужчин эпохи! – сказал Юрий Норштейн.

* * *

Отец Лев ждет меня около Театра Ермоловой. Там начинается спектакль по пьесе Теннесси Уильямса в переводе Виталия Вульфа. Виталий Яковлевич выходит на улицу раз, другой, меня все нет, папа злится, я опаздываю на полчаса по техническим причинам, короче, наш культпоход не задался. Лев встречает меня разъяренный и произносит в великом гневе – чистым ямбом:

К чему привел богемный образ жизни —Вне времени, пространства… и зарплаты!!!* * *

Наш сеттер Лакки среди ночи попросился погулять. А я его научила – ночь, зима, неохота выходить на улицу! – справлять малую нужду на балконе в горшок. Не зажигая света, Лёня вывел его на балкон.

– …Внезапно я увидел, – он рассказывал, потрясенный, – что лунный свет залил полбалкона! Что такое, подумал я? Почему тут отражается луна? И вдруг понял, что Лакки промазал мимо горшка.

* * *

– Уж если ты выходишь рано утром – так только на похороны… или на рожденье, – сказал мой сын Сергей.

– Уже, наверно, только на похороны…

– А между прочим, зря!

* * *

Александр Тимофеевский, автор многих поэтических книг, невероятно прославившийся песней крокодила Гены “Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам”, пожаловался мне в “Переделкино”:

– Раньше я сочинял стихи только на пути к своим друзьям, которые меня ждали. А теперь этих домов нет – приходится сочинять по пути в магазин. И это получается гораздо хуже…

* * *

– В Голицыне, – рассказывает Наталья, жена Тимофеевского, – с Сашей подружился пес Тяпа. И когда Саша направлялся в магазин (“По нашему мужскому делу”, – добавляет Тимофеевский), Тяпа его сопровождал. Как-то они возвращаются – Саша несет свою добычу, а Тяпа схватил с помойки и в зубах несет дохлую ворону. Саша ему: “Тяпа, не позорь меня, я все-таки офицер запаса…”

– А Тяпа мне отвечает, – подхватил Александр Тимофеевский, – “Ты – запаса, и я запасся…”

* * *

Приснилось, что заканчиваю вот эту рукопись и рассказываю о ней моему редактору Вере Копыловой, а она мне – с большой грустью:

– Нам сейчас нужны такие книги, где главный герой обязательно должен быть рабочий. У вас – рабочий?

– Ну да, – отвечаю уклончиво, – в какой-то степени…

* * *

В юности на практике в газете накатала целый подвал о профессии модельера.

– Такую серьезную статью – и подписывать какой- то школьницей? – засомневался завотделом. – Подпишем: “Слава Зайцев”, если он не против.

– Да что статью! – воскликнул Вячеслав Михайлович, когда я принесла ему свой опус. – Нам надо с тобой такую книгу написать!

* * *

“Сегодня назвали детей: Денис, Игорь, Иван, Менахем Мендел, Александр и Сильвестр”.

* * *

Тишков собирается куда-то, я говорю:

– Надень кепку! То есть бейсболку. В общем, фуражку.

Лёня:

– …Менахем менделовку!

* * *

На фестивале “Таймырский кактус” в Норильске познакомилась с Дорой Шварцберг, скрипачкой, профессором Венского института искусства и музыки.

– Мы жили в Питере, – она рассказала, – а тут начал наступать конец света, муж сказал: “Надо ехать! В движущуюся мишень труднее попасть…”

* * *

– Я с детства в дороге. Например, нас часто отправляли играть в тюрьмы, – рассказывала Дора. – Мы играли в колонии – кого там только нет! И проститутки, и воры, и так далее. И вот после концерта ко мне подходит девушка – вся в слезах: “Можно я дотронусь до скрипки? А то я ее только по радио слышала, но никогда не видела…”

* * *

Тишков, потрясенный Норильском:

– Да-а, если кто-то недоволен своим уральским городком Нижние Серги, его надо свозить в Норильск в январе на экскурсию…

* * *

Борис Минаев зовет в Екатеринбург выступить в Ельцинском центре.

– Тишков ведь уралец, – он объяснил свой выбор. – А ты вообще у нас великая…

– …И ужасная, – быстро добавил Лёня.

* * *

“Москвина – это кратчайший путь от серьезного до смешного”.

Борис Минаев* * *

Дора Шварцберг:

– Приехали мы в военную часть, а в столовой – только водка и редька. После “обеда” в концертном платье со скрипкой выхожу на сцену. В первом ряду сидит, развалясь, солдат – в шапке, дышит перегаром и лузгает семечки. Но я ведь тоже выпила! “А ну, – говорю, – хватит грызть семечки, сволочь!” И думаю: сейчас он влезет на сцену и врежет… Нет: снял шапку, подтянулся, сунул семечки в карман. Концерт прошел как по нотам. Спустя пару месяцев у них выступал мой ученик. “Передай Доре Шварцберг, – сказали ему, – если ее выгонят с работы – пусть к нам приезжает, мы ее трудоустроим!”

* * *

Звоню папе:

– Мы тебе приготовили суп, тыквенные оладьи, сырники Лёня поджарил. Спустишься в метро, примешь сумочку?

– Ты что, приняла меня на иждивение? – спрашивает Лев.

– На десятом десятке имеешь право…

– Но я не хочу им злоупотреблять… – он элегантно отвечает.

* * *

– Мы такую выставку организовываем, – сказали Тишкову, – “Ни уму ни сердцу”! Предлагаем участвовать! Может, у вас есть что-нибудь?

– Я посмотрю…

* * *

– Сегодня Лемешеву сто лет! – объявила Люся. – По телевизору выступала его жена. “А поклонницы вам не досаждали? – спросила ведущая. – Про сыр была какая-то история?..” – “Конечно! – та ответила. – Их звали сыроежками. Однажды Лемешев пошел в Елисеевский магазин и купил там сыр. Вот они кинулись покупать этот сыр! Поэтому их прозвали сыроежки”. Такую хреновину, – возмущенно сказала Люся, – про Сергей Яковлевича рассказывает!

* * *

Резо Габриадзе – проездом из Лозанны в Тбилиси:

– Алло? Марина? С днем рождения! Желаю вам сохранить красоту еще хотя бы на год…

* * *

– Резо, как вы? – я спрашиваю.

– Хорошо, – отвечает. – Я в хороших брюках, в рубашке, в носках. На мне хорошая голова, и уши не отходят далеко, но жмутся к голове боязливо. Читаю “Моя собака любит джаз”, не залпом – по слогу в неделю: растягиваю удовольствие.

* * *

В Библиотеке Ленина в гардеробе встретила своего семинариста из бывших молодых литераторов – с клюкой и седой бородой. Не размениваясь на приветствия, он сообщил, что мои уроки не прошли даром: вот уже много лет он пишет диссертацию на тему “Как добыть антиоксиданты внутри митохондрий”.

* * *

Наш разговор внимательно слушал джентльмен со щетиной в стоптанных башмаках.

– Я так уставился на вас, – он мне объяснил, – потому что восемь лет не видел улыбающегося человека!

* * *

Мимо пронесся сказочник Марк Ватагин, переводчик ненецких, кабардинских, эвенских, чукотских, якутских, тувинских, алеутских и прочих сказаний, давно справивший 80-летие, но все такой же жгучий брюнет, как несколько десятков лет назад.

– Марк! – я его окликнула.

– Потом, потом, – и помчался дальше.

Вечером он позвонил и сказал, что “очень захотел вниз, причем не просто вниз, а в самый низ!”.

* * *

Когда я уходила из Ленинки, за мной долго бежала какая-то старуха и кричала:

– Девочка! Девочка!

Я обернулась, и она разочарованно сказала:

– А я думала, что вы девочка. Вы сзади такая красивая.

* * *

– Поэтому наш Серёжа не хотел туда ходить, когда мы писали диссертацию, – сказал мой папа Лев. – Я ему говорил – сходи хоть разок для приличия. Нет. Только в Британскую библиотеку в Лондоне забурился – и всё.

* * *

В Британской – та же история. В книге У. Г. Кришнамурти “Ошибка просветления” читаю: “Я был совсем сумасшедший, жить негде, бродил по улицам всю ночь напролет. А днем сидел в Британской библиотеке. А чтобы делать вид, что я пришел почитать, – брал толковый словарь подпольного сленга и листал его…”

– А что? – сказал Лёня. – В библиотеке – тепло, недорого можно поесть, хороший туалет и много-много книжек с картинками…

* * *

Поэт Яков Аким познакомил меня с художником Евгением Мониным.

– Это такой человек, – сказал он, – помнишь у Ильфа? Не пройдет в дверь, пока не пропустит всех.

* * *

Евгений Монин:

– Ты знаешь, как меня осаждал один режиссер Одесской киностудии, чтобы я в его фильме сыграл Дзержинского? И не понимал, почему я отказываюсь от роли, где такое количество психологических сцен и крупных планов. Недели две длилась эта осада, мне тогда было не до смеха. Я объяснял ему, что я недосужий человек… А Лия Ахеджакова, с которой мы были тогда дружны, сказала: “Женька, соглашайся, тебе дадут квартиру с видом на Лубянку!”

* * *

Художники Николай Устинов и Евгений Монин поселились в гостинице в номере с одной очень большой кроватью.

– Ты можешь мне поклясться, – спросил Женя, – что моей чести ничто не угрожает?

* * *

Лёня вернулся из поездки по достопримечательностям Украины.

– Я привез тебе подарок, – сказал он, – каштан с могилы родителей Гоголя.

* * *

Или – он говорит:

– Я привез тебе из Лондона… привет от Биг-Бена.

* * *

– Вот вас, художников – Лосина, Перцова, Монина и Чижикова, – зовут мушкетерами. Значит, Атос, Арамис, Портос и…

– Артроз! – подсказал Монин.

* * *

Георгий Бурков:

“Один артист – другому:

– Ну, как я вчера играл?

– Плохо!

– Нет, я серьезно?”

* * *

Я – Люсе, нежно:

– Ты моя Полярная звезда…

– А вы – мой Южный Крест, – отвечает Люся.

* * *

Яков Аким на утреннике, посвященном его 60-летию:

– Ребята, как быстро летит время, просто поверить не могу, что мне уже пятьдесят!

* * *

– Вчера был в Большом зале Консерватории, – рассказывает Яков Лазаревич. – Играл мой хороший знакомый виолончелист Евгений Берлинский. И я еще раз подумал, как музыка объединяет людей: представь, за все первое отделение никто не чихнул, не кашлянул и не зашуршал фантиком от конфеты!

* * *

В Уваровке сосед Лёша от радикулита настоял для растирания поясницы водку на мухоморе. Захотелось выпить. А ничего больше не было спиртного.

Тогда он сел рядом с телефоном (в случае чего вызвать скорую), пригубил и смотрит в зеркало. Видит – не побледнел, ничего. И тогда он спокойно выпил все.

* * *

Мой папа Лев на даче принялся растить картошку. Но у него вышла неувязка с колорадским жуком. Соседи стонали под игом колорадского жука – только и ходили, собирали, согнувшись в три погибели.

– А у меня нет никаких вредителей! – радовался Лев.

Потом у всех выросла картошка, а у него – “горох”.

Сосед Толя пришел посмотреть, в чем дело, и увидел у нас на огороде сонмище жуков.

– Как? Разве это они? – удивлялся папа. – Я думал, это божьи коровки. А колорадский жук, мне казалось, – большой, черный, страшный, похожий на жука- носорога, который водится в штате Колорадо.

* * *

Увидев, как огорчился Лев, Толя сказал нам:

– Я подложу ему в огород своей хорошей картошки, скажу, он плохо копал, и подложу. Он копнет – а там целый клад.

Еще он и кабачок туда закопал. И полиэтиленовый пакет с морковью.

* * *

Лошадь входит в бар и садится у стойки.

– В чем дело? – спрашивает бармен. – Почему такая вытянутая физиономия?

* * *

Моей повести “Не наступите на жука” присудили премию “Алые паруса”. В торжественной обстановке мне вручили конверт, там было письмо:

“Уважаемый лауреат Пятого юбилейного Всероссийского ежегодного конкурса произведений для детей и юношества «Алые паруса»! Приглашаем вас получить денежную премию по адресу… При себе иметь паспорт, ИНН, ПФР… и пр. Предварительно позвонить ответственному лицу.

Гендирекция международных книжных выставок и ярмарок России”.

Я позвонила, а мне отвечают:

– Вам надо перезвонить Лаврушкиной Раисе Васильевне… Она будет вас трудоустраивать и приглашать к определенному времени.

* * *

– Надо постоянно менять сферу деятельности, – учил меня Резо Габриадзе. – То одним заниматься, то другим, в один прекрасный день вообще исчезнуть, а в другой – появиться. А то можно стать зубром и драконом. …Не стать драконом очень трудно…

* * *

Резо приехал в Москву, а мы в Коктебеле.

Я Люсе говорю:

– Зови его к нам домой, дай ключи.

– А ему можно поручить собаку? – она спрашивает.

– Ни в коем случае, – отвечает Лёня. – Резо нельзя поручать ничего реального. Ему можно поручить поймать бабочку и быть абсолютно спокойным за эту бабочку, поскольку он ее не поймает.

* * *

Пьеса “Кутаиси” была поставлена в Париже как драматический спектакль. В нем играли знаменитые актеры Театра Питера Брука. Когда отмечали премьеру, Питер Брук сказал:

– Резо Габриадзе – не режиссер!

– А кто? – удивились все.

– Он – Создатель.

* * *

– Вот увидите, – сказал Лёня Тишков. – Тайсон скоро возьмется за ум и станет священником. Он уже встретился с детьми из своего района. Они спросили, зачем он откусил ухо своему партнеру. Он ответил: “Разнервничался, расстроился, и так получилось”. – “А вы с детства хотели стать боксером?” – “Нет, мне больше нравилось обчищать карманы…”

* * *

Сергей Бархин, художник, сценограф, драматург, иллюстратор, лауреат пяти премий “Золотая маска”, четыре у него “Хрустальных Турандот”, Международная премия Станиславского, премия “Триумф” – список его премий и наград занял бы не одну страницу, – любил говорить самому себе:

– Серёжа, если ты не можешь сделать очень хорошо, – сделай просто хорошо.

* * *

На приеме в американском посольстве по случаю Дня благодарения собрались известные российские художники. Хозяева торжественно водрузили на стол запеченную индейку.

– А в нашей стране, – сказал Сергей Бархин, – поскольку нам некого и не за что благодарить, этот праздник получил название День НЕудовлетворения или, точнее, День полового неудовлетворения…

* * *

Куда-то мы ехали на поезде и остановились ночью в Гусе-Хрустальном. Нижнюю часть окна закрывали шторы, а сверху за окном поплыли по воздуху сияющие хрустальные чудеса.

Я:

– Лёня! Что это???

А это работники хрустального завода пришли на станцию торговать своими изделиями в три часа ночи.

* * *

– Ну, как ты жила без нас – все это время? – спрашиваем мать мою Люсю, вернувшись из дальних странствий.

– Прекрасно, – она отвечает. – Мне вас отлично заменял зефир в шоколаде!

* * *

Десант московских писателей отправился в гастрольное плаванье по Днепру. Во всех городах от Киева до Одессы нас еще встречали хлебом-солью. Каховка, Днепропетровск, Запорожье, Херсон, Николаев, Очаков… Библиотеки, школы, дома культуры… Я чувствовала себя суперзвездой. Пока на корабле не воссиял Иртеньев: сразу пошли престижные площадки, дорогие билеты, афиши… Пока не доплыли до Одессы, где к нам собирался присоединиться Жванецкий. И всё. Жванецкий в Одессе – это всё.

Хотя дирижер оркестра, грянувшего “семь сорок”, когда мы ступили на берег Одессы, поинтересовался:

– …А где Шендерович?..

* * *

“Семь сорок” на пристани Одессы отплясывали прославленный лингвист Максим Кронгауз, заслуженный деятель культуры Дмитрий Ицкович, супержурналист Игорь Свинаренко и блистательная Алла Боссарт.

Но Иртеньев отметил именно меня.

– Маринка – сущий дьявол! – сказал он.

* * *

К шапочному разбору подбежал и щелкнул затвором старенький одесский фотограф.

– Немножко опоздал, но что-то все-таки успел, – заметил Максим Кронгауз.

– И снимок будет самый лучший! – добавил Лёня.

Вошли в Днепровский лиман, а там тишина. Только зеркальная гладь с опрокинутыми небесами.

– Пусто, – сказал Игорь Свинаренко, – как в Москве в инаугурацию…

* * *

С тех пор как во мне проснулся талант парикмахера, все рвутся ко мне постричься. Даже лысые мужчины. Лёне надоело, он закатил скандал, мол, я под видом парикмахерской устроила притон.

– Почему меня никто об этом не просит? – риторически спрашивал Лёня.

И сам себе отвечал:

– Потому что я так сумел себя поставить!

* * *

Вызвала на даче слесаря, тот приехал на тракторе с мотором от “Ламборджини”…

* * *

– У меня была приятельница, – рассказывает сестра Наташка, – она работала в морге, замораживала покойников. Веселая, добрая, модница. Бабушки во дворе говорили ей:

“Лена – только ты!” Она отвечала: “Бабулечки, не волнуйтесь, все будете красавицы!”

* * *

На вопрос:

– Зачем вы пишете?

Гарсиа Лорка отвечал:

– Чтобы меня любили.

* * *

В Доме творчества “Малеевка” режиссер Михаил Левитин жил по соседству с поэтом Яковом Акимом, и они подолгу беседовали. Однажды в комнату Левитина вбежал человек: “Дайте бумаги, я дописываю книгу!” Это был Юрий Коваль.

– Финальные главы “Суера-Выера” он писал на моей бумаге, – рассказывал Левитин. – А потом подарил мне книгу и подписал: “Вашей бумаге – от нашей бумаги…”

* * *

Волны любви покачивали театр Эрмитаж, как старый фрегат “Лавр Георгиевич” в океане, на вечере памяти Юрия Коваля. Фотограф-художник Виктор Усков рассказал такую историю:

– Однажды мы с Юрой отправились в путешествие и, как ни удивительно, Юра для этого странствия выбрал покровителями святых Косму и Дамиана. Обычно – Николая Угодника, а тут вот эти двое. И всякий раз, как привал и костерок, – первый тост за Косму и Дамиана. Почему? С какой стати? А чудо заключалось в том, что вскоре после Юриного ухода напротив моего дома через дорогу вдруг появился храм Космы и Дамиана. Я, как проснусь, выйду на улицу – и передо мной Косма и Дамиан. Я туда зайду, свечечку поставлю за Юру…

* * *

– А мы, по правде говоря, смотрели не очень на род его занятий, – рассказывала Юля, дочка Коваля. – Ну что-то пишет, какие-то стишки у него напечатали в “Пионере” или в “Мурзилке”, что с того? И удивлялись на бабушку, та подбирала каждый его листочек, – мол, она с приветом немного. Я и сейчас не совсем понимаю, что тут такого…

* * *

В Москве у Дины Рубиной собрались поэт Игорь Губерман, писательница Лидия Либединская, режиссер Михаил Левитин и другие достойнейшие люди. Когда я ушла, Левитин спросил: “А это кто?”

– Как? Вы не знаете? Это Марина Москвина, – сказала Дина.

– Понял! – воскликнул он. – Это женщина, которая стрижет Яшу Акима!

* * *

– Я вечно поворачиваю руль не в ту сторону, в какую мне нужно, – сказал нам археолог Пётр Грязневич, – зато я всегда вижу что-то неожиданное…

* * *

– Не понимаю, – удивляется Тишков, – как может быть взрослый солидный человек, а звать его – Лёня? Или Петя?

* * *

Художник Лепин Анатолий Васильевич, живописец трав:

– Слушай, у меня идея насчет тебя, если выгорит – будешь вся в шоколаде. Ты похожа на Цветаеву, тебе ее только в кино играть. У тебя как с дикцией? Ничё? Это облегчает дело. А чё? Бабки заработаешь!..

* * *

В моем рассказе “Метеорит” мужик уральский квасил капусту и в качестве гнета капустного, сам того не подозревая, использовал метеорит.

– Тебе надо написать серию таких рассказов, – предложил Тишков. – Например, человек, задавленный нищетой, идет вешаться, то есть не вешаться, а топиться – с веревкой и камнем на шее. А по дороге встречается ученый и говорит: “А ну дай сюда. Это метеорит!..” – и отваливает ему кучу денег.

* * *

Всю жизнь я мечтала послушать лингвиста Вячеслава Иванова, столько слышала про него от разных почитаемых мною людей. А когда мечта сбылась, и в Дубултах, в Доме творчества, он читал неописуемо интересную лекцию о семиотике, я позорно заснула на первом ряду. Единственное, что меня утешало, – рядом со мной крепким сном спала поэт Марина Бородицкая.

* * *

В какой-то поездке мой папа Лев посетил экспериментальный террариум. Что удивительно, о научной работе их уникальной лаборатории экскурсовод рассказывал с гюрзой на шее.

Все – потрясенно:

– Позвольте вас сфотографировать!

Экскурсовод – лукаво:

– А я могу и вам ее дать! Гюрза-то дохлая!

* * *

Сергею Седову предложили заключить договор в издательстве на десять лет. Он уже собрался его подписывать. Я еле успела его остановить.

– Вы что?! – говорю издателям.

– А в Японии и на сто пятьдесят лет заключают, – они ответили недовольно.

* * *Я уже много раз спасал мирно все равно хочется ещеСергей Седов* * *

В электричку, где едет моя мать Люся с новым веником, торчащим из сумки, входит мужик, достает пистолет и говорит:

– Если я проеду Кубинку, всех уложу.

Люся ему отвечает приветливо:

– Так, молодой человек, сядьте и сторожите своим пистолетом мой веник. А я пойду посмотрю по расписанию, когда будет Кубинка.

* * *

Пишу по мейлу Леониду Бахнову письмо из Вьетнама:

Lenya! I love you! Marinka is Hanoya.

Он ответил:

Nadeus, ti eto delaesh, ne skhodya s tropi Но Shi Mina?

* * *

По радио идет разговор о старых советских временах, сталинских репрессиях, масштабах и последствиях. Разговор серьезный, обстановка мрачная. Вдруг один из собеседников бодро заявляет:

– Да, репрессии никто не отрицает. Но разве только это было? А право на свободный труд, энтузиазм, воодушевление? Какие песни были в исполнении Любови Орловой!!! А Юрий Гагарин?! И – ни хохлов, ни москалей, а только дружный советский народ, охваченный единым порывом!!!

…Через небольшую паузу беседа потекла в прежнем русле.

* * *Когда-тоя хотел спасти этот мирно присмотревшисьСергей Седов* * *

Летчик-испытатель Марина Попович, записываясь у меня в студии, поведала, что многие очевидцы, имевшие дело с инопланетянами, обнаружили у них полное отсутствие эмоций. Возможно, это были роботы. Людей они называли “животные с эмоциями”. И очень удивлялись, как мы еще не уничтожили друг друга – от избытка чувств.

– Не понимают, – сказала Марина Лаврентьевна, – что у нас тут все равно торжествует любовь!

* * *

Звонит Бородицкая – поздравить меня с 53-летием. У нее через три дня – то же самое. В трубке ее отчаянно веселый голос:

– Мариночка! Пятьдесят три? Плюнь и разотри!

* * *

– А шестьдесят восемь? – я спросила у Бородицкой пятнадцать лет спустя в грузинском ресторанчике “Джонджоли”.

– Шестьдесят восемь – к рампе просим! – она мгновенно ответила.

* * *

В одесском гастрономе поэт Иртеньев протянул Тишкову бутылку коньяка и сделал знак, чтоб тот ее незаметно вынес на улицу. Лёня категорически отказался. Вскоре выяснилось, что бутылка давно початая, а Игорь пошутил.

– Знаешь, Лёнь, что такое дружба? – возмущенно сказал Иртеньев. – Это когда тебе звонит ночью друг и говорит: “Я убил человека”. А ты, ни секунды не раздумывая, отвечаешь: “Где будем закапывать труп?”

* * *

В Пензе на книжном фестивале зашли в гостиничный ресторанчик поужинать, а там оглушительное гулянье с грохочущей музыкой и заздравными тостами в микрофон.

– Не понимаю, – задумчиво произнес писатель Александр Кабаков, – почему то, что вызывает во мне отвращение, другим доставляет наслаждение?

* * *

Однажды мы с Седовым придумали детский сериал и предложили его на телевидение. Причем Седов сам хотел всё поставить и чтобы мы с ним исполнили все роли.

– И вам не нужен режиссер? – спросили нас изумленно.

– Нет, – отвечаем.

– А что вы уже сняли? – поинтересовались у Седова.

– “Восемь с половиной”, – сказал он, приосанившись, – “Романс о влюбленных”, “Я шагаю по Москве…”

* * *

– Серёж, – говорю Седову, – тебе привет от одного художника, он как-то представился, я забыла – то ли Упокой, то ли Неупокой…

– Так НЕ или У? – спросил Седов.

* * *

На фестивале в Нижнем Новгороде представительница оргкомитета Антонина сказала мне на прощанье:

– Вы к нам почаще приезжайте. Вот я ничего не читала вашего и совсем не знаю, а многие вас, извините за такое слово… заказывают.