Друзья и герои
– Мы с ним знакомы, – сказал Алан. – Я часто прихожу сюда, чтобы почитать Кавафиса. Вы, наверное, знаете Кавафиса? Нет? Я как-нибудь переведу вам его «Варваров». Очень актуальное стихотворение.
– Англия в самом деле собирается послать сюда подмогу?
– Хотелось бы знать. Посылать-то нечего. Я слышал, что греков не интересуют полумеры, но, боюсь, на полномасштабную кампанию мы не способны.
О войне больше было нечего сказать, и они долго сидели молча. Гарриет гадала, как бы задать Алану вопросы, на которые не смог ответить Якимов. Преодолев наконец свою нерешительность, она спросила:
– Вы давно знакомы с Куксоном?
– Мы неоднократно встречались на протяжении многих лет.
– Значит, вы здесь живете уже давно? А до войны вы тоже были из тех, кто живет за границей и ничего не делает?
Уловив ее неодобрительный тон, Алан рассмеялся и сказал:
– Вовсе нет. Мне приходилось зарабатывать себе на жизнь. У меня была студия на Ликавитосе, и я жил в таких местах, как Микены, Нафплион, Дельфы и Олимпос. Когда я селился где-то, то старался впитать в себя это место, а потом зафиксировать его. Я написал несколько предисловий к альбомам фотографий, но это мелочи. Главным были фотографии. Мне бы хотелось описать всю Грецию.
– А когда с этим будет покончено, чем вы займетесь?
– Начну сначала.
– А Диоклетиан путешествует с вами?
– Конечно. Он такой же эллинофил. Я привез его из Англии, когда был там в последний раз, лет пять назад, – частично ради его же блага, а частично потому, что не хотел больше туда возвращаться.
Увидев ее вопросительный взгляд, он улыбнулся:
– Если бы я привез его обратно, ему пришлось бы отправиться в карантин. Нас разлучили бы на полгода, что совершенно невозможно. Он служит мне защитой. Когда родственники пишут укоризненные письма, я отвечаю, что с радостью приехал бы, но как быть с Диоклетианом?
– А если вам всё же придется уехать? Если нам всем придется уехать? Что вы будете делать?
– Давайте подумаем об этом, когда время придет.
Гарриет воспользовалась моментом, чтобы вернуться к обсуждению Куксона.
– Он здесь, кажется, имеет большое влияние, – сказала она.
– Наверное. Он уже долго живет здесь и знает много влиятельных людей. Он многим нравится. Куксон – довольно обаятельный человек, и у него есть дом в Фалироне, у моря; летом там потрясающе. Он очень гостеприимен и славится своими приемами. Все хотят на них попасть.
– Он женат?
– Когда-то был, по-моему.
– А теперь?
Алан рассмеялся:
– Теперь? Не могу сказать. Он как-то пригласил меня на одну «небольшую и очень любопытную вечеринку». Боюсь, я ушел очень рано: было очевидно, что вечеринка становится всё любопытственнее и любопытственнее.
– Он, по-видимому, очень добр к Грейси.
– Да, они большие друзья. Грейси подлизывается к нему. Все они перед ним пресмыкаются. Только это и требуется.
– Вот бы и Гай этим занялся, – сказала Гарриет. – Но он не способен подлизываться к нужным людям.
– Полагаю, это его достоинство?
– Возможно, но оно вряд ли нам поможет.
Алан рассмеялся. Видя, что он молчит, Гарриет продолжила расспрашивать его о Грейси: в самом ли деле он инвалид?
– Кто знает? Он и вправду упал на горе Пендели и повредил спину. Такое бывало со многими, но я никогда еще не слышал, чтобы кому-то после этого приходилось лежать месяцами. Но он твердо вознамерился уехать на лечение в ливанскую клинику.
– Мне кажется, он устал от всего этого спектакля.
– В самом деле? – Алан с интересом посмотрел на нее. – Вы имеете в виду травму? Думаете, это спектакль?
– Да. Миссис Бретт говорит, что он очень ленив. Уверена, что он никогда не хотел управлять школой – ему хотелось быть номинальным лидером. Он наверняка был очень доволен, когда под руку подвернулись Тоби и Дубедат, а этот несчастный случай был спасением свыше. Это оправдывало его безделие, но теперь игра затянулась. А он обречен продолжать ее, пока не уедет.
– Вы, возможно, правы.
Алан с трудом встал. Загадка Грейси не представляла для него интереса.
– Кажется, будет еще один дождь.
Солнце спряталось за облаками. Взрослые окликали детей, и первые капли создавали на поверхности воды маленькие лунные кратеры.
Шагая под деревьями, Алан молча смотрел перед собой. Если его не донимали вопросами, он, казалось, не чувствовал нужды в беседе, и Гарриет гадала, почему этот сдержанный и молчаливый человек вообще искал чьего-то общества. Поскольку говорить было не о чем, она продолжала свои расспросы. Что насчет Арчи Калларда? Конечно, он являлся другом майора, но был ли он чем-то бо́льшим?
– Он умный молодой человек, – сказал Алан. – Совсем не дурак, уверяю вас, но очень ограничен тем фактом, что его отец богат. У него нет нужды работать, но он вечно жалуется на недостаток денег. Порой он затевает какие-то проекты, надеясь заработать. Ездил на остров Лемнос, чтобы найти лабиринт, которого, возможно, никогда и не существовало. Недавно он некоторое время прожил на Патмосе: хотел написать биографию Иоанна Богослова. Разумеется, потом ему всё это наскучило, и он вернулся обратно. Сейчас как раз такой период.
– А Бен Фиппс? Никогда бы не подумала, что у него богатый отец.
– Это и в самом деле не так. Он работал здесь журналистом и опубликовал несколько работ. Я их не читал, но, насколько мне известно, он обладает некоторой репутацией.
– Что он делает в этой компании?
– Надеется на выгоду.
– Но какую?
– Продвижение по службе, например. Ему надоело кое-как сводить концы с концами своей журналистикой. Ему хотелось бы получить непыльную, надежную, хорошо оплачиваемую работу, которая к тому же определила бы его на видное место в обществе.
– Вы имеете в виду должность Грейси?
– Она подошла бы.
– Понимаю. Если он получит ее, как вы думаете, он наймет Гая?
– Вполне вероятно. Я знаю, что он недолюбливает Розенкранца и Гильденстерна.
– Лаша и Дубедата? Предателей, которые служили королю. Интересно, что получат те, кто служит Грейси?
– Скоро мы об этом узнаем.
Они дошли до гостиницы, и Гарриет остановилась.
– Я встречаюсь с Якимовым в «Зонаре», – сказал Алан. – Не хотите к нам присоединиться?
– С удовольствием, – ответила она. – Пойду узнаю, удастся ли мне выманить Гая.
Она взбежала по лестнице, ожидая, что не застанет Гая: он не умел долго находиться на одном месте, вечно жаждал общения и вряд ли бы смог просидеть в их тесной комнатушке два часа. Однако он лежал на горе подушек, сдвинув очки на лоб и обложившись книгами. В шевелюре его красовался карандаш.
– Ты здесь уже долго сидишь, – пожурила она его. – Тебе надо выпить. Пойдем.
– Пожалуй, нет.
– Да что с тобой случилось? Ты заболел?
– Нет.
Он опустил очки на нос и посмотрел на нее.
– У нас нет денег.
– Пусть Якимов угостит тебя. Ты достаточно поил его, когда у него не было денег.
– Я не могу идти в кафе в надежде, что за меня кто-нибудь заплатит.
– Пойдем. Я заплачу.
– Нет, не волнуйся за меня.
– Тогда пойдем в столовую, и ты что-нибудь съешь.
Они спустились в подвал, и он съел обед, не говоря ни слова. Гарриет надеялась, что, оставшись вдвоем в этом городе, полагаясь лишь друг на друга, они сблизятся. Теперь же ей казалось, что он был ближе всего, когда его не было рядом, – например, в тот момент, когда она воображала его в самолете над Эгейским морем. Он прибыл в Афины, и они сразу же отдалились друг от друга.
Гай не умел закрываться от всего мира в близости. Главными отношениями в его жизни были отношения с внешним миром, и Гарриет гадала, способен ли он воспринять какую-то иную форму отношений. Он был обижен не на нее, а на мир, не сдержавший своих обещаний, и прятался от него. Здесь они были свободны и располагали временем, чего за предыдущий год их брака ни разу не бывало, но Гай ушел в себя, а она ходила на прогулки с посторонним человеком.
6
На следующее утро им позвонили во время завтрака. Гай вернулся к столу преображенным, чуть ли не бегом преодолев ступеньки, ведущие в столовую. Лицо его сияло.
– Доедай быстрей! – сказал он Гарриет. – Мы идем в миссию!
– Правда? Зачем?
– Каир одобрил мое присутствие здесь. Судя по всему, им больше не нужны люди в Египте. Миссия сообщила, что я могу получить деньги.
Гарриет дошла вместе с ним до миссии и подождала в канцелярии, пока Гай общался с бухгалтером и получал деньги из фонда миссии. Она слышала, как радостно звенел его голос; выйдя, он на ходу продолжал запихивать драхмы в старый дешевый бумажник, который обычно держал в нагрудном кармане. Всем своим видом он демонстрировал свое безразличие к деньгам, но Гарриет знала, что к их отсутствию он далеко не так безразличен.
– Представь: сюда посылают из Бухареста нашего старого друга, Добби Добсона. У нас будет друг при дворе.
– Будет ли? – с сомнением спросила Гарриет.
– Разумеется, – уверенно ответил Гай. – Мне нравится Добсон. Очень нравится. Такой искренний, такой дружелюбный.
Гай тоже был искренним и дружелюбным, что было куда более удивительно, учитывая бедность, в которой он вырос. Его подход к жизни, основанный на непритязательности и уверенности в себе, казался Гарриет совершенно уникальным. Однако, как оказалось, непритязательность эта была не абсолютной, а уверенность легко было поколебать. Оставшись без денег, Гай ушел в себя; теперь он повернулся к миру, но Гарриет уже смотрела на него другими глазами.
– Я никогда не могу понять, играешь ты или говоришь серьезно, – сказала она.
– Не думай об этом. Где бы нам сегодня поужинать?
– Где угодно, только не в гостиничной крипте.
– Давай пригласим на ужин Алана. Он и подскажет, куда пойти.
В полдень они обнаружили Алана в «Зонаре». Услышав приглашение, он покраснел и скривил лицо в обычной своей болезненной улыбке. Было очевидно, что он благодарен; Принглы почувствовали, как ему недостает дружеского общения. Как странно, подумала Гарриет, что он так и не обзавелся друзьями и, проведя столько лет в Греции, довольствуется компанией новоприбывших вроде них или Якимова. Возможно, дело было в том, что он предлагал людям дружбу, но не мог сделать следующий шаг. Легко было вообразить, что у него масса знакомых, но никто из них по-настоящему его не знает.
Алан предложил пойти в таверну, где они могли бы посмотреть греческие танцы. Он знал одну неподалеку от Римской Агоры[23]. Тем же вечером он заехал за ними на такси и подарил Гарриет букет лиловых цветов.
– Цикламены! Так рано! – воскликнула она.
– Да, они начинают цвести рано. Всё здесь начинается так рано, что вскоре заканчивается.
– Значит, и зима закончится, не успев начаться?
– Увы, нет. Зима здесь может быть непростой, и она может начаться со дня на день. В горах погода уже переменилась. С фронта сообщают о беспрерывных ливнях. Надеюсь, что итальянцы застрянут в грязи вместе со своей тяжелой техникой.
Их высадили на широкой темной улице, продуваемой холодным ветром. Алан провел их мимо затянутых черными шторами окон в маленькую таверну, где сидел один лишь хозяин – с таким видом, будто он уже утратил всякую надежду увидеть посетителей. При виде Алана он вскочил и предложил им выбрать один из столов, окружавших пустое пространство в центре. Середина зала предназначалось для танцев, но танцевать было некому.
Принглы уселись, а Алан еще некоторое время разговаривал с хозяином. Голос пожилого грека был полон горечи, он трагически воздевал руки, и в целом и без перевода Алана было понятно, что ничего хорошего не произошло. У хозяина таверны было два сына, которые считались умелыми танцорами и состязались в танцевальном искусстве с соседями. Но теперь его сыновья и остальные молодые люди ушли на войну, а он остался один. Впрочем, даже если бы его мальчики были дома, танцев всё равно бы не было: греки отказались от танцев. Как можно танцевать, когда друзья, братья и возлюбленные ушли на войну. Никто не будет танцевать, пока с греческой земли не уйдет последний враг. Но таверна была по-прежнему открыта, и хозяин был счастлив видеть Алана и его спутников. Когда его представили Гаю и Гарриет, он пожал им руки и сказал, что может предложить ягнятину с помидорами и луком, а уж хорошее вино, даст бог, всегда найдется – и белое, и красное.
Он ушел на кухню, и Алан извинился за мрачность обстановки. Видя, как он расстроен, Гарриет стала расспрашивать его о мальчиках, которые раньше танцевали в этой таверне. Что это были за танцы и где им обучали?
Алан тут же оживился.
– Все греки умеют танцевать. Для них это естественная форма самовыражения. Если играет музыка, кто-то непременно выйдет в центр, протянет руку, за нее возьмется другой, и начнутся танцы. А бывает еще и зейбекико! Это танец, в котором участники кладут друг другу руки на плечи: сначала их двое или трое, потом присоединяются следующие, женщины хлопают в такт… Всё вокруг так и бурлит от волнения. Кровь начинает кипеть!
– Хотела бы я это увидеть.
– Возможно, еще увидите. Не будет же война продолжаться вечно.
Когда принесли вино, Алан пригласил хозяина выпить с ними за скорую победу. «Победа, победа!» – воскликнул тот, подняв бокал, после чего сообщил гостям, что итальянцы уже через месяц будут на коленях. Лично он в этом не сомневался.
Когда хозяин вышел, в комнате стало тихо. Эту тишину нарушало только жужжание ламп, под которыми на стенах были развешаны плакаты. На одном красовалась Мадонна в византийском стиле, другой представлял собой военную пропаганду: эпирские[24] женщины, подоткнув юбки, помогали мужчинам подымать пулеметы по склону горы.
Принеся еду, хозяин деликатно удалился и сел за свой столик, пока Алан не окликнул его:
– А где же все посетители?
Хозяин снова вскочил и объяснил, что людям сейчас не хочется развлекаться. Они не желают веселиться, пока молодые люди сражаются и умирают.
Когда он снова сел, Алан посмотрел на него с нежной грустью, и Гарриет спросила:
– Вы очень любите Грецию, да?
– Очень. И саму страну, и ее жителей. В них есть восхитительная энергия и доброжелательность. Конечно, им хочется нравиться, но это не мешает их независимости и индивидуальности. Знаете историю про греческого столяра, которого попросили сделать шесть стульев?
– Нет. Расскажите.
– Заказчик хотел шесть одинаковых стульев, и столяр заломил непомерно высокую цену. Заказчик пришел в ужас, а столяр ответил: за полцены я сделаю вам шесть разных стульев.
Алан еще некоторое время рассказывал им о греках и сельской местности – «идиллической и неиспорченной». Гая интересовали практические аспекты греческой жизни, и его внимание привлекло слово «неиспорченная»: не имел ли Алан в виду неразвитость? Говоря об идиллии, не хочет ли он сказать, что условия жизни крестьян не менялись со времен Оттоманской империи? Как можно наслаждаться красотой страны, жители которой живут в нищете и несчастье?
Алана это нападение застало врасплох. Его мрачное лицо словно потемнело, и он, казалось, утратил дар речи. Несколько мгновений спустя он ответил таким тоном, словно была задета его гордость:
– Я много путешествовал по этой стране, и мне не приходилось видеть, чтобы люди здесь были несчастливы.
В голосе его прозвучали раздражение и вызов, и если бы Гарриет могла, то немедленно сменила бы тему, но Гая так просто было не остановить. Будучи уверенным в том, что такого умного и цивилизованного человека, как Алан, несложно переубедить, он с интересом спросил:
– А разве они счастливы? Можно ли быть счастливым под правлением диктатора?
– Диктатора! – изумленно повторил Алан и рассмеялся. – Это можно, конечно, назвать диктатурой, но всё же очень мягкой. Подозреваю, вы общались с членами коммунистической партии? Что бы они сделали, интересно, если бы пришли к власти? До прихода к власти Метаксаса здесь уже пытались ввести современную политическую систему – в обществе, которое, по сути, находилось на примитивном уровне развития. Результатом был полнейший хаос. Когда-то здесь царила обычная полувосточная коррупция, но при первой же попытке установить демократические свободы эта коррупция утратила всяческие берега. Единственным выходом для Метаксаса было положить этому конец. Эксперимент остановили. Временно, конечно.
– И когда, по-вашему, его возобновят?
– Когда страна станет способна к самоуправлению.
– И когда это случится? Что делается для того, чтобы Греция нагнала более развитые страны? Я, конечно, имею в виду уровень индустриального развития.
– Надеюсь, что ничего, – ответил Алан так резко, что Гай и Гарриет воззрились на него с удивлением. – С Грецией и так всё в порядке. У Метаксаса нет личных амбиций. Он является своего рода патриархальным деспотом, наподобие деспотов прошлого, но по большому счету я считаю, что он неплохо справляется.
– Значит, вам бы хотелось, чтобы крестьяне продолжали жить в живописной бедности? – спросил Гай, оценивая уровень ограниченности Алана.
– Мне бы хотелось, чтобы они оставались такими, как сейчас: любезными, щедрыми, благородными и храбрыми. Афины, конечно, уже не те. Раньше в этом городе каждого приезжего встречали словно гостя. Постепенно приезжих становилось всё больше, и этот обычай постепенно отмер, но не полностью. В этой стране и на островах еще жива великая традиция филоксении[25] – дружбы с чужеземцами. Жива она и здесь, в этой маленькой таверне!
Голос Алана прервался; его душили чувства. После паузы он продолжил:
– Это благородный народ! Зачем кому-то менять его?
– Благородный, разумеется, – кивнул Гай. – Они заслуживают большего, чем голодное существование.
– Не хлебом единым. Вы, молодые радикалы, желаете превратить весь мир в один большой завод и ждете, что это случится за одну ночь. Вы и знать не хотите, что разные страны находятся на разных уровнях развития.
– Это вопрос не только развития, но и свободы, а особенно свободомыслия. В Греции есть политические заключенные, не так ли?
– Мне это неизвестно. Возможно, они есть, но если человек твердо вознамерился мешать всем жить, то ему самое место в тюрьме.
– Эти люди желают улучшить условия жизни своих соотечественников.
– Как и мы все, – произнес Алан с кроткой досадой человека, подвергающегося нападкам за свои идеи. Он вытащил солнечные очки и принялся вертеть их в руках.
Видя, как дрожат его пальцы, Гарриет сказала:
– Дорогой, давай сменим тему.
Но Гай уже полностью погрузился в греческий вопрос. Пока он подробно вещал о хороших школах, больницах, уходе за беременными и детьми, коллективных хозяйствах и фабриках, принадлежащих рабочим, Алан становился всё мрачнее и мрачнее. Наконец он не выдержал:
– Вы родом с промышленной территории. Единственная доступная вам форма прогресса – промышленная. Греция же никогда не была промышленной страной и, я надеюсь, не станет.
– Но сможет ли Греция поддерживать свой народ без промышленности?
Даже не пытаясь ответить на этот вопрос, Алан сказал:
– Я люблю Грецию. Люблю греков. Я не желаю видеть здесь перемены.
– Вы говорите как турист. Страна должна поддерживать свой народ.
– Их поддерживают. Никто не умирает с голода.
– Откуда вы знаете? Голод убивает медленно. Сколько греков эмигрирует каждый год?
За столом воцарилась тишина. Алан положил свои очки, уставился на них и вдруг рассмеялся.
– Вам надо поговорить с Беном Фиппсом, – сказал он. – Думаю, вы найдете общий язык.
– В самом деле? – удивленно спросила Гарриет.
– О да. Бен гордится своими прогрессивными взглядами.
– Вряд ли Куксон это одобряет.
– Фиппса там никто всерьез не воспринимает. Как вы знаете, сейчас модно быть левым. Его считают кем-то вроде придворного шута. Пусть верит во что угодно, только не пытается что-то изменить.
– Мне бы хотелось встретиться с ним снова, – сказал Гай.
– Думаю, это можно устроить.
– Давайте возьмем еще бутылку.
Алан утратил для Гая всякий интерес, но, не зная этого, он оживился, как школьник после уроков. Он снова заговорил о красотах Греции и стал рассказывать им о своих путешествиях по островам и материковой части. Гай, не участвуя в разговоре, слушал с вежливым интересом, придавая Алану не больше значения, чем Куксон – Фиппсу.
Когда они собрались уходить, хозяин так пожимал им руки, словно боялся снова остаться в одиночестве и тишине – в? месте, где раньше играла музыка и танцевали.
Автомобилей на улице было мало, и поймать такси не представлялось возможным. Алан провел их узкими улочками к площади Плаки, где они и услышали сигнал воздушной тревоги. Согласно предписаниям полиции, при ее звуках необходимо было отправиться в укрытие, но тревогу объявляли в Пирее, и афиняне не особо соблюдали эти требования. Алан предложил присесть на стулья рядом с кафе, а при появлении полиции спрятаться внутри.
Луна лихорадочно выглядывала из-за бегущих облаков и освещала старые дома, деревья и табличку, сообщавшую, что где-то неподалеку жил Байрон. Ветви перечных деревьев колыхались на ветру, словно водоросли. Было слишком холодно, чтобы сидеть на темной улице, но всё же прохладный воздух был лучше дымного чада внутри крохотного кафе.
Хозяин кафе, заслышав голоса снаружи, выглянул из окна и спросил, не хотят ли они кофе. Алан объяснил, что они хотят только переждать воздушную тревогу. Хозяин заметил, что ожидание может затянуться, и предложил всё же угостить их. Горячий сладкий кофе подали в маленьких чашечках. Официант не стал задергивать занавеску до конца – своеобразное проявление гостеприимства. Кто-то внутри заиграл на концертино «Типперери» в их честь. Они выпили свой кофе и заказали еще. Луна скрылась за облаками, и их окутала полная темнота – за исключением полоски света, пробивавшейся в щель между занавесками.
– Они отважны свыше сил, способны рисковать свыше меры благоразумия, не теряют надежды в опасностях[26], – сказал Алан.
– Фукидид? – спросил Гай.
Алан кивнул, и Гарриет попросила:
– Прочтите нам ваш перевод Кавафиса.
Подумав немного, Алан начал:
– Чего мы ждем, собравшись здесь на площади? Сегодня в город прибывают варвары…
Он остановился.
– Это очень длинное стихотворение. Слишком длинное.
– Нам всё равно нечем больше заняться, – сказала Гарриет и вдруг поняла, как счастлива здесь, рядом с Гаем, который вылез из своей раковины и стал ее спутником в свободе без прошлого и будущего. Эта свобода была словно паузой во времени, даром, который можно только благодарно принять.
Алан хотел уже продолжить чтение, как прозвучал сигнал отбоя тревоги.
– В другой раз, – сказал он. – Теперь мне надо вернуться и покормить бедного Диоклетиана.
7
Алан пригласил Гарриет снова составить ему компанию на прогулке по саду. Поэтому, когда ей сообщили, что ее ждут в вестибюле, она спросила у Гая:
– Не хочешь присоединиться?
К Гаю вернулось обычное его желание общаться со всеми миром.
– С радостью, – ответил он и поспешил вниз по лестнице, но вдруг резко остановился. – Я не хочу его видеть.
– Кого?
– Это снова Тоби Лаш.
Гарриет пришла в ярость, увидев выражение лица Гая: он был задет и напуган.
– Я с ним разберусь, – сказала она. – Стой здесь.
Тоби, в кожаной куртке, с пышными усами и падающей на глаза шевелюрой, напоминал старую безобидную овчарку. При виде Гарриет он разулыбался, словно принес хорошие новости, и был явно поражен ее резким тоном, когда она спросила:
– Что вам нужно?
– Поговорить со стариной. Он здесь?
– Нет.
– Когда с ним можно будет увидеться? Это срочно.
– Никогда. Можете передать, что хотели, через меня.
– Нет. Я получил приказ лично поговорить с Гаем.
– Он не хочет вас видеть. Если вам есть что сказать, можете сообщить это мне.
Тоби замялся и начал переминаться с ноги на ногу, но в конце концов произнес:
– Планируется эвакуационный рейс. Всё решено. Дубедат просил передать, что забронировал места для вас двоих.
– В самом деле? Зачем?
– Вы что, не понимаете? Это ваш шанс! Здесь для вас ничего нет: ни работы, ни денег, ни жилья, а теперь еще и это вторжение итальянцев. Вам повезло, что появилась возможность уехать.
– А Грейси едет?
– Да, увы, нам придется с ним расстаться.
– А вы с Дубедатом?
– Мы бы с радостью, но кто-то должен остаться на хозяйстве. Эвакуация не для нас. Старик воспользовался своими связями и нашел местечко для вас, поскольку вы на мели.
Тоби нервно хохотнул и подергал усами, намокшими под носом.
– Лично я предпочел бы уехать, – добавил он.
– Вы меня удивляете. Новости с фронта неожиданно оптимистичны. Говорят, что итальянцы ни на что не годны. Целая дивизия застряла в ущелье в Пиндских горах и даже не пытается выбраться.