Расстрельный список

Глава 1

Он партиец. И я партиец. Но теперь мы по разные стороны баррикад. Притом фатально для одного из нас. Потому как сейчас он – сотрудник республиканского контрольно-исполнительного органа власти, а я закоренелый террорист. И мои боевые товарищи – террористы. А все вместе мы – терроргруппа.

Вот в результате такого странного загиба бытия я и жду в кустах около дороги его, Михайло Нечитайло, ответственного работника Рабоче-крестьянской инспекции Украинской ССР. В его обязанности входит коренизация и украинизация республики, и этому нелегкому делу он предан до фанатичности.

Обычно вылазки на подведомственную территорию этот советский чиновник совершает в гордом одиночестве. Волевым решением оставляет за бортом своего персонального автомобиля положенного ему по штату личного шофера. Последний жалобно скулит о своей ответственности за технику и транспортируемую персону, но разжалобить твердокаменного начальника ему пока не удалось ни разу. Нечитайло нравится самому небрежно крутить рулевое колесо и нестись на максимальной скорости по украинским дорогам, от которых часто осталось одно название. Сейчас время для автомобильных путешествий вполне подходящее: припекло майское солнышко, подсушив непроходимую черноземную грязь и связав населенные пункты вполне преодолимыми колесным транспортом путями.

Как там в поговорке: «Машиной овладеешь – легче путь одолеешь!»? Вот и одолевает Нечитайло дальние пути, возникая как черт из табакерки то здесь то там, сея то панику, то отчаянье среди тех представителей соваппарата, кто не сумел «коренизироваться» и освоить тонкости украинского языка и культуры. Сейчас он бодро направляется в Новоникольский район, где его ждали с содроганием.

Впрочем, причины этих индивидуальных автопробегов лежали не столько в любви коренизатора-украинизатора к простору и скорости, сколько в желании удалиться от чужих любопытных глаз в укромные места на каких-нибудь отдаленных хуторах. Зачем? Встреча! Как много в этом слове слилось для тех, кто профессионально играет в хитрые агентурно-оперативные игры.

Я извлек из кармашка просторной рабочей куртки часы-луковицу. Стрелка двигалась непозволительно медленно, но оно и неудивительно. В засадах, в тягостном ожидании, время всегда замедляет свой ход, чтобы потом компенсировать это отставание тем, что понесется в галоп, когда настанет пора действовать.

Эх, главное, чтобы наводка сработала. Но те, кто ее давал, пока что в промахах не замечены.

– Припозднился, сучий потрох, – скривился Петлюровец, присевший на корточки рядом со мной, приподнимая стволом револьвера козырек вечно сползающей на нос широкой кавказской кепки. Он был раздражен, как и обычно, когда долго не имел возможности затянуться папиросой или, на самый крайний случай, самокруткой с доброй махорочкой. А в засаде не курят. В засаде ждут.

Неторопливо протащилась по дороге крестьянская подвода с горшками, на которой сидел старик в чистой холщовой рубахе, широких портах и лаптях. За ней весело бежали два босоногих пацаненка. Двигайте побыстрее отсюда! Нам только посторонних здесь не хватало!

Ну же! Где ты, чертов автомобилист-коренизатор?!

Прошло еще пять минут. И чарующей музыкой прозвучал для моих ушей долгожданный нарастающий рокот автомобильного мотора.

Из-за деревьев появился зеленый двухместный французский «Сенешаль» с откидным верхом. Трофей польской войны двадцатого года. Но еще ездит, притом достаточно шустро. Крепкая машинка и ремонтопригодная. До поры до времени. Ведь чем хороши для специалистов нашего профиля автомашины – их легко обездвижить, всадив в двигатель меткую пулю.

Время пришло! Встаю во весь рост. Вскидываю «мосинку». И безукоризненно точно разношу одним выстрелом двигатель. Тот чихает. Захлебывается. Машина виляет в сторону, зарывается носом в жесткий придорожный кустарник. Из нее выпрыгивает перепуганный незнакомый знакомец с явным намерением задать стрекача.

– Стоять! – кричу я, для острастки еще раз пуляя в воздух.

Водитель «Сенешаля» резко вскидывает руки, кричит что есть силы:

– Не стреляй! Сдаюсь!

Так он и застыл около машины, подняв руки вверх и затравленно рассматривая подходящую к нему троицу. Никого из нашей группы он не видел раньше – ни меня, ни Петлюровца, ни Одессита. Ну вот и повод познакомиться – «нечаянная» встреча на сельской проселочной дороге.

– Не доехал, комиссар? Бывает, – хохотнул Петлюровец, снова поправив кепку стволом нагана и им же тыкая в грудь пленнику.

Нечитайло был полноват, курчав, черноволос, с пронзительными карими глазами. Одет форсисто, в стиле «шофер авто»: кожаная куртка, кожаный шлем, кожаные очки-консервы.

– Товарищи… Господа… – сбился он, все еще надеясь взять ситуацию под контроль. – Вы что-то напутали! Я не комиссар. Я учитель украинского языка!

– Как на собраниях – то комиссар, а как в степи – то учитель, – кивнул Петлюровец. – Чему учишь? Как москалю сподручнее вильну Украину в рабстве держать?

– Да я за нее, за нэньку Украину, всю жизнь положил! – искренне возмутился Нечитайло.

Тут разверзлись хляби небесные, и потопом хлынули слова. Видя, что дело пахнет керосином, он многословно и с готовностью принялся унижаться, умолять. Долдонил, что в душе всегда был против советской власти. Готов сотрудничать ради ее поражения. Да что там готов – уже сотрудничает с поляками, от которых, если что с ним случится, нам не поздоровится, из-под земли достанут. Зато если согласимся его отпустить и расцеловать при этом в обе щеки – так Польша за этот благой жест завалит нас оружием и деньгами на подрыв советской власти. В общем, вербовал нас как только мог.

Про Польшу – это интересно. Тут стоит расспросить его поподробнее. Пусть даже теряя время и рискуя, что на дороге появятся ненужные нам свидетели.

Страх за свою жизнь что-то сдвинул в мозгах «коренизатора». Он легко выдавал явки и пароли. Может, они и пригодятся нам когда-нибудь. Во всяком случае, Петлюровец, засунув за пояс наган, добросовестно, со сноровкой стенографиста фиксировал откровения карандашом в свой блокнот.

– Готов все сделать! Мы с вами на одном корабле! – в итоге совсем приободрился советский чиновник. Он знал, что в этих лесах пошаливают украинские националистические шайки, и теперь всей душой был готов примазаться к одной из них.

– Не интересует, – огласил я вердикт и отошел в сторону, сделав условленный знак рукой.

Нечитайло еще не знал, что мы пришли не за его готовностью к сотрудничеству, а за его жизнью. За жизнью моего некогда соратника по партии большевиков. Его беда в том, что он в расстрельном списке. Который нами исполняется неукоснительно и неотвратимо.

Петлюровец с пониманием кивнул… Хлыстом щелкнул револьверный выстрел. Я вздрогнул, как будто попали в меня.

Сделали. Сработали. Как же ненавидел я сейчас сам себя… Хотя все меняется, и от ненависти до любви один шаг. Так что я еще буду иметь возможность возлюбить себя. Когда смою грязь от вынужденных злодейств. А пока прочь посторонние чувства!

Пора уходить. Записочку не забыть на месте преступления оставить, чтобы не забывали и не расслаблялись. «Нет – Украине пролетарской! Да – Украине украинской! Народный защитник Указчик».

Завтра нас ждут новые подвиги. Поджигать Малороссию, раздувать искры народного гнева, взросшего на зернозаготовках и коллективизации с выселениями. Пепел Свободной Украины стучит в мое сердце, как пепел Клааса стучал в сердце средневекового революционера Тиля Уленшпигеля. В общем, Украина будет свободной!..

Глава 2

Жаркое солнце июня 1931 года высушивало землю. Дождей не было, зной изнурял. Но дела у шайки Указчика шли неплохо.

Вчера подломили кассу Потребкооперации в сонном райцентре Завойск. Заявились туда со всей дури всей толпой. Пальнули пару раз для острастки. Такого там давно не бывало, сопротивления ошеломленный народ не оказал. Пока прочухались да забегали – мы уже по коням и на простор. А денежки лишними не бывают. Нужно щедро подогревать добрых людей, которые к тебе тянутся всей душой. И ничто не греет их души лучше, чем деньги, особенно вожделенные царские и советские золотые червонцы.

Вот они, те самые добрые люди. С трудом уместились почти три десятка человек в просторной глиняной мазанке в степи. Мы сами себя обозначили как вольный съезд с незатейливым скромным названием «Великая Украина».

Расселись за длинными столами, составленными буквой «Г», люди: бородатые и гладко выбритые, цивильно или по-крестьянски одетые, чавкающие и заглатывающие стакан самогоночки-горилочки или чинно тыкающие вилкой в капусту и поднимающие рюмочку непременно с тостом «За свободу и волю». Это мои соратники. Бандподполье.

Горилка уже начинала кружить буйные головушки. Один из делегатов, глянув на внимательно взирающего на него черно-белого героя Гражданской войны Семена Буденного, затаившегося в застелившей стол газете, нервно икнул и вонзил в него нож:

– Курва!

Сегодня на Украине, особенно на западе, редко где найдешь место, возле которого не завелась бы своя банда. Обычно хлопцы больше прятались, чем воевали, серьезной силой не являлись, поскольку раздроблены и разобщены. Этот недостаток я и исправлял по мере сил, наводя между ними связи и сплачивая в единое целое.

Кого только не притягивала «Великая Украина». Кулаки, разбойники, бывшие петлюровцы, сечевые стрельцы, анархисты, белогвардейцы. Забытые и вновь воспрявшие персонажи времен вольницы Гражданской войны и Польской кампании. Разбуженные коллективизацией и стоном раскулачиваемого и сгоняемого в колхозы народа, они выкопали из захоронок винтовки и обрезы.

Конечно, масштабы далеко не те, что после революции. Тогда в бандах воевали тысячи. Сейчас десяток сабель уже величина, да и тем приходится все время хорониться, бежать. Потому как за ними охотятся. Против них воюет уже состоявшееся государство, а не просто Советы рабочих и крестьян, только взявшие власть.

Я у всей этой братии теперь Указчик. Это, конечно, не атаман, который «что хотит, то и воротит». Это скорее такая указующая длань. Почему такая честь досталась именно мне, прибывшему из далекой Сибири, неприлично молодому, да и не бывавшему в этих краях уже лет пять, хотя многие из предков вросли корнями в малоросские земли? А кому же еще? Пока эти борцы за покой и волю щупали деревенских баб да шумно грозились перебить активистов и зернозаготовителей, я занимался грязной и шумной работой. То есть террором.

Один за другим я неотвратимо выщелкивал врагов Украины и прочих большевиков. То из-за засады пристрелим супостата. То домой к наиболее опостылевшему комиссару завалимся. И разговор короткий: пуля – и конец, делу венец. Так за мной утвердилась репутация готового на все и не боящегося никого народного героя.

Несколько месяцев, что мы ведем активный террор, нам удавалось успешно уходить от поднятых на наш розыск и ликвидацию бойцов ОГПУ, милиции и армии. Товарищи большевики в поисках нас носом землю рыли, но находили там только «желуди», то есть цепляли всякую мелочь. Мой же отряд просачивался как вода через решето.

Хотя Украинская Республика и наводнена людьми в форме, которыми эффективно проводились массовые мероприятия по околхозиванию и раскулачиванию крестьян, уходить на этих просторах, скрываться и отлеживаться удавалось на удивление легко. Огромная часть населения готова была дать убежище «захисникам (защитникам) Украины», тем более тем, которые против колхозов и комиссаров бьют. А еще когда этот «захисник» деньги дает. И плюс к этому обещает жестокую месть предателям… Так что прятались, хоронились, выходили на цели мы без особых проблем.

Также без особых проблем удалось создать агентурную сеть в более-менее приличных населенных пунктах, систему связи и оповещения. Деньги и ненависть части населения как к советской власти, так и к Москве творили чудеса. Правда, и помогли мне некие благодетели тут очень хорошо, но это уже совсем другой разговор.

Еще нужно пояснить, что тянулось бандподполье не столько ко мне, сколько к моему оружию. Прошел слушок, который я не опровергал: у Указчика есть доступ к заныканным еще Петлюрой секретным оружейным складам. Там и винтовки, и пулеметы, и даже артиллерия. Хватит, чтобы кацапов скинуть хотя бы в нескольких районах, «освободительную власть» там установить, а потом начать эту земельку по разуму делить.

Время от времени приходилось устраивать вот такие сходы «Великой Украины», рискуя каждый раз, что информация о них утечет в ОГПУ. На этих пьяных сборищах думы думали об Украине, о ее светлом, свободном от москаля, грядущем и – самое сладко-мечтательное – о распределении будущих должностей. И еще меня постоянно вопрошали, когда делить будем петлюровское оружие, а потом и саму Украину. Обычно от наполеоновских планов я отбрехивался чем-то многозначительным:

– Промедление, как и ранний старт, одинаково губительны для восстания. Пока еще рано. Но когда придет момент, все должны встать в ружье. Не медля и не сомневаясь.

– За нас не беспокойся! Мы завсегда, – звучали пылкие заверения. – Только оружие нужно! Оружие! Оружие!

Вот и сейчас заседание проходило в обычном русле, в томном блаженстве от обилия дармовой выпивки и жратвы. А тут я еще для полноты ощущений вывалил сумку с награбленными деньгами и объявил торжественно:

– На поддержку отважных борцов!

Секунда онемения. А потом ликующие вопли и сладость дележки. Пусть досталось каждому не так уж и много, но ведь досталось. Это такой прозрачный намек: с Указчиком не пропадешь.

Во время всей этой суеты в уголке сидел насупленный худощавый субъект, уже седой, в возрасте, неприлично интеллигентского вида, в круглых «очках-велосипедах», и взирал на всех осуждающе. Он был из вечно недовольных революционеров. Воевал и с царизмом, и с УНР, и с гетманом, теперь воюет с большевиками. Чудом остался жив. Готов воевать и со мной, со временем, если я взлечу высоко. Но пока мы союзники. И по нашей договоренности в самый сладкий момент дележа денег он ввернул свое веское слово:

– Господа, вам не совестно?!

Собравшиеся посмотрели на него с недоумением. Похоже, этот гнусный тип решил выдернуть их из такого приятного состояния благосостояния и спустить с небес на землю. Мол, праздник помни, да будни знай.

– Пьем! Делим награбленные деньги! – вдруг неожиданно громогласным, уверенным голосом зарокотал «интеллигент».

– Экспроприированные, – поправил я.

– Один черт ворованные! И забыли, кто мы, зачем мы? А сейчас гибнут от чекистских пуль наши братья!

– Это ты про Коновода? – хрумкнув огурцом, скептически посмотрел на «интеллигента» здоровяк, похожий на обросшего шерстью низколобого древнего человека, какими их рисовали в школьных учебниках. – Сам себе виноват. Ибо неча без общества в печку лезть. Когда некому холодной водички подлить, так и спечешься.

Суть проста. Два дня назад прискакал гонец со Златопольского района, что на юго-западе Украины, где вспыхнуло народное восстание. Началось с попыток селян вернуть из колхоза коров. Сельские власти им это сделать не позволили. Тогда бабы подняли крик и визг. К ним присоединились мужики с вилами. Понесся ласкающий ухо селянина клич: «Бей Советы!» Вот и забили всей ватагой насмерть председателя сельсовета и уполномоченного по зернозаготовкам. Народ в селе был ушлый и боевитый, поэтому поднятое по тревоге ОГПУ наткнулось на вырытые траншеи и стройный ружейный залп. Потом подошли войска, с которыми биться – гиблое дело, и в окрестные леса, с вилами и ружьями, убежало несколько сот мужиков. Так бы они и маялись неприкаянно между березками и елями, пытаясь понять, что на них нашло и чем все это грозит, но тут появился Коновод.

Личность эта примечательная и известная в узких и широких кругах. Тоже «захисник Украины». Прям как я, скрывающийся по норам и подтачивающий фундамент новой власти, только пожиже. Не числилось за ним стольких громких дел. Но сейчас, пользуясь оказией, он решил засиять на небосклоне яркой звездой. Привел своих людей и возглавил восстание.

Это была одна из причин экстренного «заседания общества», о которой за горилкой и салом все как-то забыли. А гонец спокойно сидел в углу и не спешил лезть поперек батьки в пекло. Зато вопрос поднял «интеллигент».

В помещении возник ропот, перерастающий в гвалт. Большинство собравшихся вполне устраивали и выпивка, и деньги, и разговоры о Свободной Украине. Однако воевать особо не хотелось никому. Но тут нарисовалась наиболее активная группа во главе с «интеллигентом», которая заразительно звала к топору.

– Как будем друг другу в глаза смотреть?! – пророкотал «интеллигент».

– А на хрена мне твои глаза? – хмыкнул «древний человек» и хрустнул очередным огурцом.

Но постепенно одержимость активистов сделала свое дело, и стал побеждать решительный настрой. Горилка била в буйные головы.

– Помочь надо! – завели хором беглые кулаки.

– Не сдюжим, – возражали городские. – Коновод себе все одно шею свернет.

– Ну и пускай. Мы вовремя уйдем. Зато обид народных побольше будет. А обиды что хворост: оглянуться не успеешь, как костерок запалится. Так и сгорит эта бесова власть! – крикнул кулак.

– Любо, – громогласно проревел тучный казак.

– Любо, любо, – скривившись, крякнул «дикий человек».

Потом крики. Нестройное «ура».

И неожиданно повисло молчание. Все уставились вопросительно на меня. Мол, руководи, зря, что ли, мы твою горилку пьем и деньги с тебя берем? Тем более в военных делах вроде как специалист.

Я нехотя кивнул:

– Дело опасное. Кровавое… Но делать надо!

– Надо!

– Все как один!

– Только не я вас подбил на лихое дело, – осторожно произнес я. – Так что в случае чего и спросом не грозите.

– Любо! – шарахнул стаканом о стол казак, так что самогон расплескался мутной жижей.

Ну, любо так любо. План действий я продумал заранее и начал излагать его. Многие тут же трезвели. У других физиономии становились кислые. Но назад сдать уже никто не смел. Бунт так бунт – бессмысленный и беспощадный…

Глава 3

В центре площади возвышалась наспех сколоченная корявая виселица, на которой с мерностью метронома покачивались два тела. Здесь же наличествовал двухтумбовый тяжелый богатый стол с искусной резьбой. Скорее всего, его привезли в эти глухие края в революционные голодные времена, когда деревня азартно грабила город и за мешок картошки можно было выменять все фамильные драгоценности и норковое манто в придачу. Сейчас на стол вскарабкивались пламенные и голосистые ораторы. А вокруг бурлила и пенилась кипящим молоком перегретая толпа.

– Не будем под большевиками! – слышались отчаянные и полные решимости крики.

– Нам такой советской власти не нужно!

– Это не власть, а бандиты. Она нас ограбила и забрала все!

– В Польшу все уйдем!

– Вместе с землей!!!

Вокруг «постамента» стоял с десяток очень серьезных мужиков, в перепоясанных ремнями рубахах навыпуск, справных сапогах, мятых картузах. Они исподлобья осматривались кругом. Кто-то из них сжимал винтовку, а кто-то обрез.

А за ними застыл в гордой позе невысокий, гладко выбритый мужичонка лет сорока пяти. Одет он был в вышиванку, поверх которой накинута длинная, почти до колен, кожаная куртка. Хотя было жарко, но он, судя по всему, жары не ощущал, наоборот, время от времени зябко и болезненно ежился. На злом, изборожденном оспинами лице читалось наслаждение происходящим. Вот он, Коновод. Вдохновитель всей бузы и на этот момент любимец местного народа. Эдакий племенной вождь.

Вопли становились все громче. А выкрики все радикальнее. Толпа привычно заводила сама себя:

– Геть комиссаров!

– Повесить учителя!

– Так он сбег!

– Тогда домохозяйку его повесить! Приютила змею!

– А давай!

– Она же тоже сбегла!

Нормальный такой бунт. Виденный мной не раз. Здесь царит иррациональная ненависть. Полное равнодушие к чужой жизни. И неутолимая жажда поиска врагов, с которыми надлежит разделываться максимально жестоко, хоть на куски резать. Не один же бунтуешь, в толпе. А толпа – она такая, как добрый поп: все грехи спишет.

Я, ледоколом раздвигая спаянные льды толпы, устремился к предводителю народного гуляния. За мной в кильватере двигались Одессит и Петлюровец. Первый был весел, наслаждался кипением страстей. Второй, наоборот, угрюм, насторожен, рука его лежала на кобуре. А справа от меня вышагивал, как павлин, добрый хлопец Тараска, гонец, которого Коновод посылал ко мне за помощью. Благодаря ему наш небольшой отряд и запустили в село, даже не попытавшись для порядка пристрелить.

Охрана предводителя, завидев нас, потянулась к оружию и сомкнула ряды. Но тут я гаркнул:

– Осади! Своих не признали?! Я Указчик!

Теперь на меня соизволил обратить внимание сам Коновод. Ожег недобрым взором. Шагнул навстречу, грубо раздвинув своих архаровцев… И кинулся обниматься.

– Знал, что на помощь придешь! – приговаривал он, охаживая меня ладонями по плечам. – И народ приведешь!

– Ну так куда ж денемся, – скромно отвечал я. – Против Советов дружить надо!

– Надо, – как-то гулко произнес Коновод. Понятно, что дружить ему со мной вовсе не хочется, потому что сразу ставится вопрос о старшинстве, но обстоятельства обязывают. – Пошли в мой штаб. Думу думать будем, как именно подсобишь в общем деле.

– И решим заодно, зачем мне это надо, – добавил я.

Штаб размещался в сельской библиотеке, именуемой избой-читальней. У входа расположилась толпа в гимнастерках, некоторые с ружьями, на фуражках некогда сияли красные звездочки, но их выдрали с мясом. Это были новообращенные и раскаявшиеся, искупающие вину перед украинским народом, то есть перешедшие на сторону восставших, бойцы красноармейской территориальной роты. Своего командира они успешно расхлопали. Еще двоих комсомольцев казнили с таким сладострастным удовольствием, что, глядя на это, при первой возможности треть роты сбежала. Оставшиеся постановили идти под начальство батьки Коновода и биться за него до конца.

В избе даже не успели убрать все идеологические атрибуты, так что с портрета на стене укоризненно взирал Карл Маркс, а на полу были разбросаны советские газеты.

Натюрморт тут был привычный для таких сборищ. Несколько столов составлены вместе. На них разложена жратва и выставлен самогон. Трое оголодавших «детей Украины» с ряхами, которые за день на бричке не объедешь, сосредоточенно угощались.

– А ну вон отсюда, дармоеды! – рявкнул Коновод неожиданно зычным голосом.

И жрунов как ветром сдуло. Мы остались в избе вдвоем.

– Смочи горло, – кивнул Коновод на литровую бутыль самогона. – Под амброзию и разговор веселее.

– Нет, благодарствую. Когда в деле, я не пью, – отрицательно покачал я головой, примостившись на лавку.

– Ну и правильно. – Коновод вдруг резким движением смахнул бутылку со стола, так что она упала и покатилась по полу, расплескивая мутную жидкость. Вытащил из кармана кожанки серебряную флягу и приложился. Я ощутил запах коньяка.

Он сунул флягу обратно в карман и на миг замер, оловянными глазами смотря куда-то впереди себя, в одному ему видимую даль. А я смотрел на него, осмысливая первые впечатления, которые бывают часто самыми верными.

Павло Христюк, поначалу прозван был Христосиком, но постепенно его стали величать уважительно – Коноводом, что означает нечто вроде предводителя. Насколько о нем был наслышан, это такой рафинированный продукт Гражданской войны, вся его суть огранена ею, там он был сотворен как лидер и без нее он себя не мыслит. Побывал на службе у всех участников азартной игры по дележке и реформированию Украины. Прислуживал гетманам и немецким оккупантам после Брестского мира. Командовал отрядом у «зеленых» – бандитов атамана Зеленцова. Повоевал у Петлюры, Махно. Одно время даже прибился к красным, но не прижился: те слишком сдерживали неудержимые порывы его души. Так и штормило его от угла к углу, пока не вбилась накрепко и бесповоротно в его башку идея о самостийности Украины, которой мешают жить, – и далее по списку: «комиссары, поляки, москали, жиды и прочие, прочие, прочие».

Когда война затихала, не брезговал он контрабандой и бандитизмом. Сновал между Польшей, Румынией и Украиной. А в прошлом году возник в виде заступника обижаемых Советами раскулачиваемых крестьян.

Страшно ушлый и неестественно живучий. Только в этом году пару раз попадался в засаду ОГПУ и успешно уходил, оставляя за спиной убитых соратников. Притом в последний раз, в феврале, пристрелил своего двоюродного брата, которого посчитал предателем, устроившим ему ловушку. Был страшно подозрителен и скор на расправу. И с таким кровососом мне предстояло искать общий язык. Потому как нужно. А нужда и цепи рвет.