Свет – это мы
Я закрыл глаза, так же, как делал это пятничными вечерами в Вашем кабинете. Успокоил свои мысли, спустился глубоко внутрь себя и спросил Личность, что она посоветовала бы касательно Эли. Когда я открыл глаза, Исайя сказал, что его радует моя молитва, а когда я решил его не поправлять, добавил, что я обязательно обрету веру. Потом он сказал, что если кто и может помочь Эли, то это я. «Даже со всем тем, что случилось», сказал он.
– Этот парень поселился у тебя во дворе не просто так, – добавил он. – Как ты собираешься ответить на зов Господний, Лукас? Как исполнишь служение Всевышнему? Ты одарен духовной силой. Я видел ее. Скрывать от мира такой свет – просто грех.
Исайя ухватил мою голову и прижал к себе, так что мой лоб уперся ему в ключицу. Руки у него были сильные, он держал меня и обращался к своему богу с просьбой помочь мне исполнить мое предназначение. В своей молитве он еще раз упомянул, что я добрый человек, что я помог многим подросткам, а потом сравнил меня с Самсоном, которому филистимляне сначала отрезали волосы, а потом ослепили и заковали в кандалы. Потом он сказал: «Господи, ниспошли моему другу и коллеге Лукасу силу, достаточную, чтобы повалить столпы, в которые он упирается, и восстановить порядок и согласие в помощь этому мальчику. Отче наш, Ты знаешь, что я молю тебя обо всех твоих чадах ежедневно, но этому, во дворе, нужна лишняя порция. А наш Лукас – именно то, что нужно, и мы с Тобой оба это понимаем. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь».
Тут Исайя отпустил меня, но сжал мое плечо еще крепче обычного, так, что я поморщился, а потом притянул к себе для дополнительного объятия. Потом он дважды похлопал меня по щеке, а потом рассказал, как дела в школе, и упомянул, что его дочь Ализа ждет ребенка. Он засмеялся, потому что Ализа, оказывается, объявила, что это они с мужем беременны, и сказал, что мы с ним окончательно устарели и скоро совсем перестанем понимать младшее поколение.
В выпускной год, который для нее был уже много, много лет назад, Ализа часто приходила ко мне в кабинет, поскольку с ней случилось то, что обычно называют «кризис веры» – то есть она начала сомневаться в той религии, которая досталась ей по наследству от Бесс и Исайи. Она настолько запуталась в своих чувствах по этому поводу, что совсем перестала есть. Я по большей части просто сидел и слушал, но иногда также вставлял замечания, что она теперь взрослая девушка и только от нее самой зависит, как устроить свою будущую жизнь. Я помню, какое страдальческое было у нее выражение. Родители ожидали, что она так и будет петь в церковном хоре и учить малышей в воскресной школе, а у нее больше не было на это душевной энергии. И еще я помню, что удивлялся тогда – как это Бесс и Исайя, будучи настолько чуткими и заботливыми людьми, воспитали дочь, которая боится сказать родителям, чего ей на самом деле хочется. Меня это огорчало, но Исайе я не проронил ни слова. Это был секрет Ализы, а не мой.
Сразу после выпускного она отыскала меня на школьном футбольном поле, поцеловала в щеку и заключила в объятия, которые продолжались немного дольше, чем позволяли рамки приличия, шепча мне в ухо: «спасибо, спасибо». В конце того лета она улетела в университет в Лос-Анджелесе. Я ее в последнее время почти не встречал – она осела в Калифорнии и в Пенсильванию наведывается редко.
Так вот, мы сидели в гостиной послемолитвенно, и я был рад за Исайю и за беременных Ализу и Роберта, ее мужа – и я так и сказал вслух, – но на самом деле я был гораздо сильнее обеспокоен появлением Эли у меня во дворе.
Чего он хотел?
Что ему было нужно?
Почему он выбрал меня?
А вдруг он явился, чтобы наказать меня, потому что решил, что я в чем-то виновен? Я легко представляю себе, как неокрепший ум мог запутаться, пытаясь сопоставить все детали событий того вечера в кинотеатре, попавшие в прессу, и тем более вывернутые наизнанку в интернете, не говоря уже о том, как слухи искажаются последствиями посттравматического стресса.
К моему удивлению, Исайя принес дорожную сумку и сказал, что Джилл останется на ночь с Бесс – чтобы «переговорить по-женски», – а сам он будет спать на моем диване, на случай если с Эли будет что-то не так.
– Каин и Авель, – сказал Исайя. – С первым, самым трудным заданием ты справился. Теперь пришла пора заняться юным пастухом, который и сам не более, чем агнец. У этого мальчика во всей его сущности не найдется ни крупинки злобы, но последние события научили нас, что ни на что нельзя полагаться. Так что давай медленно и внимательно.
Я думаю, он хотел сказать, что трагедии странным образом влияют на сознание, но не мне Вам об этом рассказывать. Думаю, и Юнг бы согласился.
Той ночью, когда я запер дверь и встретился со своей окрыленной Дарси, она указала на пятно оранжевого света за окном и сказала: «Путь вперед лежит через этого мальчика».
Я спросил, что это значит.
– Путь вперед лежит через этого мальчика, – повторила она.
– Было бы лицемерием с моей стороны продолжать писать письма Карлу, и в то же время отказываться от общения с Эли, так? – уточнил я. – Это в своем роде духовное испытание, да?
– Путь вперед лежит через этого мальчика.
Больше моя окрыленная Дарси ничего не сказала.
Утром Исайя встал и пошел в школу, а мальчик никак себя не проявил, даже когда Джилл к обеду вернулась и потыкала в палатку метлой.
Эли сидит в палатке уже четвертый день. Я не смог его застать снаружи от нее, хотя следил довольно внимательно. Все это очень странно, и – прошу прощения за подробности – мне очень интересно, каким образом он облегчается.
Я написал Вам это письмо, подпитал, так сказать, свои силы при помощи нашей терапевтической общности и теперь собираюсь поговорить с Эли – как только вернусь с почты.
Видите ли Вы меня, когда я иду мимо Вашего дома? Я всегда машу Вам рукой. Иногда я представляю себе, будто Вы подглядываете в щелку и улыбаетесь. Я прохожу мимо несколько раз на дню, в надежде, что когда-нибудь планеты сойдутся, как любят говорить.
Я очень скучаю.
Ваш самый верный анализируемый,
Лукас
4
Дорогой Карл!
Вы знакомы с Сандрой Койл?
Юрист.
Член родительского комитета.
Мелированные волосы до плеч?
Тяжелые очки в черепаховой оправе?
Дорогие костюмы?
Ее муж Грег – профессиональный игрок в гольф – погиб в кинотеатре «Мажестик» и немедленно преобразился в ангела. Я видел, как он вознесся в небеса, как и остальные шестнадцать, включая Дарси и Леандру.
Вы знаете, что Сандра была первой, кто согласился говорить с прессой после событий в кинотеатре «Мажестик»? Только она почему-то использовала при этом местоимение множественного числа. «Мы не позволим замолчать эту трагедию. Мы будем бороться. Мы будем осаждать политиков. Из этого хаоса мы извлечем порядок» – и это все не спрашивая никого из нас.
В сети есть видео с ней, снятое в ночь после стрельбы. Она смотрит прямо в объектив, макияж размазан, волосы всклокочены, на шее пятна крови. Уставив в камеру свой длинный палец, она вещает: «Позор трусливым политикам, благодаря которым подросток может свободно приобрести оружие и патроны. Позор оружейным дельцам, взявшим мзду от девятнадцатилетнего, да еще явно не в своем уме. Позор родителям, воспитавшим убийцу».
Когда я смотрю это видео, мне становится тошно. Мне не кажется, что вину можно вот так аккуратно распределить. Возможно, позор распространяется на весь город Мажестик, за то, что он коллективно произвел Джейкоба Хансена, которому, кстати, в день трагедии был двадцать один год, а вовсе не девятнадцать. Сама Сандра – разве она не член того же сообщества? Или, может быть, позор системе школьного образования в Мажестике, частью которой являлся и я. Я провел большую часть своей сознательной жизни, изо всех сил пытаясь предотвратить именно такие трагедии. Мне кажется, что я сделал все возможное, хотя с Джейкобом я никогда лично не работал. Были также и многие другие – Исайя, к примеру, – посвятившие всю свою карьеру воспитанию сознательных, чутких молодых людей. Исайя точно не заслуживает позора.
Сандра не знала, что ее муж обратился в величественного, исполненного благодати и источающего спокойствие ангела, и поначалу я прощал ее за слепую злобу и случайные метания.
Но в первые дни после трагедии у Сандры также не было никакого способа узнать, каким именно образом к Джейкобу попало оружие или какая причина побудила его начать расстреливать своих соседей, пришедших посмотреть рождественское кино в старом здании, имеющем историческое значение. Поэтому от ее праведного гнева мне было немного не по себе.
Не подумайте дурного: я вполне понимаю, как ей больно. И жажду мести, свойственную людям, я тоже понимаю. Но неумолимость и непоколебимость ее ненависти – особенно после того, как прямо на ее глазах был убит ее муж, – вызывала во мне смешанные чувства, хотя я какое-то время держал их при себе. Разумеется, я поделился ими с Дарси, и она сказала: «Сандре не было даровано видение. У тебя перед ней огромное преимущество, не забывай».
Я догадываюсь, что окрыленный Грег не нашел в себе силы воспротивиться восхитительному сиянию, и потому отправился в вечное путешествие к его источнику, оставив Сандру разбираться во всем в одиночестве. Из всех одна лишь Дарси смогла временно бороться с притяжением всеобъемлющего света. Она предупредила, что не сможет удерживать себя вечно и что мне нужно подготовить себя к тому, что однажды и она исчезнет. Мы работаем над этим вместе, каждую ночь в запертой спальне – готовимся к неизбежному расставанию. Но я вполне осознаю свою привилегию. Возможно, и мое сердце было бы настолько же полно злобы, как и сердце Сандры, если не больше, не подари мне Дарси способность видеть ангелов и не останься она со мной, пока я пытаюсь примириться с новой действительностью.
«Подержать душу за руку», как она выражается.
Вскоре после трагедии Робин Уизерс, старший библиотекарь города, организовала в каком-то смысле группу поддержки для выживших. Почти уверен, что и Вам было направлено приглашение, но поскольку Вы ни разу не появлялись на собраниях и не отвечаете на мои письма, поклясться в этом я не могу. Я спросил у Робин, приглашала ли она Вас, и она заверила меня, что да, непременно, но возможно, что она меня обманывает. Не могу себе представить, зачем ей это могло бы понадобиться, но в этом безумном мире ничего нельзя исключать, и горе иногда воздействует на людей очень странным образом.
Поначалу собрания оказывали благотворное влияние. Специалисты по переживанию утраты беседовали с нами всеми вместе и поодиночке. Лично я имел разговор с приятным мужчиной по имени Трэвис, но чувствовал себя при этом неловко, хотя он был исключительно тактичен. В середине отведенного нам времени меня посетило ощущение, что я изменяю Вам с ним, так что я встал, объявил, что посещаю психоаналитика, и попрощался. Он вышел вслед за мной в спортзал – кабинки для бесед были устроены прямо там при помощи раздвижных перемычек и занавесок.
Он все повторял, как важно для меня должным образом все проработать, поскольку передо мной стояла, как он сказал, «титаническая психологическая задача», которую он, по его уверениям, мог помочь мне решить.
Я понимал, что говорит он искренне, но он явно не собирался применять юнгианский подход, как мы с Вами, и поэтому я решил, что он только запутает то, чего мы уже достигли. Я вспомнил о неприкосновенности аналитического ящика, об удержании пара, на котором готовится рис, о том, что алхимический процесс ни в коем случае нельзя прерывать. Я улыбался и повторял про себя: «Карлу не придется за меня стыдиться».
Я аккуратно ходил на лекции и общие встречи, высиживал сеансы, где все совместно плакали над утратой, и пытался ощутить, как лучшая часть моей души любит лучшие части всех остальных душ. Иногда я держал других пострадавших за руки или позволял им пропитывать слезами мою рубашку. В этом чувствовался какой-то смысл – во всех этих мероприятиях, подчеркивавших общность наших переживаний и предоставлявших помощь в осмыслении произошедшего.
В то время я каждую ночь спрашивал Дарси, нельзя ли мне рассказать на общих собраниях о моем божественном опыте. Я убеждал ее, что для многих явилось бы откровением, что их близкие не страдали, не боялись, а моментально претворились в высших существ, куда более прекрасных и просветленных, чем самые лучшие люди на свете. Мне самому выпала огромная удача почувствовать целительную силу этого знания на себе, и поэтому мне казалось, будто я жестоким образом утаиваю от всех чудодейственное лекарство, которым обладаю. Дарс же возражала, что только пройдя с Вами через юнгианский анализ я оказался восприимчивым к принятию священного, то есть был в состоянии вместить в себя откровение и не получить при этом психологическую травму, могущую неподготовленного привести к диссоциации или, того хуже, разрушению личности.
– Непосвященного такой рассказ может без преувеличения свести с ума, – говорила она. – Только имеющий глаза да видит, а имеющий уши да слышит. Скрытое предназначено не для всех. Это потайное знание.
Но вдруг оно вместе с тем еще и всеобъемлюще целительно? Бальзам для души? Я не мог отделаться от этой мысли. Не думаю, что мог предложить бы всем остальным хотя бы что-нибудь, да и просто вытаскивать себя по утрам из постели, если бы своими глазами не видел, как умершие восстали и вознеслись, если бы каждую ночь не общался с ангелом, обволакивающим меня своими крылами и восстанавливающим целостность моей души. Перья, оставляемые моей женой в качестве доказательства, служат моему разуму ежедневным спасением.
– Тебе будет явлено поручение, – говорит Дарси, – и ты поймешь, когда увидишь его.
Так что об ангелах и прочих подобных материях я молчу, но во всех остальных смыслах пытаюсь помочь, как уже и описал ранее.
Все Выжившие, как мы теперь себя называем, собрались вместе 26 декабря, на второе Рождество, так сказать. Правда, мы не ели праздничный ужин, не открывали подарки, не пели святочные песни. Просто сидели вместе в библиотеке. Каждый из нас плакал в чье-нибудь плечо, и все говорили, насколько невыносимо было терпеть рядом присутствие тех, кто не сидел с нами в кинотеатре в момент трагедии, потому что они просто не понимали. Они действительно не понимали. Никто, даже Джилл.
Вы, наверное, видели, что Марк и Тони – пара, которая купила и отреставрировала историческое здание кинотеатра «Мажестик», – наняли рабочих, чтобы те повесили огромную траурную драпировку по всему фасаду, сделанному под церковный фронтон, в память о погибших. Они также объявили, что кинотеатр закрывается на неопределенный срок, в знак уважения к скорбящим. Не сомневаюсь, что многие могли бы принять это в качестве достойного жеста. Но они не были с нами тем вечером, так что им было не понять, что черная драпировка никому и ничем не помогала. К тому же поход в кино был для нас с Дарс заменой похода в церковь. «Туда приходят, чтобы восстановить веру в человечество! Смеяться, плакать, быть ребенком!» – любила говорить Дарси, и я с ней в общем согласен. Мы ходили каждую неделю. Поэтому, когда Марк и Тони отменили кино, для меня это явилось в каком-то смысле дополнительным наказанием. И то, что весь город был теперь лишен еще одной радости, меня очень угнетало.
Заставить себя плакать со всеми остальными я не мог, потому что окрыленная Дарси утешала меня каждую ночь.
Сандра на собраниях не проронила ни единой слезинки. Она также ни с кем не обнималась и не держалась за руки. Она только бесилась. Я не хочу сказать, что она не сожалела о потере своего мужа, особенно учитывая, что у них осталось двое детей младшего школьного возраста – по счастью, их не было в кинотеатре, когда началась стрельба, потому что они сидели дома с няней. Сандра не подходила ко мне, но я заметил, что она утаскивала то одного, то другого из нас в угол комнаты и там поучала. Лицо у нее при этом приобретало ярко-красный оттенок. Сандра была как извергающийся вулкан. Ее палец постоянно двигался туда-сюда перед носом собеседника. Иногда из ее рта стремительно вылетали капельки слюны, как если бы они пытались ускользнуть из раскаленной топки.
Месяца через три после трагедии, где-то в конце марта, Сандра взяла на себя задачу преобразить наши совместные встречи, перенаправляя наше внимание с исцеления на борьбу с огнестрельным оружием. Я ничего не имею против политики. Я не владею оружием. Я не огорчился бы, если бы в жизни больше не увидел ни одного пистолета, включая игрушечные. Так что я не осуждаю ее побуждения. Но цель наших встреч – по возможности утешить друг друга – вскорости заменилась другой: сведением счетов.
В какой-то момент я набрался храбрости, встал и произнес короткую речь в защиту завершения работы над одной задачей, прежде чем браться за следующую. Я сказал, что нам несомненно станет легче, как душевно, так и духовно, когда мы завершим оплакивать наши утраты, и тогда мы сможем сообща решить, в чем состоят следующие шаги. Моя речь явно нашла отклик: почти все присутствующие кивали и держали со мной визуальный контакт.
Но Сандра взорвалась. Она ходила взад и вперед по комнате, выкрикивая:
– И каково вам будет с вашим драгоценным оплакиванием, когда еще один подросток расстреляет еще одну группу невинных людей прежде, чем мы соберемся что-нибудь сделать по этому поводу? Мы тогда, наверное, напишем коллективное письмо семьям жертв: извините, мы решили сначала как следует исцелиться, и только потом планировали бороться, так что глубокие соболезнования в связи с вашей утратой? Это что, ответственный подход?
Уперев руки в бока, Сандра оглядела комнату, бросая вызов любому, кто осмелился бы на нее посмотреть. Никто и не осмелился. Даже я, хотя у меня в тылу всамделишный ангел.
А потом Сандра сказала:
– А что касается тебя, Лукас, – и тут у меня кровь застыла в жилах, потому что по ледяному тону ее голоса я догадался, что она готовит смертельный удар, который она и не преминула нанести, – то я, честно говоря, удивлена. Уж кто-кто, а ты, мне казалось, в состоянии оценить необходимость быстрых и безжалостных действий.
Я задыхался, как будто Сандра невидимой рукой дотянулась до моего горла и пережала мне воздух. Мне снова было пять лет, моя мать высилась надо мной и кричала: «Позор!» В ту секунду я понял, что больше никогда не приду на общее собрание Выживших. Так и случилось. Это был последний раз. Они все потом перебывали у меня дома, умоляя меня вернуться. Все, кроме Сандры; это и убедило меня окончательно, что она осуществила на меня сознательное психологическое покушение. Впрочем, юнгианцы, наверное, уточнят, что она намеревалась меня скорее психологически оскопить.
В первое время и Джилл, и Исайя, и Бесс не раз спрашивали, почему я вдруг отказываюсь присоединяться к Выжившим, но я им ничего ответить не мог. Дарси посоветовала выждать какое-то время и собраться с силами, прежде чем сделать ответный ход, а что я его сделаю, она не сомневается – хотя бы для того, чтобы избавить людей от тьмы, поселившейся в душе Сандры Койл. Но потом во дворах жителей Мажестика начали появляться политические транспаранты, а Сандра зачастила на местную телестудию и радиостанцию, а потом стала постоянным гостем и в подкастах по всему миру, и моим друзьям стало все ясно и без объяснений.
Теперь, когда кто-нибудь из Выживших встречается со мной в городе, они всегда отмечают, как бы им хотелось вернуться в ранние дни наших общих собраний, и спрашивают, не хотел бы я встретиться с ними за чашкой чая, или прогуляться вместе, или просто где-нибудь посидеть. Я никогда не отказываю, и в результате моя рубашка неизменно оказывается мокрой от слез. «Если бы только мы могли что-нибудь сделать, а не просто злиться», говорят они мне, так что я давно и напряженно думаю над решением этой задачи.
Дарси постоянно повторяла, что решение само найдет меня, когда я буду к нему готов, и что не знать ход битвы прежде, чем я обрету достаточную духовную и душевную силу, чтобы вступить в нее, – благословение. Этому утверждению нельзя отказать в определенной логике. Должен признаться, что иметь под рукой ангела иногда очень полезно.
Власть Сандры, похоже, растет с каждым днем. Недавно она пробила себе приглашение в актовый зал школы и, со слов Исайи, прочла со сцены лекцию, содержание которой слегка расходилось с принципами моего лучшего друга. «Эта женщина немилосердно страдает, но при этом она немилосердно требует, чтобы все вокруг страдали еще сильнее», сказал он. И на этом давайте оставим тему, поскольку я не хотел бы понапрасну дурно отзываться о Выжившем.
Я не сержусь на Сандру. Но вместе с тем я не могу избежать вывода, что она отпихнула меня с дороги, чтобы я не мешал ей заниматься тем, чем она в настоящий момент занимается. Кто знает, возможно, ей удастся добиться принятия разумных законов по ограничению владения оружием, что поможет предотвратить будущие трагедии. Возможно, такая цель оправдывает средства. Не исключено. Но я не могу избавиться от впечатления, что я в каком-то смысле предал остальных Выживших, уступив Сандре Койл.
Я и в самом деле не понимал, что со всем этим делать, пока у меня во дворе не поселился Эли Хансен.
Вы же не думали, что я забыл о зацепке, которую оставил в конце предыдущего письма?
Напишите мне в ответ, и я расскажу Вам об Эли.
Эту историю Вам не захочется пропустить.
Вы уж мне поверьте.
Прошу вас, ответьте; мне бы это невероятно помогло.
Если честно, то несмотря на бодрый тон, который я взял на протяжении этих писем, чтобы они выглядели веселей, я тут еле держусь.
Встреча была бы сейчас очень кстати.
Ваш самый преданный анализируемый,
Лукас
5
Дорогой Карл!
Что ж. Вы так и не ответили. Я надеялся, что приманка в виде Эли вас соблазнит. Возможно, необходимо было еще переждать. На самом деле Вы и не могли бы так быстро прислать ответ посредством почтовой службы, но я надеялся, скажем, на записку, доставленную лично, или телефонный звонок, или мейл. Дело в том, что произошло сразу много событий, причем очень быстро, и я решил снова сесть за письмо уже сегодня. Во мне теснятся миллионы слов, жаждущих выплеснуться на бумагу. Так что за дело!
Когда я отослал предыдущее письмо, в котором появляется Эли, – нет, постойте, это, кажется, было два письма назад. В общем, когда я просунул его в щель для писем и газет в Вашей двери, я принял решение поговорить с Эли. (Да, я знаю, что говорил о почтовом отделении, но мне хотелось бы, чтобы Вы прочли мои письма как можно скорее, и к тому же я удостоверился, что никто не увидел, как я нарушаю запрет на приближение к Вашему дому, так доходчиво переданный мне полицейским Бобби.) Эли сидел в оранжевой палатке уже четыре дня, и я начал беспокоиться, не останется ли он в ней навечно.
Я шагал домой, вежливо приветствуя встречных, как мне и свойственно, и мысленно примеривал варианты беседы с этим молодым человеком. Мне не хотелось его поучать. Моей целью было скорее его разговорить, а самому – внимательно слушать, что у меня естественным образом очень хорошо выходит. Взвесив все свои возможности, я пришел к выводу, что прежде всего попрошу разрешения залезть в палатку, а потом – при условии, что получу его, – сяду внутри по-турецки и стану просто мягко смотреть Эли в глаза, как Вы делали когда-то, посылая свою душевную сущность внутрь меня или пытаясь разыскать мою сущность «на астральном уровне». Я решил, что это будет самым доходчивым способом объяснить Эли, что лучшая часть моей души любит лучшую часть его души и что я рад приветствовать его палатку в своем дворе. Что я здесь, с ним вместе. Что я собираюсь принести ему всего себя без остатка. И что я более чем готов продолжить ту работу, которую мы начали в начале года.
Но когда я проходил по Мэйн-стрит и в поле моего зрения показалась огромная черная шелковая драпировка на фасаде кинотеатра, я ощутил сильный голод, и не успел я опомниться, как уже сидел в «Кружке с ложками», а передо мной лежал сэндвич с беконом и стоял стакан чая со льдом. Однако смешной момент заключался в том, что стоило мне откусить один кусочек от лучшего блюда Джилл для послеполуденного гостя, моего самого любимого, как я почувствовал тошноту – до такой степени, что не смог бы больше поднести пищу ко рту даже и за миллион. Джилл вышла с кухни и спросила, что не так с едой, и мне пришлось признаться, что я очень нервничаю перед разговором с Эли.
Джилл сказала:
– Давай ты подождешь, пока я тут закончу. Мы закрываемся в семь.
И вот, поскольку было уже почти пять, я согласился пойти прогуляться, а потом подобрать Джилл у «Кружки», когда она выйдет.
Весна стояла теплая, и на Мэйн-стрит было полно народа, так что я немедленно свернул на улицы поменьше, чтобы не участвовать в надоевшей мне пьесе, обожествляющей главного героя Лукаса Гудгейма. Я прошел мимо Вашего дома еще восемнадцать раз, но снова не смог повернуть голову и посмотреть, не вышли ли Вы во двор или не выглянули ли в окно – или, быть может, читали мое последнее письмо. Раз или два мне послышалось, что Вы позвали меня по имени, и я останавливался, закрывал покрепче глаза и прислушивался – но скоро понял, что Ваш голос исходил изнутри моей головы.