Волчья река

Rachel Caine

Wolfhunter River

© 2019 by Rachel Caine, LLC.

© М. В. Смирнова, перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Пролог

Четыре дня назад

Когда миссис Уиллингем, учительница Элли Уайт, сказала ей, что приехал водитель, чтобы пораньше забрать девочку из школы, Элли сразу поняла, что это не вся правда. Мистер Лу никогда не приезжал за ней раньше положенного времени, если только она не заболевала.

– Почему? – спросила Элли. Когда что-то казалось бессмысленным, она задавала вопросы. Может быть, ей и было всего шесть лет, но папа научил ее спрашивать, если она что-то не понимает. Маму немного смущало то, как часто Элли прибегала к этому.

– Боюсь… боюсь, что его попросил об этом твой папа, – ответила миссис Уиллингем.

Она была доброй женщиной со светлой кожей и легкой проседью в каштановых волосах – и хорошей учительницей. Всегда относилась к Элли так же, как к другим, несмотря на то, что у отца Элли было много денег. И даже несмотря на то, что кожа у девочки была темно-коричневая, темнее, чем у любой другой девочки в классе, которые почти все были белыми, как страницы в журнале.

– Папа никогда так не делает, – сказала Элли. – Что-то не так.

Миссис Уиллингем смотрела на нее, но не на нее.

– Понимаешь, твоя мама заболела, – пояснила она. – Поэтому твой папа отправил машину, чтобы тебя забрали и отвезли в больницу, где он находится вместе с твоей мамой. Хорошо?

Она помогла Элли натянуть свитер, который девочка не хотела надевать, но не хотела и оставлять. Потом подала ей рюкзак.

– Миссис Уиллингем, – спросила Элли, глядя на учительницу, – вы плачете?

– Нет, милая. Со мной всё в порядке. Идем уже. Я провожу тебя, водитель ждет.

– А он назвал пароль?

– Назвал, – подтвердила миссис Уиллингем. – Сегодня пароль «дрозд», верно?

Элли кивнула. В четверг был «дрозд». Каждый день обозначала какая-нибудь птица, потому что она любила птиц, а мама всегда называла ее «маленькой колибри», потому что Элли вечно носилась туда-сюда очень быстро. Но «колибри» было для воскресенья.

Миссис Уиллингем спустилась со школьного крыльца, чтобы поговорить с мистером Лу, который ждал в машине на кольцевой дорожке, проходящей между крыльцом и большим мраморным фонтаном. Существовало правило: Элли никогда не садится в машину, пока миссис Уиллингем не скажет, что всё в порядке. Она долго беседовала с мистером Лу и продолжала при этом плакать.

Сегодня было жарко и влажно, но фонтан всегда оставался прохладным и выглядел красиво. Вода била вверх из бетонных ракушек по бортику и падала в большую раковину посередине. Мама говорила Элли, что когда-то в раковине стояла статуя красивой женщины, но некоторые родители велели школе убрать ее, поэтому сейчас она лежит в какой-то кладовке. И это было грустно.

Миссис Уиллингем вернулась к крыльцу и взяла Элли за руку. Та посмотрела на нее.

– Все будет в порядке, – сказала учительница, но голос ее дрожал, а глаза были красными. – Извини, малышка. Но я должна это сделать. У меня тоже есть семья.

Элли стало жалко ее.

– С вашей семьей все хорошо, миссис Уиллингем? – Она не хотела заставлять ее плакать.

– Да, Элли, с ними все будет хорошо. Ты поможешь мне сделать так, чтобы это обязательно получилось?

Элли не знала, как это сделать, но все равно кивнула. Она хотела помочь, пусть даже на самом деле не понимала, почему миссис Уиллингем считает, будто Элли чем-то может ей помочь.

Миссис Уиллингем открыла дверцу и подсадила Элли в машину, хотя обычно это делал мистер Лу. Потом обняла девочку:

– Держись, Элли. С тобой все будет в порядке.

– А как же ваша семья? – спросила Элли. – Разве вы не поедете со мной, чтобы помочь им?

Миссис Уиллингем зажала рот рукой, по щекам ее покатились слезы, и она просто помотала головой. Потом закрыла дверцу, и тогда Элли поняла, что что-то действительно не так. Миссис Уиллингем солгала ей, но Элли не понимала зачем.

А потом она осознала, что всё хуже, чем она думала, потому что выглядела машина правильно, но пахло в ней не так, как обычно пахло в машине, – там это было немного похоже на кокос, ее любимый запах.

– Мистер Лу? – окликнула Элли водителя.

Замок на дверце закрылся с громким «щелк». Она видела водителя на переднем сиденье – большой мужчина в бейсболке. Сама Элли сидела на заднем сиденье и чувствовала себя меньше, чем обычно. Когда машина тронулась с места, девочка быстро пристегнулась. Мистер Лу никогда не начинал движение, пока она не была пристегнута.

– Мистер Лу, что с мамой? Миссис Уиллингем сказала…

Она перестала спрашивать, потому что человек за рулем был не мистер Лу. Глаза, смотревшие на нее в зеркало заднего вида, не были глазами мистера Лу.

– Пристегнись к креслу, – сказал этот человек. Это не был голос мистера Лу. И мистер Лу обязательно сказал бы «пожалуйста».

– Я уже, – ответила Элли. Она была напугана, но не собиралась показывать этого. – Вы знаете пароль?

– «Дрозд», – ответил он. – Правильно?

– Кто вы?

– Я – тот, кто собирается отвезти тебя в безопасное место. Как и просил меня мистер Лу. Хорошо?

– Я позвоню папе, – заявила Элли и расстегнула рюкзак, чтобы достать свой мобильник.

Его не было там, куда она его положила. Элли уж точно не могла нигде оставить телефон. Это была дорогая и нужная вещь, и она всегда клала его в этот карман.

Она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, но запретила себе плакать. Они хотели, чтобы она заплакала, – те, кто забрал ее телефон. Те, кто играл с ней в эту гадкую игру.

– Кто вы?

– Никто, – ответил водитель. – А теперь сиди и молчи.

Внедорожник выехал на шоссе. Элли пыталась разглядеть, куда они едут, но быстро запуталась; ей никогда прежде не было необходимости обращать на это внимание. Школа скрылась за холмом, машина еще несколько раз свернула, и Элли теперь уже совсем не понимала, где они находятся.

Она не знала, что делать. Папа всегда говорил ей, что существуют плохие люди, и она не должна идти с теми, кто не знает пароль, но этот человек знал пароль, а без телефона она не могла нажать кнопку экстренного вызова.

– Выпустите меня, – сказала Элли, стараясь, чтобы это прозвучало так же, как у мамы: круто и уверенно. – Вы можете остановиться вот здесь.

– Заткнись, – отозвался водитель. – И сиди тихо. Если поднимешь шум, я тебе пасть скотчем заклею.

Это напугало Элли еще сильнее, чем то, что она сидит в чужой машине и без телефона, но девочка не собиралась показывать ему свой страх. Она не собиралась плакать. Огляделась по сторонам и попыталась придумать, что еще можно сделать. Дверца не открывалась, так же как и окно. У внедорожника были тонированные стекла, такие же, как в машине мистера Лу, они не пропускали внутрь солнце. Но вдобавок они не давали людям увидеть, что происходит внутри.

Элли осознала нечто ужасное. Она была просто тенью в черной машине за тонированными стеклами; никто не мог ее увидеть, и она не знала, что делать дальше.

Когда Элли начала звать на помощь тех, кто ехал в соседних машинах, водитель свернул, припарковался под мостом среди красивых зеленых деревьев и заклеил ей скотчем рот, а еще связал той же самой лентой руки и ноги. Потом отнес ее к багажному отделению машины, за спинками задних сидений. Там было пусто, не считая спальника, на котором были нарисованы диснеевские принцессы. Элли глухо кричала из-под скотча, извивалась и пыталась освободиться, но водитель положил ее на спальный мешок и покачал головой.

– Лучше усни, – посоветовал он ей и вытер пот с лица. – Нам еще далеко ехать. Веди себя хорошо, и через несколько часов я тебя накормлю. Через пару дней ты будешь дома и сможешь рассказать крутую историю.

Папа всегда говорил ей: «Если плохие люди тебя заберут, не верь тому, что они скажут тебе».

Она не поверила в то, что этот человек вообще отвезет ее домой.

Ей стало очень страшно, когда у нее от плача забился нос и сделалось трудно дышать с заклеенным ртом. Поэтому Элли заставила себя прекратить плакать и начала медленно, ровно дышать. Она по-прежнему была напугана, но к тому же очень устала; наконец просто закрыла глаза и попыталась представить, что находится в другом месте – например, дома с мамой.

Она представляла это так упорно, что и вправду заснула, свернувшись, словно у мамы на коленях. Проснувшись, хотела сказать водителю, что ей нужно пописать, очень нужно, но он разговаривал по телефону, а вокруг было темно и, кажется, они ехали через лес.

Он увидел, как она села, и обернулся. Через лобовое стекло Элли заметила впереди поворот и огибающие его огни фар. Эти огни направлялись прямо на их машину.

Она попыталась крикнуть ему, сказать, чтобы он свернул от другой машины, но водитель нахмурился и сказал:

– Я же велел тебе заткнуться…

И тут другая машина врезалась в них, и все вокруг начало кувыркаться и громко хрустеть, и Элли показалось, что она услышала крик водителя.

«Помогите мне», – хотела сказать она, но ей было слишком страшно и слишком больно, а потом человек перестал кричать и стало совсем тихо.

1. Гвен

Огромный темный глаз телевизионной камеры напоминает мне о плохих вещах.

Очень плохих вещах. Я изо всех сил стараюсь держать в уме, для чего сижу здесь.

Я здесь для того, чтобы прямо и честно поведать свою историю.

Потому что уже слишком долго ее рассказывали другие люди, которые лгали обо мне и моих детях.

Вот уже несколько месяцев об этом говорится во всех новостях. «Сбежавший маньяк похищает свою бывшую жену! Стрельба в доме убийств!» Это всегда пишется для того, чтобы произвести максимально жуткий эффект, и содержит, как правило, хотя бы мимолетное упоминание о том, что я была арестована как его сообщница.

Иногда они вспоминают: нужно сказать, что я была оправдана. Большинство вообще предпочитает забыть эту подробность. Мою электронную почту наводнили сотни сообщений – до такой степени, что я просто закрыла ее и больше туда не заходила. Как минимум половина этих людей предприняли долгую поездку до Стиллхауз-Лейк, чтобы попытаться убедить меня открыть дверь и «изложить свою сторону событий».

Но я не настолько глупа, чтобы сделать это, не узнав предварительно, во что я ввязываюсь. Это появление на телевидении заняло почти месяц подготовки: переговоры, гарантии того, о чем меня будут спрашивать, а о чем не будут. Я выбрала «Шоу Хауи Хэмлина», потому что у Хэмлина хорошая репутация, он сочувствует жертвам всех преступлений и отстаивает справедливость.

Но когда сажусь в кресло для интервью, я все еще чувствую себя не готовой. Я не ожидала, что на меня внезапно накатит паника, что на шее у меня выступит горячий пот. Кресло слишком глубокое, и я чувствую себя уязвимой, примостившись на краешке сиденья. Это всё камера. Я думала, что это пережито и осталось в прошлом, – но нет. Может быть, мне никогда это не удастся сделать.

Камера продолжает глазеть.

Все остальные просто расслаблены. Видеооператор – всего один – болтает с кем-то еще поодаль от своей камеры и ее немигающего глаза. Ведущий шоу совещается с кем-то за сценой, в тускло освещенном, опутанном проводами пространстве. Но я чувствую себя пригвожденной к месту и каждый раз, когда моргаю, вижу другую камеру – установленную на треножнике в заброшенном плантаторском доме в Луизиане.

Я вижу своего бывшего мужа и его ужасную улыбку. Я вижу кровь.

«Не обращай на это внимания».

Студия меньше, чем я ожидала. Сцена – всего лишь маленькое возвышение, на котором вокруг маленького блестящего столика расставлены три кресла. На столике лежит несколько книг, но я слишком нервничаю, чтобы рассматривать их. Гадаю, почему тут три кресла. Быть может, их всегда бывает три? Я не знаю. Не могу вспомнить, хотя я заранее смотрела другие выпуски этого шоу, чтобы понять, чего можно ожидать.

«Ты справишься, – говорю я себе и упражняюсь в глубоком дыхании. – Ты уничтожила не одного, а двух маньяков. Это ерунда. Это просто интервью. И ты делаешь это ради детей, чтобы они были в бо́льшей безопасности». Потому что, если я позволю СМИ рассказывать эту историю без меня, они только ухудшат ситуацию.

Но это не помогает. Мне по-прежнему хочется кинуться отсюда прочь и никогда не возвращаться. Единственное, что удерживает меня на месте, – это вид моих детей, Ланни и Коннора, смотрящих на меня из фойе для участников. Это убого отделанное помещение со звуконепроницаемым окном, выходящим в студию, – чтобы люди, сидящие в комнате, могли следить за действием. Ланни с преувеличенным восторгом поднимает оба больших пальца. Я каким-то образом выжимаю из себя улыбку. Знаю, что мой макияж потек от пота. Я уже настолько отвыкла краситься, что мне кажется, будто на мое лицо наложили слой латексной краски, сгладив все мои черты.

От прикосновения к плечу я вздрагиваю, а когда оборачиваюсь, вижу перед собой бородатого типа в бейсболке с каким-то предметом в руке. Я едва не наношу ему удар, но потом понимаю, что это всего лишь маленький микрофон с прикрепленным к нему длинным шнуром.

– Я передам вам это; пропустите шнур под рубашкой и прицепите микрофон к воротнику, хорошо? – говорит бородач. Полагаю, он видит, насколько я взвинчена, потому что делает шаг назад.

Я просовываю крошечный микрофон под подол своей блузки и вытягиваю на положенное ему место; когда я закрепляю клипсу на воротнике, бородач кивает и кладет позади меня в кресло аккумулятор.

– Хорошо, всё работает, – говорит он. Я благодарю его, но благодарности не чувствую. Провод холодит мою голую кожу. Я гадаю, улавливает ли микрофон мое частое неглубокое дыхание. На всякий случай перекалываю его подальше.

– Две минуты, – говорит кто-то из темноты, и я подскакиваю. Ведущий все еще задерживается за сценой. Я чувствую себя совершенно одинокой и беззащитной. Вспыхивает свет, ослепляя меня; мне приходится подавить желание вскинуть руку, чтобы закрыться от этого блеска. Я сплетаю пальцы, чтобы не вертеть ими в беспокойстве.

При оповещении о минутной готовности на возвышение выходит ведущий. Это крепко сложенный белый мужчина средних лет, темные волосы тронуты серебром на висках. Он облачен в красивый темно-синий костюм, и я немедленно принимаюсь гадать: быть может, я одета слишком просто? Или, наоборот, слишком многослойно? Это непохоже на меня. Такие вещи меня не заботят. Обычно. Но, опять же, я никогда не выступала на телешоу в прямом эфире. Во всяком случае – по собственной воле.

– Добрый день, Гвен, рад вас видеть, – говорит он и пожимает мне руку. Его ладонь кажется теплой по сравнению с моими ледяными пальцами. – Послушайте, ни о чем не беспокойтесь. Знаю, что это действует на нервы, но я помогу вам пройти это испытание, хорошо? Просто верьте мне. Я не дам вас в обиду.

Киваю. Сейчас у меня уже нет выбора. Он улыбается мне теплой улыбкой, такой же температуры, как и его руки. Для него это просто обычный рабочий день.

Я снова пытаюсь сделать глубокий вдох.

Проползают тридцать секунд, потом начинается обратный отсчет. Последние три секунды отсчитываются безмолвными взмахами руки, и на последнем из них улыбка ведущего становится ослепительной. Он слегка подается к камере:

– Здравствуйте, добро пожаловать на чрезвычайный выпуск «Шоу Хауи Хэмлина»! Сначала мы сделаем объявление о том, что во второй части программы нас ждет шокирующий рассказ о похищении маленькой Элли Уайт, но перед этим проведем всестороннее обсуждение дела, которое в последнее время у всех на устах: дела Мэлвина Ройяла. Среди шумихи, поднятой СМИ, пока еще не прозвучал один, очень важный голос. Но нам повезло: сегодня в нашей студии присутствует Гвен Проктор, или, как звали ее прежде, Джина Ройял, жена знаменитого серийного убийцы Мэлвина Ройяла, который недавно был застрелен в Луизиане во время того, что можно назвать лишь невероятно жестоким нападением на его…

Я больше не могу выдерживать это. Прерываю его:

– Бывшей, – говорю я, заставив Ховарда «Хауи» Хэмлина неожиданно умолкнуть, не завершив это гладкое вступление. – Извините, что встреваю, но я его бывшая жена. Я развелась с ним давным-давно.

Он выжидает полсекунды, потом говорит:

– Да, да, конечно, вы совершенно правы, это была ошибка с моей стороны. К тому времени, как произошел этот шокирующий инцидент, он уже давно был вашим бывшим мужем. Итак, теперь вы предпочитаете называться Гвен Проктор, а не Джиной Ройял, верно?

– Это мое законное имя. – Я официально сменила его, так же, как и имена своих детей. Джины Ройял больше не существует. Если оглянуться на прошлое, ее изначально почти не существовало.

– Конечно. Итак, Гвен, просто для того, чтобы удостовериться, что наши зрители в курсе этой невероятной истории… Когда Мэлвин Ройял был арестован несколько лет назад после обнаружения женского трупа в том самом доме, где вы проживали вместе, вы также были обвинены в том, что помогали ему осуществлять похищение жертв. Это верно?

– Да, – отвечаю я. – Но меня оправдали.

– Несомненно, оправдали! – В голосе его звучит заученное одобрение. – Но после этого вы ударились в бега, много раз сменив свое имя и место проживания. Почему, если вы были невиновны?

У меня возникает предчувствие, и оно мне не нравится. Что-то не так. Я чувствую, что это не будет то спокойное интервью, которое мне обещали.

– Я действительно невиновна. Однако ежедневно мне и моим детям поступали угрозы. Нас преследовали через Интернет, грозили насилием, в том числе и сексуальным, а также смертью. Я делала все необходимое, чтобы защитить свою семью.

Я не упоминаю о том, что Мэлвин тоже продолжал выслеживать нас. Посылать письма. Эту банку с гадюками я не желаю открывать.

– Вы не обращались в полицию?

– Полиция всегда неохотно заводит дела по поводу анонимных угроз, и сталкерам это хорошо известно. Я предпочла действовать так, чтобы обеспечить своим детям безопасность.

– Понятно. Но зачем постоянно переезжать?

– Потому что интернет-тролли хорошо умеют действовать сообща, если им нужно найти человека и снова начать травить его. Для многих из них это игра. Вначале я этого не осознавала, но травля, открытая на меня, была очень хорошо организована. И остается такой, я уверена.

– Тогда почему вы пришли сюда, пойдя на такой риск?

Делаю паузу. Я хочу сказать так, чтобы до них дошло.

– Потому что это происходит каждый день. Не только со знаменитостями или людьми, которые, подобно мне, привлекли широкое внимание. Это происходит и с обычными людьми. Даже с детьми. А наши законы и наши правоохранительные органы не приспособлены к тому, чтобы иметь дело с такими проблемами. Но я здесь не для того, чтобы спасать мир, – только моих детей.

– От кого именно?

– От дезинформации, – отвечаю я. – Подобная ложь остается в умах людей и вызывает еще больше негодования, еще больше травли. Поэтому я хочу рассказать свою историю. – Даже необходимость произнести эти слова вызывает у меня внутреннюю дрожь. Я слишком много времени провела в бегах. И во многом это – одна из самых трудных вещей, какие я делала: добровольно стать… уязвимой.

– Предоставляю вам слово, – говорит Хауи. – За этим мы вас и пригласили.

И я рассказываю. Рассказываю о том, как вышла замуж, о первых годах жизни с Мэлвином, когда я понятия не имела, что те требования, которые он предъявлял ко мне в том доме, в нашей спальне, были какими угодно, только не нормальными. Я была слишком молодой, слишком «тепличной», чтобы понять это. Мне говорили, что нужно быть милой, быть уступчивой, быть такой, какой меня хочет видеть мой муж. А когда родились дети, стало уже поздно прислушиваться к инстинктам. Я была слишком напугана, чтобы увидеть правду.

До тех пор, пока правда, приняв облик пьяного водителя, не вломилась в мастерскую Мэлвина – куда он никогда не позволял мне заходить. В тот день его жуткое, жестокое «я» впервые оказалось выставлено на свет.

Когда я умолкаю, вспоминая тот момент и борясь с этими воспоминаниями, Хэмлин подается вперед:

– Гвен, давайте перейдем прямо к сути. Вы должны были знать об этом, верно? Как он мог привозить этих девушек в ваш дом так, чтобы вы не знали?

Я пытаюсь объяснить: запертая мастерская, постоянное бодрствование Мэлвина допоздна… Хэмлин притворяется, будто слушает, но я вижу, что он просто ждет, когда я закончу. А потом говорит:

– Вы понимаете, почему многие, очень многие люди сомневаются в вашей истории, правда? Они просто не могут вообразить, что вы спали рядом с маньяком и ни о чем не догадывались.

– Спросите подружку Теда Банди, – огрызаюсь я. – Спросите жену Гэри Риджуэя. Спросите всю семью Денниса Рейдера [1]. Признаки вполне могли быть, но я была не в состоянии распознать их. Я даже представить себе не могла, что он творит подобное, иначе попыталась бы остановить его.

– Попытались бы? – переспрашивает Хэмлин.

– Он убил бы меня, – отвечаю я. – И после этого мог бы делать с нашими детьми всё, что захочет. Я даже представить не могу, что это было бы, и не хочу представлять. Я выжила, мистер Хэмлин. Я сделала это ради моих детей и продолжу это делать, что бы ни случилось.

Я довольна тем, как сформулировала это, но теперь я уже настороже: почему он давит на меня? Это не то, о чем мы договаривались. Предполагалось, что он будет помогать, а не допрашивать.

– Вернемся к вашему мужу, Мэлвину Ройялу. Он продолжал преследовать вас даже тогда, когда находился за решеткой – так вы утверждали, верно? Это была часть травли, направленной против вас? Несомненно, эта часть не имеет никакого отношения к безликим чужакам в Интернете.

«Утверждали». Я едва не рявкаю на него. В этом кресле я чувствую себя пленницей – и ненавижу это ощущение. Я не могу смотреть в камеру, но знаю, что она глазеет на меня; периферическим зрением вижу размазанный красный огонек, свидетельствующий, что мы в эфире. Пытаюсь сосредоточиться на лице Хэмлина, но оно кажется мне расплывчатым. Я все время вижу, как вокруг меня движутся люди, – и ненавижу, ненавижу это… Мне не нравится, когда ко мне кто-то подкрадывается.

– Гвен?

Я понимаю, что смотрю на него пустыми глазами, и пытаюсь вспомнить его вопрос. «Мэлвин. Он говорил про Мэлвина».

– Мой муж посылал мне письма, – отвечаю я. – Кто-то из персонала тюрьмы тайком выносил их наружу. Сейчас мы полагаем, что этот человек отдавал их для отправки разным людям, и это продолжается даже после смерти Мэлвина. Насколько мне известно, сейчас по этому поводу ведется расследование.

– Вы сохраняли у себя эти письма? Показывали их начальству тюрьмы? Полиции?

– Первые – да, – говорю я. В горле у меня сухо, пальцы подрагивают. – Но Мэлвину уже был вынесен смертный приговор. Они почти ничего не могли сделать, чтобы наказать его.

– Хм-м-м-м… – тянет Хэмлин с задумчивым выражением лица. – У вас есть записи всех этих интернет-угроз, которые вы, по вашим словам, получали?

Почему он сомневается в моих словах? Какого черта тут происходит?

– Конечно, есть, в том числе и ответы от полиции и ФБР, зафиксировавших факты преследования. Послушайте, нет смысла продолжать, если вы…

– Вы не будете отрицать, что этому положили начало родные жертв Мэлвина Ройяла?

Я уже встаю, чтобы уйти, но при этих словах сажусь обратно. Я не хотела доводить до этого. По сути, я сказала продюсеру, что не стану отвечать на вопросы о жертвах или их семьях. Мне нужно напомнить об этом.

– Я не хочу говорить о родных жертв.

– Почему? Ведь это именно те люди, которые изначально были злы на вас, верно?

Я не хочу обвинять этих людей. Я не должна оставлять такое впечатление.

– Я не могу винить людей, которым пришлось пережить невероятное горе и гнев. Я виню только абсолютно посторонних личностей, которые примкнули к этому, чтобы удовлетворить собственные потребности.

– Вы принесли с собой какие-нибудь образцы этой травли, чтобы мы могли показать их нашим зрителям? В целях подтверждения вашей правоты в этом деле, конечно же.

Я чувствую, как мои щеки и подбородок заливает краска. «В этом деле»? Я здесь что, на суде?

– Нет, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно и спокойно. – Не принесла. И не принесу. Они отвратительны.

– Мне кажется, наш продюсер просил вас принести пару этих писем, чтобы поделиться с нами, это так?

Я пыталась. Открыла ящик, где хранились эти кошмарные письма, и попробовала найти одно-два, которые не были бы столь личными и кошмарными, чтобы вызывать приступ тошноты. Но не смогла. Про что-то более безобидное они сказали бы: «Она раздувает из мухи слона». А что-то достаточно ужасное сочли бы неподходящим для эфира.