Жена Палача

Глава 6. Ника

Давно, кажется, в другой жизни, мне хотелось знать о нем все: прорасти в него, притворившись частью его прошлого, сделать вид, что я была там всегда. Но сейчас я понимаю, что все эти пыльные скелеты могут разрушить нашу близость, которая на кончиках пальцев.

И все же я иду за ним по полутемному, пугающему своими тенями кладбищу, крепче сжимаю подрагивающую руку мужа.

– Страшно? – спрашивает он, усмехаясь. – Сейчас как выскочат, как выпрыгнут все призраки моего прошлого… Полетят клочки по закоулочкам.

– Нет, – улыбаюсь через силу. – Меня твоим прошлым не напугаешь, – вру я ему. Скорее всего, зря. – Все что угодно, лишь бы найти его.

– Или себя… – задумчиво протягивает Ваня. – Знаешь, у меня странные чувства к тебе, малыш.

– Какие? – смотрю на него, запрещаю себе дрожать.

– С одной стороны, я не хочу, чтобы ты меня боялась, – останавливается на мгновение, вертит головой. – Нет, все верно, сапоги дорогу знают. Так вот. А с другой стороны… – так быстро, словно он и не человек вовсе, берет меня в захват. Его локоть на моей шее, под подбородком. – Меня безумно заводит запах твоего страха. Что делать будем?

Я делаю судорожный вдох, рефлекторно вцепляюсь пальцами в его руку. Мое тело сопротивляется ему, хотя я этого совершенно не хочу. В кровь словно выливается ведро адреналина, и до меня вдруг доходит, что меня так достала эта его нормальность, что я выть готова. Лучше так… Пусть хоть придушит, но не гасит ту часть себя, которую я люблю. На которую я запала в том чертовом офисе.

Замираю в его руках, разжимаю пальцы, закрываю глаза, чувствуя, как из их уголков выскальзывают слезы.

– Ну так не интересно, – отпускает меня, обгоняет, идет вперед не оборачиваясь. – Хоть бы пяткой в коленку пнуть попыталась. Ну честно, Ник. А вот, сюда, почти пришли.

– Так ты хочешь меня послушной или сопротивляющейся? – спрашиваю, потирая рукой шею, и иду за ним.

– Хочу, чтоб рыдала только по делу, – легко отвечает он. – Тронуть тебя боюсь, сразу слезы. Чуть что скажешь – слезы. И даже если тебе так не заходит и поэтому ты вечно рыдаешь, то я уже тоже не могу… притворяться нормальным. У меня кладбище собственное, Ник, где я и где норма?

– Может, и я рыдаю от этой твоей навязанной нормы? – вдруг выдаю я и сама удивляюсь. – Мне казалось, ты хочешь меня нормальной, а я уже не могу ею быть после всего. И потому ты все отдаляешься.

– Я отдаляюсь, потому что что бы я ни сделал, – плачешь. У тебя куча поводов поплакать, реально, – останавливается, протягивает мне руку. – Но давай будем честны, я не один из них.

– Теперь нет, – улыбаюсь, вспомнив, что между нами было в машине.

– Всегда нет, меланхоличка, – хмыкает он. – Пошли в начало.

– Я буду такой, какой тебе нравится, но только не нормальной, – хватаю его за руку. – И я не хочу, чтобы ты строил из себя примерного семьянина.

– Да, ты хочешь, чтоб я им был, – смеется он. – Знаю я тебя. Ну вот и начало.

Достает из внутреннего кармана куртки фонарик. Врубает яркий свет.

– На самом деле, не так уж и сложно похоронить чужого человека там, где тебе нужно, если есть деньги, – он светит на могилы по обе стороны длинной аллеи. – Смотри, малыш, тут почти все личные враги. Не работа, конечно. Ну и двое жертв.

Я смотрю на ряды могил и чувствую… хм, гордость. Именно так. Я чувствую гордость за своего мужа, который может постоять за себя, за нас… вернуть мне моего мальчика.

– И у каждого есть кто-то, кто мог захотеть отомстить Палачу, да? – два и два сложить тут несложно.

– Не Палачу. Волкову Ивану Алексеевичу. Палачу не мстят, – глухо говорит он.

– Я все понимаю, кроме одного, – сдавливаю пальцами горящие виски. – Зачем я здесь? Чем могу помочь?

– Хочу тебя напугать, – подходит ко мне сзади, стоит слишком близко. – Хочу разозлить. Хочу, чтобы ты посмотрела каждому из них в лицо. Хочу… чтобы сказала, что ты видишь, что чувствуешь.

– Что я чувствую? – проговариваю медленно, чувствуя, как это растет во мне, больше ничем не сдерживаемое. – Я чувствую ярость. Ваня, я плохой человек. Я не помню, чтобы когда-то чувствовала к кому-то жалость. И даже к тем жертвам ее не чувствую. Все, что есть, – это ярость. Я готовая руками разорвать тех, кто его забрал. Убить тех, кто посмеет сделать больно Артёму или тебе. Вот, что я чувствую. Ничего нормального, доброго, присущего обычному человеку.

– Хорошо, – выдыхает он. – А теперь посмотри на каждого. Скажи, кто злит больше всех.

– Я ее ненавидела, – останавливаюсь у памятника Дели. – Твой Бриллиант. Ты бы знал, как…

– Не за что, – пожимает плечами Ваня. – Ненависть… слишком сильное чувство, чтобы тратить его на кого-то… незначительного.

– Незначительного, верно, – завожу руки за спину, обнимаю его бока ладонями. – Я сказала, что ненавидела ее. Было дело, признаюсь честно. А потом с нами случилось все это, и прошлое стало таким неважным. Померк Денис, и этот Алексей, все с кем ты был, и к кому я ревновала… Не знаю, как объяснить. Если бы я могла отмотать все назад, в тот день, когда ты пришел в мое кафе, я бы не задала и десятой части тех тупых вопросов. Но я просто боялась, что ты испаришься…

– Ника, – он мягко сжимает мои предплечья. – Мне нужно другое. Не для этих разговоров ты здесь. Ты – мать. Скажи мне, кто из них забрал твоего ребенка?

– Я не знаю, Вань, – качаю головой. – Но я уверена, что это была женщина.

Глава 7. Ника

– Женщина… – тянет он. – Да. Да. В тот момент на замену вышла медсестра вроде бы как из другой больницы. Личное дело (я уверен, липовое) есть, фотки нет. Описывают смутно, как будто бы была загримирована, что ли. Парик, думаю, точно был. После ночи ее в больнице никто не видел, на замену ее никто не посылал, по указанному адресу живут другие люди.

– Всего одна женщина? – спрашиваю, чувствуя, как меня начинает колотить. – Реально, чтобы такое провернула одна женщина? И я никогда не спрашивала… – сухо сглатываю. – Ты же видел его в морге?

– Я… Ника, я видел младенца. Но я знаю, что это не мой младенец. Понимаешь?

– Ты же не сомневаешься, что это твой ребенок? – спрашиваю, сдерживая эти блядские слезы. – Не его.

– Он прежде всего твой. А значит, и мой тоже, – вкладывает в мою ладонь фонарик. – Запомни лицо каждого. Это важно. И скажи. Скажи мне, Ника, что говорит твой материнский инстинкт. Потому что моя чуйка орет, но я ничего не нахожу. Ничего. Мне надо хотя бы знать, что я не схожу с ума. Что моим инстинктам еще можно верить.

– Ты не понял, – я высвечиваю фонариком черты лиц мертвецов, вгрызаюсь в них взглядом. – Я видела его минут пять от силы. И я точно знаю, что это твой сын, твоя кровь. И это важно, Вань. Он такой же твой, как и мой, и потому твой инстинкт так же верен, как и мой. Деля и Крис, они были сиротами? Никого у них не было, чтобы похоронить?

– Здесь только двое сирот. Остальных я, по сути, выкупил у их родственников, чтобы они лежали именно здесь. Ну и похороны оплатил, конечно, – так, словно о погоде, рассказывает Ваня.

– А Эмму проверял? – вдруг спрашиваю я, чувствую себя сломанным компасом, стрелка которого вертится вокруг своей оси.

– Да, конечно, – кивает. – Одну из первых. Мотив был, возможность тоже.

– Она бы не стала, – тру лицо ладонями. – Но я уже ни в чем не уверена, мало ли…

– Не она. Проявилась бы уже, – Ваня задумчиво смотрит на ряды. – Кто-то, кого я не вижу. Кто-то, кого не учел. Мне кажется, прямо под носом у меня, и не замечаю, как на границе зрения.

– Под носом, – повторяю я, и меня словно пронзает током, резко разворачиваюсь. – А бывшую свою ты проверял?

– Мотива нет, возможности тоже, – разочарованно качает головой. – Денег у нее ровно столько, сколько даю я. Этого не хватит, чтобы провернуть все, даже если бы она хотела. К тому же, ребенка надо где-то держать все это время. Или у себя, или кого-то нанимать, или…

– Боже, – почти выкрикиваю, – прекрати… Не могу думать о том, что с ним там плохо обращаются. Я смотрю на Артёма и представляю его. Он же такой крошка…

– Кстати, об Артёме, – Ваня оборачивается ко мне. – Он заслуживает больше тебя. Хочешь наказать за глупый поступок, накажи меня. Я его принес. Я его нашел. Я думал… что так будет лучше. А он просто любит тебя.

– Я знаю, – выдыхаю я, сжимаю пальцы в кулаки. – Я очень перед ним виновата. Очень, Вань… Но лучше бы ты мне сразу сказал все, как есть, чтобы мне не пришлось делать вид, что он тот… И я так боялась к нему привязываться. Потому что я думала, что со дня на день объявятся его настоящие родители, и я просто не переживу, если у меня заберут еще одного ребенка.

– Ну так спросила бы у меня, – говорит и все рассматривает лица, как будто бы пытается разрушить камень и влезть в их давно мертвые головы. – Ты же тоже молчала.

– Я молчала, потому что боялась разрушить нашу семью, – хватаю его за рукав.

– Я молчал поэтому же, – повышает голос он. – Поэтому не надо мне говорить про то, как мне стоило бы лучше поступить.

Сверкает глазами даже в темноте. Палач. Мой муж.

– Я надеялась, что у меня получится убедить себя в том, что Артём и есть наш сын, – мой голос все более глухой на каждом слове. – Не вышло. Но я люблю его.

– Не вышло, и не вышло, – отмахивается он. – Лишние разговоры. Ничего не решают, ни к чему не ведут. Тема закрыта.

– Закрыта, – отзываюсь я, не желая еще больше его злить. – Я не знаю, кто мог его забрать.

Ваня, кажется, меня уже не слышит. Погрузился в какой-то свой собственный транс.

– Я часто бываю здесь. Он здесь. Я чувствую, – непонятно говорит он, садится прямо на землю.

– Он здесь, – проговариваю едва слышно.

А что если и Глеб здесь? Тоже личный мотив. И женщина. Одержимая им так же, как и я сейчас своим мужем.

– А мою мать ты проверил? – выдыхаю вопрос.

– А ты не знаешь? – вскидывает голову.

– Чего я не знаю? – сажусь рядом с ним. – Не понимаю…

– Она в дурке уже полтора года, – прямо и спокойно говорит Ваня. – Не выходила оттуда. Возможности нет.

– Возможно, меня ждет такая же судьба, – усмехаюсь горько.

– Если сойдешь с ума, я высажу тебе мозги, – серьезно говорит он. – Даже смерть лучше сумасшествия.

– Ты не заметил? – смотрю на него внимательно.

– Того, что ты уже? – усмехается. – Это еще не оно, девочка моя.

– А мне кажется оно. Я такая же, как моя мамаша, а так не хотела быть на нее похожей. С генетикой не поспоришь. В машине есть сигареты? А еще лучше с собой.

– Не, не оно, – качает головой. – Ты не куришь.

– Я не плачу, – хмыкаю я. – Не могу больше терпеть этот напряг. Может, хоть это поможет. Да и грудью я уже не кормлю.

– Ты не куришь, Ника, – как ребенку объясняет он. – Хотела меня настоящего? Получите, распишитесь, – достает сигареты и закуривает.

– Ну я хотя бы трахаюсь, – усмехаюсь, вдыхаю его дым. – Что я должна сделать за пару затяжек из твоих рук?

– С шантажистами переговоры не ведутся, – хмыкает он.

– Это соглашение, – пожимаю плечами. – Обмен, как у индейцев: я тебе бусы, ты мне сигарету.

– Все твои бусы давно мои, – демонстративно придвигается ко мне, делает тягу, выпускает дым мимо меня.

– Мольбы тоже не сработают? – спрашиваю, просто потому что мне нравится с ним играть. – Или… не знаю… минет?

– Не-а, – тянет он. – Я это получу и просто так. А мольбы… Моя королева забыла, с кем связалась?

Я касаюсь губами его шеи, вдыхаю запах кожи вместе с дымом.

– Угрозы, – проговариваю полушепотом. – Знаю, что мне после этого конец, но… Если ты не дашь мне затянуться, я тебе что-нибудь приготовлю.

– Хах! – он чуть ли не давится дымом. – Вот это реально угрозы.

Его телефон жужжит неожиданно, слишком иномирно в кладбищенской тишине.

Он раздраженно выуживает его из кармана джинсов. Что-то нажимает пару раз, подглядываю за ним через плечо и вижу какое-то видео. Внутри меня странно дергает. Не знаю еще, что это, но…

– Скажи “папа”, – голос изменен программой, это понимаю даже я. – Па-па.

– Па, – лепечет ребенок.

Глава 8. Ника

“Это мой малыш”, – сразу прорезает мозг, и меня окатывает горячим потом. Вцепляются в его руку, прилипаю взглядом к кусочку экрана, который вижу. Светлые детские волосы, невесомые. И я знаю их запах.

– Блядь! – Ваня вскакивает.

Я вскакиваю вместе с ним. Мне нужно видеть моего малыша.

– Вот молодец, – продолжает голос. – Какой ты молодец. Давай помашем папе ручкой. Помаши ручкой, чтобы папа лучше тебя искал. Помаши, Иван Иванович.

Буквально на момент вижу его лицо. И желудок скручивает рвотным спазмом, становится почти невозможно дышать. Боже, как он похож на Ваню. Мой малыш жив, и я не могу дотронуться до него, обнять, вдохнуть его запах. Это физически больно видеть его и быть так далеко.

– Ника, телефон свой, быстро! – протягивает трясущуюся ладонь Ваня.

– Это мой ребенок? – выдыхаю я дрожащим голосом. Мне нужно, чтобы он подтвердил, что я не сошла с ума и это не галлюцинация.

– Ника, быстро телефон, я сказал! – кричит на меня зло.

– Покажи папе, как ты умеешь, – голос звучит колоколом у меня в голове. – Смотри папа, чему мы научились без тебя. Какой молодец Ванечка. Гораздо умнее папы.

– Ответь мне, блядь, – меня сносит, – это мой сын? – вцепляюсь в его руку и трясу.

– Идиотка! – рявкает он, лезет в мой карман, выдергивает телефон, разрывая по шву ткань. Набирает быстро чей-то номер.

– Папа нас не любит. Где же хваленая хватка Палача? – насмешливо говорит голос. – Стареешь, Ваня. Как и все мы.

– Малой, мне нужна помощь! – выпаливает в трубку. – Прямо сейчас Палачу пришло письмо, в нем ссылка. Отследи, буду должен.

– Папа-папа, – разочарованно протягивает голос. – Я надеялся, игра будет интереснее. А в тебе больше пафоса и понтов. Ну пока. Помаши еще раз, Ванечка. Вот молодец.

Видео останавливается, Ваня дышит, будто пробежал марафон.

– Это мой ребенок, – бормочу я. – Мой ребенок. Кто его забрал? Скажи, что знаешь, кто это… Я сейчас с ума сойду.

– Р-р-ра-а-а! – телефон летит в надгробие, разлетается на куски.

Секунда, и ствол в его руках. Выстрел раздается так громко, что я зажимаю уши. За ним второй, третий, много, пока не заканчивается обойма, которую он тут же меняет, стреляет снова. Пока на лбу каждой выбитой фотографии на этой аллее не остается след от пули.

– Убью их всех! – орет бешено на все кладбище. – Всю семью до седьмого колена вырежу! Задушу своими руками!

– Кого? – выкрикиваю я. – Это был мой ребенок. И ты опять молчишь! Либо пристрели меня, либо говори. Они же Палачу мстят.

– Ника, ты дура? – оборачивается ко мне, грудь часто вздымается. – Что ты, блядь, хочешь от меня услышать? Что?!

– Кто его забрал? – ору я, не отстаю от него.

– Я НЕ ЗНАЮ!!!

– Как ты можешь не знать? – не унимаюсь я. – Этого быть не может. Ты знаешь все. Кто может вообще быть сильнее тебя и такое провернуть. Ваня, они забрали нашего ребенка и скрывали его год. Таких людей по пальцам пересчитать можно.

Звонит мой телефон, Ваня не сразу попадает пальцем по сенсору, отвечает резко:

– Да! – слушает что-то. – Скинь адрес. Я сам, нет. Спасибо.

Нажимает отбой.

– Поехали, быстро, – дергает меня за руку. – Малой нашел адрес.

– Я с тобой, – упрямо выдаю, чтобы он даже не думал о том, чтобы оставить меня в безопасном месте.

– Я тебе разве сказал, что нет? – рявкает он. – Не беси меня, а.

Мы бежим через все кладбище, как сумасшедшие. Прыгаем в машину, и только тут я могу отдышаться. Ваня заводит мотор и пулей срывается с места.

– Далеко? – спрашивая, чувствуя, как мое сердце почти останавливается, захлебываясь кровью.

– Не очень, – ладонь стучит по рулю. – Да сука ж ты…

– Он жив, – на меня вдруг сваливается осознание того, что теперь я точно знаю, что он жив. – Ваня, он жив, – улыбаюсь я, положив руку ему на бедро.

– Жив, – хмуро кивает он, продолжая гнать по ночным улицам на запредельной скорости.

– Это главное, – я приказываю себе успокоиться. – Главное, что он жив. А ты его найдешь. Я знаю. Господи, он уже говорит.

Ваня только сильнее сжимает челюсти.

– Под твоим сиденьем ствол. Достань, – командует он.

– Хорошо, – запускаю туда руку и достаю тяжелый пистолет. – Что дальше?

– Мне давай, – выкручивает руль на повороте. – И магазины в бардачке. Выгребай все, что есть.

Я отдаю ему ствол, жалея, что за эти годы не научилась стрелять, выгребаю из бардачка пахнущие чем-то тяжелым, пороховым магазины.

– Что еще сделать? – спрашиваю, закипая от своей беспомощности.

– Ничего, малыш, – выдыхает Ваня. – Не путайся под ногами только. Пристрелить могу ненароком. Да и мало ли что там.

Мы тормозим возле двухэтажного старого дома. Внутри темно, а снаружи убого.

– Ты запомнила? – смотрит на меня серьезно. – Главное, не делай так, чтобы я о тебе переживал. Договорились? Будь сзади.

– Да, – киваю я. – Буду за тобой.

Я вся внутренне замираю – сейчас я увижу своего малыша, обниму его.

Ваня выбивает хлипкую дверь одним ударом ноги, вламывается внутрь. Это точно заброшка – полы скрипят, кое-где проломлены, на стенах штукатурка осыпалась до дранки. Палач идет быстро, исследуя комнату за комнатой, и с каждой пустой комнатой мне становится все больнее. Его здесь нет.

Мы поднимаемся на второй этаж и следуем тем же маршрутом. В последней комнате Ваня опускает ствол, хватается за голову.

– Блядь! Блядь! Блядь!

– Зачем они привели нас сюда, если его тут нет? – спрашиваю и зажимаю себе рот руками, чтобы не завопить от отчаяния.

– Чтобы показать мне, что я ничего не могу сделать, – хрипло говорит мой муж.

Глава 9. Ваня

Крик, которого не было уже очень давно, раздается за переносицей. Как раньше. Как в старые добрые времена. Усмехаюсь, сначала тихо, потом начинаю хохотать так, что мой жутковатый смех разносится по всему дому.

– Ты чего? – спрашивает и отшатывается от меня.

– Умный, – улыбаюсь я, шарю глазами по стенам. – Умный. Следит-следит.

Расслабляюсь и отдаюсь тому, чего ей не показываю, чего стараюсь избежать в работе уже давно. Расслабляюсь и пускаю за штурвал другого меня.

– Кто следит? – хватает меня за рукав. – Кто его забрал?

– Мститель забрал, Ник, – обхватываю ее лицо руками. – И следит, как я мечусь в закрытой банке. Бах, и стекло, бах, и стекло, кажется, что вылетишь, а там опять стекло, – хохочу я и почти отталкиваю ее.

Смотрю на углы – ничего. Перехожу в другую комнату – тоже ничего. Где-то есть. Точно есть.

– Тогда найди его и грохни, и верни нашего мальчика домой, – ее голос за спиной. Требует. – У тебя свое личное кладбище. В чем проблема?

– Хочешь туда? – бросаю через плечо. Она даже не злит меня. Просто хочется ей сделать больно так же, как и она мне. – На кладбище-то? Где-то есть. Где-то есть…

Комната, на которую выходит лестница, меня останавливает. Еще не знаю почему. Не понял. Но знаю, что тут искать надо.

Оглядываюсь по сторонам. Не вижу ничего такого, что… Хотя…

– И как ты это сделаешь? – подходит ко мне вплотную. Глаза горят маниакальностью. Прям как мои. – Просто интересно.

– Что сделаю? – даже немного удивился, что она здесь. Уже успел забыть. Кручусь вокруг своей оси и разглядываю все, шарю хаотично взглядом.

– Злишься на меня, да? – спрашивает вдруг. – Это я во всем этом виновата. Он же был со мной.

Не слушаю ее. Ничего полезного она мне не скажет. Мне надо искать. Надо искать… Вдруг взгляд цепляется за едва заметную красную точку. Смотри-ка, хорошо спрятал.

Оборачиваюсь, смотрю на стену, которая попадает в поле зрения камеры.

– Что мы ищем? – выкручивает себе пальцы. – Я хочу помочь.

– Ты – ничего, – отвечаю честно. – Он же со мной играет.

Кирпич слишком новый для этого дома. Не отсюда. Края не сбитые. Хотя попытался его состарить.

– Умный, – хмыкаю я.

– Он играет с тобой, используя для этого моего ребенка, – тихо проговаривает.

– Играет, да, – подхожу ближе, достаю нож, совсем немного поддеваю шов между кирпичами, и он легко осыпается песком. – Плохой раствор.

– Он же его не убьет? – очередной вопрос. – Ведь год не трогал… Скажи мне!

Поиграем и мы, верно? Ход за ход.

Оборачиваюсь к ней, дергаю на себя и впечатываю в стену. Ну хоть немного же она должна что-то понимать? Говорю громко ей, но так, чтобы он все слышал.

– А если и убьет, сделаем нового, да? – подмигиваю, прижимаюсь сильнее.

– Верно, сделаем нового, прямо сейчас, – так же нарочито громко. – Все равно я дочку хотела.

Прижимаюсь к ее шее, подтягиваю вверх ее ногу. Шепчу едва слышно:

– Не убьет, играет, – целую ее дрожащую. – Следит. Камера напротив. Кирпич под твоей головой. Запомнила?

– Ага, – выдыхает едва слышно.

– Надо уйти, надо смешать карты. Если что-то важное, придет сам забирать. Если просто нас потрепать… придешь забирать ты, поняла? – задираю мою толстовку, в которую она одета. Пересчитываю ее ребра пальцами, сжимаю грудь.

– Да, любимый, – опять специально громко, для него. – Да, да, так хочу тебя. Прям здесь.

Больная моя девочка. Такая же, как я. Разворачиваю ее резко и сдергиваю штаны с ее попки. Что бы ни происходило, хочу ее. И хочу, чтобы он видел, что играю по своим правилам.

Расстегиваю джинсы и вталкиваюсь в нее одним тугим толчком. Прижимаю сильно ее щекой прямо к этому старому кирпичу.

– Здесь, – шиплю едва слышно. – Здесь, – на очередном толчке.