Крылья бабочек. Из книги Bertuch’s Bilderbuch für Kinder. 1798 год[18]
Мы уже писали о том, что Тургенева особенно занимают герои смешанного социального происхождения. Можно предположить, что ребенок Николая Петровича и Фенечки – надежда на новое поколение «детей». В своей лекции о Тургеневе Набоков замечает, что роль Фенечки в том числе – придание композиционной симметрии биографии Павла Петровича.
ЗАЧЕМ ТУРГЕНЕВУ ПОНАДОБИЛИСЬ НАРОЧИТО КОМИЧЕСКИЕ ПЕРСОНАЖИ – СИТНИКОВ И КУКШИНА?Два поклонника Базарова – восторженный Ситников, стыдящийся своего отца и живущий на его деньги, и «эманципированная женщина» Евдоксия Кукшина – обычно воспринимаются исключительно как комические персонажи, оттеняющие базаровский циничный блеск и, возможно, карикатурно демонстрирующие пустоту «новых людей». Несправедливость такой карикатуры подчеркивали и враждебные Тургеневу критики (Антонович писал, что Тургенев своими насмешками над Кукшиной вредит делу женского освобождения), и читатели: так, русские гейдельбергские студенты, с которыми в эпилоге романа сошлась Кукшина, выразили Тургеневу протест. Фигуры Ситникова и Кукшиной действительно комические: замечание просвещенной Кукшиной о том, что Жорж Санд ничего не смыслит в эмбриологии и потому недостойна внимания, уже чистый фарс.
Однако наличие таких последователей – а никаких других мы в романе не встречаем – бросает тень и на Базарова, и на его дело. Сам Базаров высказывается так: «Ситниковы нам необходимы. Мне, пойми ты это, мне нужны подобные олухи. Не богам же, в самом деле, горшки обжигать!..» Иными словами, Ситниковы годятся для черной работы, возможно, для террора, массовых действий – мысль, приходящая в голову почти всем радикальным политикам. Но явная глупость Ситникова компрометирует и черную работу: мы будто получаем подтверждение тому, что никаких серьезных выступлений нигилисты в ближайшее время не предпримут.
Владимир Маковский. Вечеринка. 1897 год[19]
Стоит заметить, что в образах Ситникова и Кукшиной можно разглядеть как бы зерна дальнейших направлений разночинного движения: одетый как славянофил Ситников наверняка станет народником, Кукшина продолжит заниматься вопросами женской эмансипации.
БАЗАРОВ ПРОСИТ АРКАДИЯ «НЕ ГОВОРИТЬ КРАСИВО». А КАК ГОВОРИТ ОН САМ?Поэтичная речь Аркадия, в которой можно увидеть даже тургеневскую автопародию, вызывает у Базарова раздражение. Отметим, однако, что и сам он говорит красиво – то есть прибегает к возвышенным тропам – в моменты, когда любовное чувство берет верх над рассудком. Умирая, он просит Одинцову поцеловать его с такими словами: «Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она погаснет…»
При этом невозможно сказать, что речь Базарова в его обычном состоянии лишена всякой поэтичности. Нигилистический троп для Базарова – сравнение жизни с чемоданом, в котором чем-либо заполняют пустое место. Образность его полемики – нарочито сниженная («Человек все в состоянии понять – и как трепещет эфир и что на солнце происходит; а как другой человек может иначе сморкаться, чем он сам сморкается, этого он понять не в состоянии»), но при этом он совершенно естественно вставляет в свою речь народные пословицы, поговорки, фразеологизмы, тем самым обнаруживая особенности среды, в которой он вырос.
Речевые характеристики вообще важны в трактовке героев «Отцов и детей»: мы будто слышим и нерешительность в сбивчивых словах Николая Кирсанова, и манерное джентльменство в англицизмах и галлицизмах его брата.
ПОЧЕМУ ТУРГЕНЕВ НЕ НАЗЫВАЕТ ТОЧНЫЙ ВОЗРАСТ СВОИХ ГЕРОЕВ?Действительно, несмотря на то что к финалу романа нам довольно подробно известна биография и происхождение героев, мы не можем совершенно точно назвать годы рождения братьев Кирсановых, сестер Анны Одинцовой и Кати Локтевой (ей то ли двадцать, то ли восемнадцать лет) и, наконец, самого Базарова; понятно только, что он старше Аркадия на несколько лет. Если первые неясности можно объяснить спешкой Тургенева, последняя слишком серьезна, чтобы списать ее на небрежность. Возможны два объяснения: либо Базаров представляет все поколение «новых людей» и указание возраста с точностью до года здесь не обязательно, либо у Базарова, несмотря на объяснения Тургенева, действительно был известный прототип, к примеру тот же Добролюбов. Если Базаров умирает в возрасте Добролюбова, значит, ему 25 лет и родился он около 1834 года.
ИЗ-ЗА ЧЕГО ПРОИЗОШЕЛ КОНФЛИКТ ТУРГЕНЕВА С ДОБРОЛЮБОВЫМ? КАК ЭТО ПОВЛИЯЛО НА «ОТЦОВ И ДЕТЕЙ»?Принято считать, что Тургенев поссорился с «Современником» из-за статьи Добролюбова «Когда же придет настоящий день?» – о романе «Накануне». Но, как следует из недавней биографии Добролюбова[20], к моменту появления статьи – которая совершенно не была оскорбительной – конфликт Тургенева с молодым критиком назревал уже давно. Подобно Базарову, Добролюбов не признавал авторитетов (за исключением самых близких людей, в первую очередь Чернышевского) и не искал светского общения: «получив снисходительное приглашение на обед от Тургенева (“приходите и вы, молодой человек”), Добролюбов из гордости отказался ехать»; отказывался он и от более любезных приглашений. Тургенева поведение Добролюбова оскорбляло: «В нашей молодости, – сказал он Ивану Панаеву, – мы рвались хоть посмотреть поближе на литературных авторитетных лиц, приходили в восторг от каждого их слова, а в новом поколении мы видим игнорирование авторитетов; вообще, сухость, односторонность, отсутствие всяких эстетических увлечений; все они, точно мертворожденные. Меня страшит, что они внесут в литературу ту же мертвечину, какая сидит в них самих. У них не было ни детства, ни юности, ни молодости – это какие-то нравственные уроды»[21]. Легко заметить здесь те же интонации, с какими говорит Павел Петрович, чье самолюбие задел Базаров. Личная обида скоро превратилась в литературную: статья о «Накануне» вкупе с одной из заметок Чернышевского послужила для Тургенева поводом разорвать отношения с «Современником», с которым он уже не был связан контрактом на исключительное право публикации. Конфликт, по воспоминаниям Авдотьи Панаевой[22], «наделавший в литературе много шума и повлекший за собой много сплетен и всякого рода инсинуаций, был вместе с тем разрывом двух партий или, правильней сказать, двух поколений – людей сороковых годов и шестидесятых»[23].
Несмотря на все это, Тургенев был опечален смертью Добролюбова – тем более что лучший его роман действительно многим обязан критику. Сама концепция противостояния поколений «отцов» и «детей» и идея «новых людей» были высказаны Добролюбовым в статье «Литературные мелочи прошлого года» (1859). Поссорившись с «Современником», Тургенев не потерял интереса к Добролюбову. «Конечно, Базаров – никак не карикатурный портрет Добролюбова, но, как показывают наброски к роману, Тургенев держал в уме тот же тип личности, каким в его глазах представал Добролюбов. И он, и герой “Отцов и детей” – внешне подчеркнуто резкие, принципиальные ригористы, а внутри – раздираемые страстями, толком не умеющие любить женщин и неспособные выстроить серьезных отношений», – заключает биограф Добролюбова Алексей Вдовин[24].
ЗАЧЕМ В РОМАНЕ КРЕСТЬЯНСКАЯ ЛИНИЯ?События романа происходят в 1859 году – в это время в Главном комитете уже активно ведется подготовка крестьянской реформы. Изначально комитет назывался Секретным, но в просвещенных кругах его деятельность ни для кого секретом не была. Реформа для Тургенева и стала одним из ответов на вопрос, «как возможно в России позитивное дело»[25]. Напряжение между крестьянами и помещиками, ощущаемое в романе, едва ли не так же велико, как между «отцами» и «детьми»: Тургенев описывает, как имение Кирсановых на глазах приходит в упадок, и то, что в финале романа не умевший совладать с делами в собственном хозяйстве Николай Кирсанов становится мировым посредником – то есть чиновником, улаживающим отношения крестьян с помещиками, – скорее всего, следствие перемен, принесенных реформой. Возможно, такой вывод Тургенев делает слишком поспешно: для оценки реформы, которой осталось недовольно множество крестьян и помещиков, к моменту выхода «Отцов и детей» прошло слишком мало времени.
Но дело не только в актуальности событий 1861 года для общества. Свою лекцию о Тургеневе Владимир Набоков начинает с изложения обстоятельств его детства, в том числе общения с полной «самодурства» матерью, которая «довела крестьян… до поистине жалкого существования». (Известно, что черты собственной матери Тургенев вывел в помещице из рассказа «Муму».) «Впоследствии, когда Тургенев пытался вступиться за крепостных, она лишила его дохода и обрекла на настоящую нищету, хотя в будущем его ожидало огромное наследство, – продолжает Набоков. – ‹…› После смерти матери Тургенев приложил немало усилий, чтобы облегчить жизнь своих крепостных, освободил всю домашнюю челядь и всячески содействовал освободительной реформе 1861 года»[26]. Таким образом, крестьянский вопрос для Тургенева был вопросом личным, и его присутствие в романе – следствие и свидетельство тургеневской вовлеченности в его обсуждение. Еще одно красноречивое свидетельство – то, что крестьянским судьбам посвящена книга, которая вывела Тургенева в первый ряд русских писателей, – «Записки охотника».
Сам Тургенев в письме к поэту Константину Случевскому утверждал: «Вся моя повесть направлена против дворянства как передового класса». Это замечание, поднятое на щит советским литературоведением, можно трактовать двояко: или «Отцы и дети» направлены против дворянства вообще, или, что гораздо правдоподобнее, именно против ведущей роли дворянства в общественных переменах. Очевидно, что Базаров одно время связывал надежды на перемены с крестьянами, несмотря на вырвавшееся в какой-то момент признание: «А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет». Признание вроде бы циничное, но на самом деле отчаянное: зеркальная параллель к нему – презрение крестьян к Базарову. Между «отцами» и «детьми», при всем их несходстве, больше возможностей для понимания, чем между «детьми» и теми, для кого они «должны из кожи лезть». Мир, параллельный «отцам» и «детям», мир, который Тургенев даже описывает в ином темпе, часто вообще не учитывается при анализе романа.
КАК СВЯЗАНЫ «ОТЦЫ И ДЕТИ» И «ЧТО ДЕЛАТЬ?»Роман Николая Чернышевского, вышедший через год после «Отцов и детей», и самим автором, и читателями воспринимался, по крайней мере отчасти, как ответ Тургеневу (и недаром был опубликован в «Современнике»). На месте одного персонажа, к тому же внутренне противоречивого, у Чернышевского появляется целая галерея героев разного уровня рациональности и радикализма. Наиболее любопытна связка Базарова и Рахметова из «Что делать?»: на фоне «новых людей» Рахметов становится «особенным человеком», которому Чернышевский придает черты пророка и святого. Как и Базаров, он отличается крайностью суждений (за что его называют ригористом), как и Базаров, имеет дворянское происхождение, от условностей которого отказывается. Разница, впрочем, не столько в том, что Чернышевский дает своему герою счастливую возможность служить делу будущего, сколько в том, что он доводит аскетизм и непогрешимость Рахметова до почти анекдотического уровня. В конечном итоге терпящий неудачу Базаров оказывается куда более правдоподобным персонажем.
КАК «ОТЦЫ И ДЕТИ» СООТНОСЯТСЯ С ДРУГИМИ РОМАНАМИ ТУРГЕНЕВА?Существуют убедительные попытки рассматривать романы Тургенева как единый цикл произведений о российском обществе и людях, которые имеют (или не имеют) возможность что-то в нем изменить. Именно Тургенев впервые употребляет выражение «лишний человек», которое превратится после этого в литературоведческий штамп: «Дневник лишнего человека» – название его повести 1850 года. Несовместимость героя «Дневника» Чулкатурина с обществом подана в свете любовной коллизии – этим приемом Тургенев будет пользоваться и дальше, но в романах, начиная с «Рудина», любовная коллизия станет только частью более сложного конфликта. Рудин, умный, просвещенный, но нерешительный и бездеятельный, в конце концов гибнет на парижских баррикадах 1848 года «бесполезной, но героической смертью» – сравнив эту смерть со смертью Базарова, можно оценить, какую эволюцию совершил Тургенев как писатель. Лаврецкий из «Дворянского гнезда», столь же умный и образованный, становится заложником общественной морали своего времени. Инсаров из «Накануне», болгарский революционер, приезжающий в Россию, выделяется на фоне других тургеневских героев как раз своей приверженностью действию – но, во-первых, в России, среди людей, которых не очень волнует судьба болгар, он абсолютный чужак, во-вторых, его также ждет бессмысленная гибель. Нерешительность, неспособность к поступку стала визитной карточкой многих тургеневских героев, в том числе в повестях «Вешние воды» и «Ася». Любовная коллизия – традиционная иллюстрация к этой черте характера, что отмечал Николай Чернышевский в статье «Русский человек на rendez-vous».
Это «rendez-vous» можно понимать не только как любовное свидание, но и как столкновение с иной реальностью, требующее изменить поведение. Два последних романа Тургенева, «Дым» и «Новь», свидетельствуют о том, что такие столкновения не приводят к позитивным результатам – как в общественном, так и в художественном смысле. Несмотря на то что Тургенев искренне хотел исследовать, как сейчас сказали бы, общественные тренды, его последним текстам не хватило именно той яркости и провокационности, которые отличают «Отцов и детей» и почти публицистических «Бесов» Достоевского: в «Дыме» уже известный нам прием раскрытия героя в любовной коллизии заслоняет самое любопытное в романе – характеристику прекрасно знакомой Тургеневу русской эмиграции, а в «Нови» сюжет буксует, с трудом соединяя описание «хождения в народ» с подробностями частной жизни более прогрессивных, чем Базаров, революционеров. По мнению историка русской литературы Дмитрия Святополка-Мирского[27], «“Отцы и дети” – единственный роман Тургенева, где общественные проблемы без остатка растворились в искусстве и откуда не торчат концы непереваренного журнализма»[28].
Отцы и дети
Посвящается памяти
Виссариона Григорьевича БЕЛИНСКОГО
I
– Что, Петр, не видать еще? – спрашивал 20-го мая 1859 года, выходя без шапки на низкое крылечко постоялого двора на *** шоссе, барин лет сорока с небольшим, в запыленном пальто и клетчатых панталонах, у своего слуги, молодого и щекастого малого с беловатым пухом на подбородке и маленькими тусклыми глазенками.
Слуга, в котором все: и бирюзовая сережка в ухе, и напомаженные разноцветные волосы, и учтивые телодвижения, словом, все изобличало человека новейшего, усовершенствованного поколения, посмотрел снисходительно вдоль дороги и ответствовал: «Никак нет-с, не видать».
– Не видать? – повторил барин.
– Не видать, – вторично ответствовал слуга.
Барин вздохнул и присел на скамеечку. Познакомим с ним читателя, пока он сидит, подогнувши под себя ножки и задумчиво поглядывая кругом.
Зовут его Николаем Петровичем Кирсановым. У него в пятнадцати верстах от постоялого дворика хорошее имение в двести душ, или, как он выражается с тех пор, как размежевался с крестьянами и завел «ферму», – в две тысячи десятин земли. Отец его, боевой генерал 1812 года, полуграмотный, грубый, но не злой русский человек, всю жизнь свою тянул лямку, командовал сперва бригадой, потом дивизией и постоянно жил в провинции, где в силу своего чина играл довольно значительную роль. Николай Петрович родился на юге России, подобно старшему своему брату Павлу, о котором речь впереди, и воспитывался до четырнадцатилетнего возраста дома, окруженный дешевыми гувернерами, развязными, но подобострастными адъютантами и прочими полковыми и штабными личностями. Родительница его, из фамилии Колязиных, в девицах Agathe, a в генеральшах Агафоклея Кузьминишна Кирсанова, принадлежала к числу «матушек-командирш», носила пышные чепцы и шумные шелковые платья, в церкви подходила первая ко кресту, говорила громко и много, допускала детей утром к ручке, на ночь их благословляла, – словом, жила в свое удовольствие. В качестве генеральского сына Николай Петрович – хотя не только не отличался храбростью, но даже заслужил прозвище трусишки – должен был, подобно брату Павлу, поступить в военную службу; но он переломил себе ногу в самый тот день, когда уже прибыло известие об его определении, и, пролежав два месяца в постели, на всю жизнь остался «хроменьким». Отец махнул на него рукой и пустил его по штатской. Он довез его в Петербург, как только ему минул восемнадцатый год, и поместил его в университет. Кстати, брат его о ту пору вышел офицером в гвардейский полк. Молодые люди стали жить вдвоем, на одной квартире, под отдаленным надзором двоюродного дяди с материнской стороны, Ильи Колязина, важного чиновника. Отец их вернулся к своей дивизии и к своей супруге и лишь изредка присылал сыновьям большие четвертушки серой бумаги, испещренные размашистым писарским почерком. На конце этих четвертушек красовались старательно окруженные «выкрутасами» слова: «Пиотр Кирсаноф, генерал-майор». B 1835 году Николай Петрович вышел из университета кандидатом, и в том же году генерал Кирсанов, уволенный в отставку за неудачный смотр, приехал в Петербург с женою на житье. Он нанял было дом у Таврического сада и записался в английский клуб, но внезапно умер от удара. Агафоклея Кузьминишна скоро за ним последовала: она не могла привыкнуть к глухой столичной жизни; тоска отставного существованья ее загрызла. Между тем Николай Петрович успел, еще при жизни родителей и к немалому их огорчению, влюбиться в дочку чиновника Преполовенского, бывшего хозяина его квартиры, миловидную и, как говорится, развитую девицу: она в журналах читала серьезные статьи в отделе «Наук». Он женился на ней, как только минул срок траура, и, покинув министерство уделов, куда по протекции отец его записал, блаженствовал со своею Машей сперва на даче около Лесного института, потом в городе, в маленькой и хорошенькой квартире, с чистою лестницей и холодноватою гостиной, наконец – в деревне, где он поселился окончательно и где у него в скором времени родился сын Аркадий. Супруги жили очень хорошо и тихо: они почти никогда не расставались, читали вместе, играли в четыре руки на фортепьяно, пели дуэты; она сажала цветы и наблюдала за птичным двором, он изредка ездил на охоту и занимался хозяйством, а Аркадий рос да рос – тоже хорошо и тихо. Десять лет прошло как сон. В 47-м году жена Кирсанова скончалась. Он едва вынес этот удар, поседел в несколько недель; собрался было за границу, чтобы хотя немного рассеяться… но тут настал 48-й год. Он поневоле вернулся в деревню и после довольно продолжительного бездействия занялся хозяйственными преобразованиями. В 55-м году он повез сына в университет; прожил с ним три зимы в Петербурге, почти никуда не выходя и стараясь заводить знакомства с молодыми товарищами Аркадия. На последнюю зиму он приехать не мог, – и вот мы видим его в мае месяце 1859 года, уже совсем седого, пухленького и немного сгорбленного: он ждет сына, получившего, как некогда он сам, звание кандидата.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Сноски
1
Иван Тургенев. 1850-е годы. © Getty Images.
2
Людвиг Бюхнер (1824–1899) – немецкий врач и философ. Одна из ключевых фигур вульгарного материализма – философского течения середины XIX века, согласно которому сложные психологические, духовные феномены можно свести к простым физиологическим причинам. Как социал-дарвинист, Бюхнер считал, что принципы естественного отбора можно распространить на человеческое общество. Его главный труд «Сила и материя» был крайне популярен в России 1860-х годов, до конца века он выдержал 17 изданий.
3
Кружок журнала «Современник». 1856 год. Сидят (слева направо): Иван Гончаров, Иван Тургенев, Александр Дружинин, Александр Островский. Стоят (слева направо): Лев Толстой и Дмитрий Григорович. © Getty Images.
4
Писарев Д. И. Базаров // Русское слово. 1862. № 3. Отд. II. – С. 1–54.
5
Страхов Н. Н. Критические статьи об И. С. Тургеневе и Л. Н. Толстом (1862–1885) / Н. Н. Страхов. – СПб.: Типография братьев Пантелеевых, 1885.
6
Николай Ярошенко. Студент. 1881 год. Государственная Третьяковская галерея.
7
Макс Штирнер (настоящее имя – Иоганн Каспар Шмидт; 1806–1856) – немецкий философ. В своем главном труде «Единственный и его собственность» Штирнер полагает, что собственное «я» превыше всего, поэтому у человека есть право отстаивать свои интересы, не оглядываясь на этические нормы. При жизни философ был практически забыт, но о нем вспомнили в связи с идеями Ницше: как оказалось, многие из них уже содержались в сочинениях Штирнера.
8
Иличевский А. В. Человек и темнота // Уроки русской любви: 100 любовных признаний из великой русской литературы. – М.: АСТ: Corpus, 2013.
9
Анатомия самки травяной лягушки. Из книги Альфреда Брема «Жизнь животных». 1911 год. Белгородская государственная универсальная научная библиотека.
10
Писарев Д. И. Указ. соч.
11
Иличевский А. В. Указ. соч.
12
Вайль П. Л., Генис А. А. Родная речь. – М.: КоЛибри, 2008. – C. 160.
13
Никольский С. А., Филимонов В. П. Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX столетия. – М.: Прогресс-Традиция, 2009.
14
Сведение всего возможного знания к эмпирическим данным – к тому, что можно увидеть, потрогать или установить путем эксперимента. Любые идеи или теории, не строящиеся на этой основе, с точки зрения позитивистов, пустая фантазия, не имеющая отношения к науке.
15
Анатомический театр. Из книги «История Кембриджского университета». 1915 год. © Oxford Science Archive/Image State/East News.
16
Человеческий глаз. Из книги «Система человеческой анатомии» Эразмуса Уилсона. 1859 год. National Library of Medicine (U.S.) / Welcome Collection.
17
Набоков В. В. Лекции по русской литературе. – М.: Независимая газета, 1998. – C. 167.
18
Крылья бабочек. Из книги Bertuch’s Bilderbuch für Kinder. 1798 год. Heidelberg University Library.
19
Владимир Маковский. Вечеринка. 1897 год. Государственная Третьяковская галерея.
20
Вдовин А. В. Добролюбов: разночинец между духом и плотью. – М.: Молодая гвардия, 2017.
21
Панаева А. Я. Из «Воспоминаний» // Н. А. Добролюбов в воспоминаниях современников. – М.: Художественная литература, 1986. – С. 176.
22
Авдотья Яковлевна Панаева (девичья фамилия – Брянская; 1820–1893) – русская писательница и одна из первых российских феминисток. В 1837 году она выходит замуж за журналиста Ивана Панаева, потом влюбляется в его друга Николая Некрасова и живет с ним в гражданском браке почти двадцать лет. Разойдясь с Некрасовым, выходит замуж еще раз. Ее мемуары содержат много ценных сведений об общественной и литературной жизни середины XIX века.
23
Скабичевский А. М. Николай Добролюбов. Его жизнь и литературная деятельность // Кантемир. Белинский. Добролюбов. Писарев. Гончаров: Биогр. повествования / Сост., общ. ред. и послесл. Н. Ф. Болдырева. – Челябинск: Урал, 1997. – Жизнь замечательных людей. Биографическая б-ка Ф. Павленкова; Т. 20.
24
Вдовин А. В. Указ. соч. – C. 178.
25
Никольский С. А., Филимонов В. П. Указ. соч.
26
Набоков В. В. Указ. соч. – С. 137.
27
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890–1939) – публицист и литературовед. До эмиграции Святополк-Мирский выпускает сборник стихотворений, участвует в Первой мировой войне и в Гражданской войне на стороне Белого движения. В эмиграции с 1920 года; там издает «Историю русской литературы» на английском языке, увлекается евразийством и учреждает журнал «Версты». В конце 20-х годов Святополк-Мирский интересуется марксизмом и в 1932 году переезжает в СССР. После возвращения он подписывает свои литературоведческие работы как «Д. Мирский». В 1937 году его отправляют в ссылку, где он погибает.