Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга V
Генеральный прокурор помолчал, покивал и… сел на место. Допрос свидетеля на этом закончился. Нельзя не признать того, что сторона обвинения в ту минуту выглядела жалкой и совершенно беспомощной!
Следующие свидетели защиты – Натаниэль Палмер (Nathaniel G. Palmer) и Уилльям Брукс (William F. Brooks) – также дали обвиняемому отличную характеристику. Второй из упомянутых свидетелей проживал в восточном Бостоне, а прежде жил в Нью-Гэмпшире, знал Левитта с детства и поддерживал отношения с ним уже в Бостоне.
После Палмера и Брукса свидетельское место занял Джон Смарт (John Smart), свойственник подсудимого, брат его жены. Он рассказал суду о том, что Левитт женат на его сестре уже 21 год, и охарактеризовал его исключительно положительно. Понятно, что Джон Смарт говорил не только от себя лично, но и от имени сестры, хотя, разумеется, делал это опосредованно. Это были очень полезные для защиты показания. На вопрос главного обвинителя о материальном положении Левитта Элли свидетель аккуратно пробормотал, что мало осведомлён на этот счёт, тем самым уклонившись от ответа.
Следующие свидетели – Руфус Барбанк (Rufus H. Burbank) и Джон Карр Левитт (John Carr Leavitt) – также были знакомы с обвиняемым на протяжении многих лет. Первый заявил суду, что общался с подсудимым 14 или 15 лет, а второй, работавший чиновником по сбору налогов в Нью-Гэмшире, познакомился с Элли 20 лет назад. Оба свидетеля в один голос заявили, что Левитт Элли всегда отличался добрым нравом и никогда никому зла не делал.
Разумеется, в суде появился и Джон Элли (John Q. Alley), родной брат подсудимого, тот самый, что после ареста Левитта предложил последнему вексель вместо наличных денег. Джон рассказал суду, что проживает вместе с матерью на семейной ферме в местечке Итон (Eaton) в Нью-Гэмпшире. Он полностью подтвердил показания других свидетелей о денежных делах брата в сентябре минувшего года, рассказал о продаже Левиттом своей фермы, получении расписки от братьев Дрю и прочих деталях. Джон особо подчеркнул, что 5 ноября денег Левитту не передавал.
Генеральный прокурор был чрезвычайно дотошен в ходе перекрёстного допроса этого свидетеля. Отвечая на его вопросы, Джон подробно объяснил появление заёмного письма братьев Дрю, рассказал, что брат в общей сложности продал 300 акров земли в Итоне, уточнил детали некоторых взаиморасчётов с Левиттом. По словам свидетеля, он в последний раз заплатил Левитту 50$ наличными спустя 3 или 4 недели после 25 сентября. Отвечая на вопрос главного обвинителя об обстоятельствах конфликта с братом, пояснил, что Левитт отказался удовлетвориться векселем и потому он, Джон Элли, продолжал погашать долг наличными. После ареста брата Джон передавал деньги Дэниелу Элли (Daniel L. Alley), сыну Левитта, своему племяннику, так что никакого конфликта между братьями, в общем-то, и нет.
Окружной прокурор Мэй, сменивший Генерального прокурора в роли допрашивающего, явно остался неудовлетворён тем, как отвечал Джон Элли, а потому его вопросы, адресованные свидетелю, стали касаться тем, вообще никак не связанных с событиями 1872 года. Обсуждая долги и общее материальное положение обвиняемого, Мэй стал всё более уклоняться в глубину минувших лет и дошёл до 1869 г. [т.е. за 3 года до интересующего суд интервала!]. Ничего подозрительного или двусмысленного Джон Элли окружному прокурору так и не сказал, объяснив очень чётко и ясно характер движения денег брата. Интересно то, что судья не препятствовал всем этим бухгалтерским блужданиям, явно рассчитывая услышать нечто компрометирующее, но, как сказано выше, продолжительный перекрёстный допрос не оправдал возлагавшихся на него ожиданий.
Череда следующих свидетелей – Альберта Уотсона (Albert Watson), Якоба Мэнсона (Jacob Manson), Элдена Снэлла (Alden Snell), Йотана Хармона (Jotham Harmon) – дружно охарактеризовала подсудимого с наилучшей стороны и проделала это в высшей степени убедительно. Альберт Уотсон, например, владел 2-я магазинами на Тремонт-стрит и Шоумут авеню (Shawmut ave) и на протяжении последних лет вёл с Элли финансовые дела, в частности, неоднократно ссужал его деньгами. Никогда никаких проблем Левитт своему кредитору не доставлял, а характер и поведение подсудимого всегда были выше всяких похвал. А Йотан Хармон был знаком с Левиттом Элли уже 35 лет и за все эти годы ни разу не слышал ничего, способного опорочить репутацию последнего.
В целом, череда свидетелей, положительно характеризовавших подсудимого, выглядела очень убедительно, но однообразно. Члены жюри присяжных, как и судья, не могли исключать того, что все эти люди ошибаются, поскольку человек, вообще-то, является существом лживым и способной очень ловко обманывать. Поэтому защите Левитта Элли было очень важно не просто показать, что обвиняемый – хороший человек и потому он никого не убивал, а разрушить именно ту версию преступления, которую выстроила сторона обвинений. И защита отыскала-таки потрясающего свидетеля, оказавшегося способным подорвать весь фундамент официальной версии событий, произошедших вечером 5 ноября 1872 года.
Вызванная для дачи показаний Элизабет Портер (Elizabeth L. Porter), сообщила во время допроса, что проживает в доме №17 по Доувер-плейс (Dover place) вместе с мужем и дочерью и 5 ноября 1872 года их семья принимала в своём доме гостей. По этой причине «привязка» по месту и времени выглядела вполне надёжной. Продолжая отвечать на вопросы адвоката обвиняемого, свидетельница рассказала, что на протяжении нескольких лет была знакома с Абией Эллисом. По её словам, знакомство с Абией произошло на борту парохода 3 января 1868 года, в последующем они время от времени обменивались письмами. Элизабет сообщила суду, что последнее письмо от Абии она получила в июне 1872 года, то есть приблизительно за 5 месяцев до убийства последнего. Дабы пресечь какие-либо подозрения на характер отношений с Абией Эллисом, свидетельница заявила, что тот никогда в её доме не жил, и повторила, что она – замужняя женщина.
Но это всё была «подводка» – то, что оперативные работники обычно называют «установочными данными». А далее последовала существенная часть её показаний. По словам Элизабет Портер, вечером 5 ноября, около 19:30, она вышла из дома вместе с дочерью Лиззи и на углу улиц Вашингтон (Washington street) и Гарланд (Garland street) увидела Абию Эллиса, двигавшегося в направлении Ист-Доувер-стрит (East Dover str.). В разговор с ним она не вступала, поскольку её отвлекла 11-летняя дочь, но Элизабет Портер не сомневалась в том, что встреченным ею мужчиной оказался именно Абия Эллис.
Важность для защиты заявления, сделанного Элизабет Портер, заключалась в том, что место, на котором произошла встреча свидетельницы и потерпевшего, находилось на удалении около 1350 – 1400 метров от дома Левитта Элли, но самое главное заключалось даже не в этом! Из слов свидетельницы следовало, что Абия Эллис шёл в сторону, противоположную той, где находился дом обвиняемого.
Немудрено, что появление свидетеля, о котором сторона обвинения явно ничего не знала, вызвало шквал эмоций Генерального прокурора. Чарльз Трейн задал свидетельнице около 30 вопросов на самые разнообразные [и даже неожиданные] темы. В частности, он уточнил, был ли перекрёсток освещён, на что Элизабет ответила отрицательно. Другой вопрос касался расстояния, на котором женщина видела Абию Эллиса. Элизабет ответила, что они разошлись буквально в 3 футах [~ 0,9 м.]. Он даже спросил, как часто Элизабет виделась с адвокатами Дабни (Dabney), Сомерби (Somerby) и Вэем (Way), давая понять, что не сомневается в большом количестве таких встреч, во время которых адвокаты должны были «натаскать» свидетельницу для выступления в суде. Элизабет хладнокровно ответила, что адвокатов обвиняемого она видела «только 1 раз», и добавила, что рассказала суду лишь правду. Не зная, каким образом сбить свидетельницу с толку, Генеральный прокурор бестактно спросил, какие проблемы Абия Эллис создавал ей, подразумевая по умолчанию, что некие проблемы, несомненно, существовали. Элизабет лаконично ответила на это, что никаких проблем с Абией она никогда не имела.
После в высшей степени обескураживающих и явно неожиданных для обвинения показаний миссис Портер защита вызвала следующего своего свидетеля. Таковым стала Лиззи Франсиз Портер (Lizzie Frances Porter), дочь Элизабет. Это был в высшей степени удачный ход защиты, поскольку 11-летняя девочка полностью подтвердила рассказ матери и тем укрепила общее впечатление его достоверности. Генеральный прокурор во время перекрёстного допроса буквально ужом извивался, пытаясь добиться от маленькой Лиззи какой-нибудь неосторожной оговорки. Он задал ей порядка 20 вопросов, но всё, чего смог добиться, свелось к заявлению девочки, согласно которому мистер Дабни, адвокат Левитта Элли, бывал в их доме 2 раза. В этих словах можно было бы увидеть противоречие утверждению Элизабет Портер, заявившей под присягой, будто она видела мистера Дабни «всего 1 раз», но противоречие это оказалось кажущимся. Адвокат во время своего первого визита в дом Портеров не застал Элизабет и передал ей свою визитную карточку, так что Элизабет не обманула суд, сообщив о единственной встрече с защитником.
Продолжая отвечать на настойчивые вопросы Генерального прокурора, девочка сказала, что адвокат Дабни никогда не говорил ей, чтобы она утверждала, будто знала Абию Эллиса 4 года. Затем Лиззи объяснила, откуда ей известно время встречи [между 7 и 8 часами вечера 5 ноября], и в деталях рассказала о состоянии погоды. Последний вопрос Генерального прокурора, адресованный юной свидетельнице, оказался откровенно бестактным – мистер Трейн поинтересовался, кто учил Лиззи отвечать на вопросы в суде? Этот бессмысленный как по форме, так и по содержанию вопрос прекрасно продемонстрировал беспомощность стороны обвинения и её неспособность аргументировано опровергать или ставить под сомнение заявления оппонентов. Лиззи Портер ответила Генеральному прокурору, что никто никогда не учил её тому, как отвечать на вопросы о погоде или другие вопросы в суде. Нельзя не признать того, что этот сдержанный и корректный ответ символично продемонстрировал как хорошее воспитание девочки, так и общее состояние дел защиты, явно сумевшей повернуть вспять течение судебного процесса.
Затем свидетельское место занял геодезист Артур Форбс (Arthur W. Forbes), выполнявший по поручению стороны защиты разнообразные измерения на местности. Сразу скажем, что он допрашивался в суде трижды, каждый раз сообщая точные данные по тем или иным вопросам, связанным со взаимным расположением различных объектов и их удалением друг от друга. Чтобы каждый раз не возвращаться к этим деталям и не рассеивать внимание читателя, скажем, что из всей разнообразной справочной информации, сообщённой Форбсом суду, наибольший интерес для нас представляют 2 расстояния, исчисленные геодезистом. Первое – это расстояние от магазина Ристина (Risteen), куда вечером 5 ноября ходил обвиняемый, до его дома на Ханнеман-стрит. По подсчётам Форбса, оно составило 1 целую и 1/17 мили, то есть 1704 метра. Второе важное для настоящего дела расстояние связано с тем путём, который должны были проделать бочки, брошенные в реку Чарльз у затвора дамбы Милл-дам до пристани газового завода [то есть речь идёт о движении бочек по маршруту, соответствующему официальной версии событий]. Это расстояние, по мнению Артура Форбса, равнялось 15,8 тыс. футов (4,8 км).
Отметим также, что показания геодезиста, приглашённого защитой, сторона обвинения под сомнение не ставила и вопросов к нему не имела.
После того, как Артур Форбс был отпущен, его место заняла Леонора О'Тул (Leonora O’Toole), старшая из дочерей Левитта Элли. Она рассказала о событиях вечера 5 ноября. По её словам, отец появился дома около 19:30, возможно, чуть позже, что могли подтвердить другие члены семьи. Женщина сообщила суду детальное описание дома, сообщив, в частности, что во двор, к конюшне, можно выйти через дверь в кухне. По словам Леоноры, отец в тот вечер вошёл в дом синхронно с мистером Смитом (Smith), учителем музыки, прибывшим для того, чтобы дать урок младшим сестрам. Смит вошёл в дом через дверь с улицы, а Левитт Элли – со двора через дверь в кухне. Леонора обстоятельно рассказала суду о своих дальнейших перемещениях в тот вечер, в частности о том, что после появления отца уходила, но вскоре возвратилась и в 20:15 уже была в доме. Примерно в 20:20 она видела, как отец, мать и сестра Эбби (Abby) о чём-то оживленно беседовали в гостиной. Далее, по словам свидетельницы, отец разговаривал с её мужем, и к этой беседе присоединилась сестра Анна (Anna) и т. п.
В ходе допроса Леонора несколько раз повторила, что отец всё время оставался в доме. Примерно в 15 минут первого часа ночи [т.е. уже 6 ноября] она разговаривала с ним о самочувствии больной матери. Затем она видела отца после того, как тот встал, умылся и завтракал в кухне – это было около 7 часов утра. Тогда же его видел и брат свидетельницы Дэниел (Daniel).
Генпрокурор допрашивал Леонору очень напористо, что легко объяснимо – дочь предоставляла обвиняемому alibi на весь вечер и часть ночи, то есть на то время, когда по официальной версии было совершено убийство. Чарльз Трейн задал Леоноре О'Тул огромное число вопросов, требуя всевозможных уточнений, зачастую бессмысленных. Например, о том, когда и при каких обстоятельствах свидетельница узнала об исчезновении Абии Эллиса. После того, как Леонора О'Тул ответила, что она услышала об этом около 18 часов в четверг 7 ноября, когда последние городские новости обсуждали её брат и муж, Генпрокурор тут же поспешил уточнить, откуда свидетельница может знать, что разговор этот происходил именно в 18 часов, а не в другое время. На это Леонора спокойно ответила, что уверенно судит о времени на том основании, что они уже закончили пить чай, а это происходит обычно около 18 часов. Женщина отвечала очень корректно и обстоятельно, и попытки главного обвинителя поймать её на каких-то мелких несоответствиях выглядели, мягко говоря, бестолково.
Фрэнк Смит (Frank J. Smith), учитель музыки Эбби (Abby) и Фанни (Fanny Alley), дочерей обвиняемого, занял свидетельское место после Леоноры О'Тул. Мужчина полностью подтвердил её показания о своей явке на урок в 19:30 5 ноября.
Генеральный прокурор Трейн допрашивал его очень пристрастно. Его интересовало всё – когда Смит начал давать уроки дочерям Левитта Элли, кого он увидел первым, войдя в дом 5 ноября, когда и как встречался с адвокатами и т. п. Перекрёстный допрос этот оказался мучителен и бесплоден, Фрэнк Смит явно не понимал, чего от него хочет добиться Генеральный прокурор, но самое смешное заключалось в том, что этого не понимал и сам Генеральный прокурор.
Защита вызвала для дачи показаний и Мэри Тэйлор (Mary E. Taylor), двоюродную сестру Леоноры О'Тул, проживавшую на Дирборн-стрит. Она полностью подтвердила рассказ Леоноры о её визите вечером 5 ноября около 8 часов вечера. По словам Мэри, они поговорили примерно 15—30 минут, после чего Леонора ушла домой.
Показания Мэри Тэйлор при всей своей кажущейся малозначительности были нужны для верификации той привязки ко времени, которую ранее сделала Леонора О'Тул. Понимая это, Генеральный прокурор Трейн принялся настойчиво допрашивать свидетельницу, стремясь добиться хоть сколько-нибудь двусмысленного или неуверенного ответа. Тут следует отметить, что перекрёстный допрос Мэри, как, впрочем, и некоторых других важных свидетелей защиты, продлился больше времени, чем сами показания.
После Мэри Тэйлор свидетельское место занял Барли (Burley M. Taylor), её муж. Он полностью подтвердил её рассказ и поклялся, что являлся свидетелем краткого визита Леоноры О'Тул от его начала до конца.
Следующим свидетелем защиты, вызванным для дачи показаний, стал Лоуренс О'Тул (Lawrence J. O’Tool), каменщик по профессии, муж Леоноры, проживавший вместе с нею в доме Левитта Элли. Лоуренс являлся весьма важным свидетелем, поскольку в числе нескольких других человек видел обвиняемого в то самое время, когда тот, по версии обвинения, убивал и расчленял Абию Эллиса. Лоуренс обстоятельно рассказал о событиях 5 ноября, о своих разъездах в тот день, о посещении трактира и последующем времяпрепровождении вечером того дня. Самое существенное в показаниях Лоуренса заключалось в том, что тот полностью подтвердил показания жены и, в частности, рассказал о своей непродолжительной беседе с Левиттом Элли в гостиной после 8 часов вечера, после которой он ушёл спать. Спать Лоуренс лёг в тот день около 9 часов вечера.
Генпрокурор также очень настойчиво допрашивал Лоуренса, поскольку тот стал ещё одним свидетелем, разрушавшим официальную версию событий буквально до основания. Чарльз Трейн задал до 10 вопросов о событиях 5 ноября, ничего этим не добился и вернулся на своё место мрачнее тучи. Главный обвинитель, наверное, уже понял, что процесс пошёл под откос и последующие события сулят официальной версии крах.
Далее защита вызвала в зал Отиса Дэя (Otis P. Day), кондуктора конки. Свидетель был знаком с Лоуренсом О'Тулом, хотя и не очень коротко. Он рассказал суду, что вечером 5 ноября вместе с Лоуренсом заходил в салун Дадли (Dudley).
Генеральный прокурор чрезвычайно дотошно допросил Отиса о событиях того дня и не услышал ничего, что позволило бы поставить под сомнение точность его рассказа.
Словно бы издеваясь над стороной обвинения, защита вызвала ещё одного свидетеля – некоего Джона Лэнга (John P. Lang), пекаря по профессии – убедительно подтвердившего показания Лоуренса О'Тула и Отиса Дэя. Лэнг знал обоих упомянутых выше мужчин, а в его магазине на углу Вашингтон-стрит и Метроплитен-плейс прямо над дверью висели часы. По словам Лэнга, в минувшем ноябре магазин работал с 05:30 до 21 часа. Находясь за прилавком, Джон Лэнг мог наблюдать за улицей через витрины, и, по его словам, он видел Лоуренса О'Тула и Отиса Дэя, входивших в трактир далее по улице в день президентских выборов около 7 часов вечера, что полностью соответствовало показаниям О'Тула и Дэя.
Это была «железная» привязка по времени и месту, поставить под сомнения показания Лэнга в тех условиях обвинение не могло. Генеральный прокурор даже допрашивать его не стал, понимая бессмысленность этого занятия.
Пятый день судебного процесса закончился показаниями Анны Элли (Anna L. Alley), 16-летней дочери подсудимого. По её словам, она видела отца 5 ноября вечером, тот в 19:30 вошёл в кухню и практически сразу появился учитель музыки Смит. В вечерние и ночные часы Анна могла слышала мать и отца в их спальне. По утверждению свидетельницы, 5 ноября она легла спать в 22:15, и в это время отец находился дома. Утром она увидела отца в 06:25, тот сидел за столом в столовой и ел яичницу с беконом.
В целом показания Анны Элли звучали логично, убедительно и – это самое главное! – полностью соответствовали показаниям Леоноры. То, что отдельные детали, сообщенные Анной, отличались от рассказа старшей сестры, лишь добавляло им достоверности.
Генеральный прокурор Трейн чрезвычайно напористо допрашивал юную девушку, задавая уточняющие вопросы буквально по каждой детали, сообщённой ею. Он задал Анне более 20 вопросов, и вообще её допрос оказался одним из самых напряжённых в течение того дня. Главный обвинитель поставил под сомнение возможность точного определения времени свидетельницей, и Анне пришлось разъяснить, что часы висят на стене на лестнице со 2-го этажа на 1-й, и она, спускаясь утром вниз, не могла их не увидеть. Чарльз Трейн задавал вопросы о контактах свидетельницы с адвокатами, о том, вызывали ли её ранее в суд и т. п. Анна отвечала очень спокойно и убедительно – тут, кстати, нельзя не признать того, что все родственники обвиняемого [Анна, её старшая сестра Леонора, её муж Лоуренс] были хорошо натасканы и, несомненно, готовились к перекрёстному допросу. Обычному человеку без предварительной подготовки и обдумывания формулировок очень сложно давать пояснения по большому количеству деталей, особенно в тех случаях, когда список вопросов практически неограничен.
Нельзя не признать того, что Анна Элли прекрасно прошла через весьма непростое испытание в виде перекрёстного допроса в суде и очень помогла защите отца.
Вообще же, пятый день процесса оказался для стороны обвинения обескураживающе разгромным. Ещё сутки назад участь подсудимого представлялась практически предрешённой, и казалось, что нет таких доводов и свидетельств, которые смогут посеять сомнения в официальной версии. Но вот прошли всего 3 заседания суда, и та картина, что выглядела столь убедительной и неопровержимой, вдруг превратилась в карикатуру на самоё себя.
Но самое главное заключалось в том, что процесс покуда не заканчивался. Защита планировала назавтра вызов новых свидетелей, и можно было не сомневаться, что в последние часы 7 февраля 1873 года все должностные лица, причастные к расследованию убийства Абии Эллиса и преданию суду Левитта Элли, напряжённо ожидали от продолжения суда самых неприятных сюрпризов.
Мы не знаем, о чём думали обвинители утром 8 февраля 1873 года, отправляясь на утреннее заседание – до нас не дошли их дневники или письма, связанные с событиями того дня. Но наверняка на душе Трейна и Мэя скребли кошки, ведь будучи опытными юристами, они понимали те законы жанра, которые управляли ходом процесса. Начиная со студенческой скамьи, их учили тому, что эмоциональное напряжение присяжных должно нарастать по мере приближения окончания суда. Чтобы добиться наибольшего эмоционального отклика присяжных и тем самым решить стоящую перед собой задачу, юрист [обвинитель или защитник – неважно!] должен поначалу выпускать свидетелей малозначительных или малоубедительных, а самых харизматичных и ярких оставлять напоследок.
Разумеется, на последовательность допросов свидетелей влияют порой факторы, объективно выходящие за рамки предварительного планирования, например, неявка свидетеля или необходимость допроса в строго определённый момент судебного процесса. Тем не менее, приоритетной задачей для любого хорошего юриста является допрос наиболее ценных свидетелей ближе к концу процесса.
Обвинители на процессе Левитта Элли, разумеется, все эти нюансы понимали. Также они понимали, что если 5-й день суда оказался для них очень тяжёлым, поколебавшим до основания официальную версию преступления, то 6-й мог стать по-настоящему сокрушительным. Интересно было бы узнать, каким образом они рассчитывали выходить из создавшегося сложного положения, обсуждали ли они между собой какие-то заготовки или полагались на экспромт и сказанное к месту острое слово.
Но повторим отмеченное выше – нам неизвестны мысли и переживания действующих лиц, всё, что есть в нашем распоряжении – это голая фабула событий, стенограмма процесса и газетные комментарии.
Утреннее заседание 6-го дня началось с заслушивания Генри Митчелла (Henry Mitchell), профессора геодезии. Защита пригласила его для того, чтобы он рассказал о приливе во вторник 5 ноября 1872 года. Митчелл сообщил суду, что в 9 часов утра стояла низкая вода, прилив начинался в 08:59 и первым его должны были заметить в Чарлстауне. Прилив шёл с востока на запад, то есть от океана вверх по течению реки Чарльз. Интервал времени между подъёмом воды у пристани газового завода и воротами батопорта в дамбе Милл-дам составлял по оценке эксперта около получаса. Высокая вода у ворот шлюза в тот день должна была установиться в 15:11. После этого времени бочки могли преодолеть расстояние от шлюза до пристани газового завода под воздействием ветра.
Развивая свою мысль, профессор Митчелл отметил, что если ветер дул с юго-востока и имел скорость до 10 миль в час [то есть до 4,5 метров в секунду], – а именно таков он и был согласно официальной сводке погоды – то скорость бочек не могла превышать 2 мили в час [~3,2 – 3,7 км/ч в зависимости от того, какие мили имел в виду профессор – сухопутные или морские]. Стало быть, движение бочек от запорных ворот на Милл-дам до пристани газового завода не могло продлиться более 3 часов.
Но в таком случае получалось, что если бочки увидели в районе пристани газового завода в 14 часов или даже позже, то в воду они должны были попасть не 11 часов. Это умозаключение звучало убийственным приговором для официальной версии преступления. Понимая, что промолчать нельзя, а по существу возразить нечего, Генеральный прокурор Трейн поднялся со своего места и промямлил: «Бочка, брошенная в воду возле шлюза за полтора часа до отлива и наполовину или почти погружённая в воду, вероятно, будет плавать среди отмелей в бассейне и оставаться там, пока её не поднимет прилив.»6 Это был не вопрос, не возражение, а так… ремарка, посланная в мировой эфир.
Произнеся столь странную фразу, главный обвинитель опустился на своё место, давая понять, что перекрёстный допрос свидетеля защиты окончен, точнее, окончен, не начавшись. Изреченное главным обвинителем оказалась лишено какого-либо смысла, из слов Генерального прокурора следовало только одно – мистер Трейн вообще не понял сказанного профессором геодезии Митчеллом. Ведь тот говорил о приливе, который последовал днём 5 ноября ещё до убийства, а потому ночной отлив, последовавший через половину суток, на движение бочек не влиял! Влиял ветер! Причём тут полтора часа до отлива..? как отмели могут влиять на движение бочек и кем подобное влияние доказано? что за чушь изрёк Генпрокурор..? Да Бог его знает!